— Александр Серафимович, разрешите мне взять слово?
Ошеломленный таким натиском, Хоттабыч был вынужден отступить, и Егерь быстро прошел к трибуне. Без всяких вступлений он сразу взял быка за рога:
— До каких же пор, господа депутаты, мы будем откладывать вопрос о приватизации водообъектов? Администрацией области до мельчайших подробностей разработаны планы аукционных торгов, найдены желающие принять в них участие, наконец, утверждена схема реконструкции насосных станций, водоводов, строительства новых объектов жилищного, социального и культурного назначения для рабочих. А вы не только не удосужились рассмотреть закон, но даже не позаботились включить его в повестку дня! Я думаю, сегодня мы совместными усилиями закроем эту проблему. Примите вы закон или не примете — это вопрос второй. Но вынести его на рассмотрение мы обязаны. Иначе водники, они же ваши избиратели, нам этого не простят.
— А с какой стати мы должны отступать от регламента? — задал вопрос представитель христианско-либеральной фракции.
Егерь изобразил на лице хитроватую усмешку:
— Во-первых, из-за уважения к гостю, которым я являюсь. А во-вторых, чтобы во второй половине дня решить и ваши насущные депутатские проблемы. Ведь что получается? Служебные квартиры вы хотите приватизировать. На трамваях и автобусах вам ездить не с руки — требуете персональные машины. От телефонных переговоров и международных поездок, на которые выделяет деньги область, вы тоже отказываться не собираетесь. Без воды, света и кондиционеров сидеть в здании думы не желаете. А кто, извините, платить за все это будет? Рокфеллер? Никто не будет, пока вы не примете закон о приватизации. А примем соответствующее постановление, тогда кто-нибудь из отечественных или зарубежных Рокфеллеров купит объекты и исправно начнет платить областные налоги, часть которых будет выделяться на содержание думы. Что тут непонятного?
— Господа! — обернувшись к залу, воскликнул все тот же либерал. — Нас пытаются подкупить!
Но его возглас повис в тишине. Лишь на галерке, в конце зала, где располагались члены фракции экологов, послышался недовольный ропот. Егерь не обратил на отдельные реплики никакого внимания и повернулся к спикеру:
— Ну что, Александр Серафимович, я предлагаю вынести проект закона о приватизации на обсуждение. Народные избранники молчат, а молчание, как известно, знак согласия.
Хоттабыч опустил голову, посмотрел на лежащий перед ним листок с повесткой дня и напротив заголовка «О льготном налогообложении средств массовой информации» нарисовал карандашом знак вопроса. Но все же он не хотел полностью отдавать инициативу в руки губернатора, он не хотел, хотя и понимал, что силки и уловки, к которым прибег Егерь, были заранее продуманы и расставлены с большой точностью.
— Ну так что? — напомнил о себе из ложи губернатор и обратился к спикеру: — Будем дела решать или шушукаться?
— Пусть сначала выскажутся представители фракций, — Хоттабыч постарался уйти от прямого ответа.
— А что тут решать, если нас загнали в угол! — поднялся со своего места председатель фракции коммунистов. — Александр Серафимович, выносите вопрос на голосование в первом чтении, и дело с концом.
Хоттабыч поднялся и, прежде чем включить огромное табло, обратился к залу:
— Коллеги, я вас очень прошу отнестись к голосованию со всей ответственностью. Избиратели не простят нам ошибки. Никогда. Итак, кто за то, чтобы принять закон о приватизации водообъектов…
В зале воцарилась полная тишина. Каждому из народных избранников отводилась всего лишь минута, чтобы он смог сделать свой выбор. Всего лишь минута, хотя сам Хоттабыч был на все сто процентов уверен, что такой сложный вопрос выносить на голосование было преждевременно. Он достал из кармана упаковку с валидолом и, вытащив таблетку, невидимым движением послал ее в рот. Черт побери, даже при выяснении отношений с дочерью он так не волновался. Затем, вздохнув, он протянул руку к аппарату для голосования и нажал на кнопку «против».
На табло забегали строчки. Засунув правую руку под пиджак, он чувствовал, как выпрыгивает из груди сердце. За приватизацию проголосовали 51 человек. «Сколько же воздержалось? — успел подумать Хоттабыч, и в то же время табло показало результат: воздержавшихся 13. Спикер провел ладонью по холодному лбу и опустил голову: в зале находилось 116 депутатов. Большинством голосов закон был отклонен — 52 депутата выступили против.
Он не мог поверить: пятьдесят вторым был его голос. Не поражение, но и победой это не назовешь. Хоттабыч под гул зала успел заметить торжествующую улыбку на лице Егеря. Значит, когда закон о приватизации будет вынесен на голосование в следующий раз, люди из администрации успеют провести соответствующую обработку тех тринадцати, которые воздержались. Ну а он на что, спикер? По крайней мере, человек десять из воздержавшихся он мог бы назвать прямо сейчас. А значит, пока люди Егеря будут их вычислять, он сможет уже переговорить с ними, раскрыть кое на что глаза. Дело за малым — убедить. Но в этом вопросе он целиком надеялся на помощь Сердюкова…
4
После того как соперница Кляксы отказалась от дальнейшей борьбы за сердце француза и сошла с дистанции, Виолетта Павловна несказанно обрадовалась и даже сменила в отношении Светки Марутаевой гнев на милость. Она не посягнула ни на дорогое красное платье, ни на жемчужный браслетик, в которых Клякса ходила с Пьером в ресторан. Петяева знала: как только Кантона и Светка Марутаева оформят брачное соглашение, эта парочка окажется у нее под каблуком. Конечно, француз об этом и знать не будет, но все заботы и волнения, которые последнее время терзали ранимую душу Виолетты Павловны, окупятся сторицей. Уж она постарается, чтобы Клякса, даже обосновавшись в Париже, платила ей, хозяйке центра знакомств, пожизненную дань. От богатого Кантона не убудет. Разве не она, Виолетта Павловна, сосватала их? Разве не она облагодетельствовала задрипанную херсонку и вывела ее в люди? Разве не она беспокоилась о ней, как родная мать, берегла как зеницу ока и даже приставила к ней Евнуха, заботясь, чтобы, не дай Господь, ни один волосок с ее головы не упал?
Виолета Павловна посмотрела на часы: с минуты на минуту в ее гнездышко должен заглянуть директор коммерческого рекламного агентства, услугами которого она часто пользовалась.
Она вызвала Евнуха и попросила накрыть в комнате отдыха стол на две персоны. Рекламщик, хотя и был человеком не бедным, ни разу еще не отказался от халявной трапезы: плотно поесть он любил. Но Виолетта Павловна также знала, что, сытно отужинав, гость придет в хорошее расположение духа, приласкает ее и поделится свеженькой информацией. Никаких особо нежных чувств она к нему не испытывала, но и отталкивать не собиралась. В конце концов, она далеко не старая женщина и не собирается разделять судьбу Евнуха.
Третий час подряд Вован водил компьютерного героя по дьявольским лабиринтам, отвоевывая у владыки зла новые территории и освобождая из потустороннего царства заложников и пленников. В добром молодце, который так лихо орудовал мечом и щитом, он подразумевал себя и потому бесстрашно бросался на загробных чудовищ и демонов.
Ему никто не мешал. Не только в служебных апартаментах депутата Пантова, но и во всем здании думы уже никого не было. Домой идти не хотелось, и Вован гонял любимую компьютерную игрушку только потому, что не знал, чем бы еще себя занять. Настроение было пакостное.
Если смотреть на все объективно, то после того, как икона оказалась у Пантова, Вован попросту остался не у дел. Он замечал, что депутат стал сторониться его, при каждой возможности старался отправить подальше. При появлении Вована в кабинете шефа, когда случалось, что велись какие-нибудь переговоры, Пантов сразу замолкал и устремлял на него свирепый взгляд: «Тебе что здесь надо?» Что говорить, если старый дружок Бобан, которого Неаронов в свое время пристроил к депутатской кормушке, и тот стал тяготиться его присутствием.
Порой Неаронову казалось, что в смене милости на гнев виноват только выскочка имиджмейкер, которому шеф чуть ли не в рот заглядывал. Нет, он не спорит, что с появлением Алистратова характер и поведение Пантова существенно изменились. Он уже не разбрасывал, как в былые времена, матюги направо и налево. Из лексикона исчезли его любимые словечки «бляха-муха» и «ептыть», без которых еще несколько месяцев назад он не мог связать и пары слов. За последнее время Вован ни разу не видел своего шефа в джинсах. Он стал строго, но модно одеваться и не снимал пиджака и галстука даже в тридцатиградусную жару. Он даже перестал трескать водку и, увлекшись дочерью спикера, казалось, забыл, на какой улице находится заведение госпожи Петяевой, которое он регулярно посещал почти каждый выходной.
Конечно, Вован не дурак и нисколько не сомневался в том, что перемены в облике Пантова — дело временное. Пройдут выборы, слиняет в свою Москву Алистратов, и, если Пантов победит, все встанет на свои места. Но останется ли он у тела патрона, сможет ли в дальнейшем пользоваться хотя бы ошметками депутатской власти, которые ему полагались по должности помощника? А ведь он уже так привык повелевать и никого не бояться…
Вампиры и демоны все-таки обложили героя-освободителя, загнали к краю скалы и сбросили в пропасть. Неаронов выключил компьютер и посмотрел на стенные часы. Шел десятый час вечера.
Нет, чего бы это ему не стоило, а надо с глазу на глаз встретиться с Пантовым и выяснить отношения. Если депутат по-прежнему нуждается в его услугах и помощи, то Вован попросит лишь одного — не унижать. Но если он на что-то обижается и их дружба угасла, то пусть так и скажет. Неаронов уйдет с дороги.
Он накинул куртку и вышел из кабинета, решив нанести Пантову неожиданный визит.
Дверь открыл депутат. Он был в длинном атласном халате.
— Тебе чего?
— Важный разговор есть, Михаил Петрович, — ответил Вован.
— Важный для тебя или для меня?