Бывший сослуживец Агейко Костик, с погонами старшего лейтенанта милиции, положил руку ему на плечо:
— Юрка, если ты обнародуешь то, что я тебе скажу, с меня снимут последние звездочки. В чемодане твоего француза нашли контрабанду. Он пытался вывезти какую-то очень ценную и старинную икону, которая к тому же находилась в розыске. Икону, конечно, изъяли, француза почему-то решили отпустить, и он улетел только следующим рейсом. А по личному распоряжению Махини всем работникам аэропорта посоветовали держать язык за зубами и навсегда забыть о происшествии. Так что я ничего и никому не говорил.
— Разве я тебя когда-нибудь подводил? — обиделся Агейко, но тут же забыл об обиде. — Костик, а девчонку, которая провожала француза, ты не видел?
— Чернявая такая?
— Ага.
— Ну как же не видел. Пока иностранца шмонали, она была в зале ожидания. Я несколько раз прошел мимо нее и еще подумал: повезло девке, такого женишка себе отхватила. Затем к ней подошел какой-то парень, что-то сказал и, взяв за руку, повел к выходу из аэровокзала.
— Потащил или повел? — постарался уточнить Агейко.
— Я не заметил, чтобы она сопротивлялась. Мне даже показалось, что это был водитель машины, которая доставила парочку в аэропорт. Видимо, ему надоело ждать, когда мадам изволит ехать обратно. Они в аэропорту уже два часа проторчали…
— Костик, дорогой, как он выглядел?
— К сожалению, лица не видел. Но стрижка у него короткая, волосы русые, на руке браслетка из желтого металла, джинсы, рубашка фирменные… — с милицейской точностью описывал незнакомого гражданина Костик.
— Это Вован, помощник Пантова, — впервые вмешался в разговор Евнух.
— Неаронов? — Агейко перевел взгляд на Евнуха.
— Он носит на правой руке массивную золотую цепочку.
— Да, браслетка из желтого металла была в виде цепочки, — подтвердил наблюдательный Костик и обратился к бывшему сослуживцу: — Юрка, надеюсь, за ценные сведения стакан молока ты мне поставишь?
Агейко благодарно хлопнул его по плечу:
— Друг, ну что бы я без тебя делал!
Они запрыгнули в машину и понеслись обратно в город. Но Неаронова найти не смогли: он, как и Клякса, испарился…
Заседание 10 Выборы
1
Пантов подошел к подоконнику и, щелкнув шпингалетами, открыл настежь окно. С улицы пахнуло утренней свежестью. Воскресный день, такой важный и решающий для него, только начинался. Он посмотрел вниз, на мостовую, и увидел несколько дряхлых старушек, которые с трудом семенили к избирательному участку.
Словно почувствовав за собой слежку, старушки прибавили шагу и скрылись за углом дома.
«Кому отдадут они свои голоса? Мне или Сердюкову?» — подумал Пантов. Прямой вопрос, видоизменившись, отразился в подсознании совершенно иначе: пан или пропал?
Марафонский бег на предвыборной дистанции закончился. Но явного лидера в этом забеге не оказалось. По меньшей мере две борзые из общей стаи шли ноздря в ноздрю и вышли на финишную прямую. Кому из них удастся стать лидером, будут решать не судьи, а зрители. Этим выборы в корне отличаются от соревнований.
Да, он, Пантов, все положил на алтарь победы. Деньги, услуги популярного имиджмейкера, свое здоровье, наконец. Если бы эти компоненты имели решающее значение, то он давно бы уже надел лавровый венок победителя. Но сегодня что-то точило его изнутри, подсказывая, что его время закончилось.
Он хорошо помнил ненавидящие глаза марфинцев, которые с запозданием поняли, что выдача задолженности по зарплатам всего лишь лихой трюк. Теперь они сообразили, что с победой на выборах представителей партии предпринимателей никто не станет думать о повышении их жалованья, никто не позаботится выплачивать страховки и пособия. Потому что все деньги уже использованы. Тот куш, на который еще можно было рассчитывать, уже был расхватан, растащен на строительство коттеджей и вилл, осел в зарубежных банках, ушел на покупку супердорогих лимузинов.
Да что там избиратели! Даже он, кандидат в депутаты Михаил Петрович Пантов, после неожиданного исчезновения спонсора чувствовал себя брошенным и обманутым. Бурмистров так и не объявился, и денег, которые были выделены им на предвыборную раскрутку, на последний этап не хватило. Может быть, именно поэтому Пантов не досчитается нескольких голосов отъявленных алкоголиков, которые не получат на избирательном участке по банке дармового пива и откажутся внести в бюллетень его фамилию.
Он не стал закрывать окно, за которым уже были слышны звуки бравурных маршей. Надел небесного цвета костюм, который приобрел в фешенебельном французском магазине, повязал модный галстук и набрал номер на трубке сотового телефона.
— Бобан? Все в порядке?
Короткий ответ телохранителя одновременно и обрадовал его, и разволновал. Чтобы немного прийти в себя, Пантов сделал несколько глотков крепкого кофе и вышел из квартиры. Наверняка в штабе предпринимателей уже ждали его появления. Возможно, предстоящие сутки когда-нибудь найдут отражение в материалах краеведческого музея и будут описаны местными историками как самое грандиозное сражение за власть в области.
По дороге в штаб он заехал на свой избирательный участок, где его уже поджидали несколько репортеров, и, отвечая на их однотипный вопрос о победителе, торжественно потряс кулаком в воздухе: думское кресло будет за мной!
2
День выборов для Хоттабыча начался не с похода в избирательный участок, а с поездки с Эдитой в неврологическое отделение психиатрической клиники.
Вернувшись из Марфино за полночь, он чувствовал себя после дальней дороги разбитым и усталым. У него было только два желания: выпить чашку горячего чая и поскорее добраться до кровати. Надо было хоть немного отдохнуть: предстоящий день обещал стать еще более насыщенным событиями, чем прошедший. И хотя Хоттабыч, как и его помощники по избирательной кампании, не сомневался в своей победе — предварительный опрос, который за неделю до выборов провели его статисты и социологи, показал, что спикер опережал всех конкурентов с двойным отрывом, — все же напряжение начинало с каждой минутой возрастать.
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Фильку и Эдиту, он на цыпочках прошел на кухню, поставил чайник на плиту и направился в кабинет, чтобы снять костюм и сбросить с шеи представительскую удавку, как он иногда в шутку называл галстук.
По дороге он заглянул в детскую и увидел внука, который спал, свернувшись калачиком, даже не сняв с себя верхнюю одежду. Чуть слышно кляня непутевую дочь, Хоттабыч снял с мальчика футболку, носки и спортивные штанишки, сплошь облепленные кусками высохшей грязи.
Укрывая Фильку одеялом, Хоттабыч почувствовал непонятное беспокойство. Он вышел из детской и, ускоряя шаг, направился к комнате дочери. Эдита не ответила на стук, в дверную щель проникал тускло-розовый свет ночника, и Хоттабыч толкнул дверь рукой.
Из комнаты пахнуло запахом устоявшегося перегара. Около кровати валялось несколько пустых бутылок из-под сухого вина и водки. Эдита лежала на спине и, казалось, широко открытыми глазами смотрела в потолок. Даже при слабом освещении комнаты ее лицо выглядело мертвецки бледным.
Не на шутку испугавшись, Хоттабыч кинулся к кровати, приподнял безвольную руку дочери и нащупал пульс на запястье. Ощутив слабые удары, он тяжело вздохнул: жива!
Эдита медленно повернула к нему голову.
Он положил ей руку на лоб и почувствовал под ладонью холодные капельки пота. Эдита снова уставилась в потолок с отрешенной улыбкой. Уж не заболела ли?
— Тебе обязательно надо уснуть, — попросил он.
— Надо уснуть, — повторила она, но даже не попыталась закрыть глаза.
Он поднялся, налил из графина воды в стакан, достал коробку с лекарствами и, выдавив из упаковки две таблетки снотворного, протянул дочери. Она не шевельнулась, и Хоттабыч, приподняв голову, сам засунул ей в рот таблетки и поднес к губам стакан с водой.
Пока он, обжигаясь, отхлебывал из кружки горячий чай, из комнаты Эдиты слышалось непонятное бормотание. Она бредила.
Утром он снова заглянул в ее комнату — дочь лежала в том же положении и смотрела в потолок. Хоттабыч собрал с пола пустые бутылки и вызвал «неотложку».
Врач долго изучал зрачки Эдиты и наконец вынес диагноз:
— Какое-то потрясение привело к депрессивному состоянию. Пожалуй, мы заберем ее в клинику…
Целый день они просидели с Филькой в скверике, который располагался рядом с неврологическим корпусом. Несколько раз спикер беседовал с главным врачом. Тот лишь успокаивал: все пройдет, болезнь излечима, и сыпал медицинскими терминами, которые только еще больше пугали Хоттабыча: «пессимистическое восприятие окружающей обстановки», «чувство вины», «бред самообвинения», «осознание собственной греховности» и «временное отсутствие каких-либо побуждений».
Он слушал врача и ловил себя на мысли, что и сам на грани нервного срыва и депрессии. Чувство вины за состояние дочери не давало ему покоя. Разве не он, отец, не смог уберечь Эдиту от страшного потрясения? Да, она не слушала его. Да, наделала кучу ошибок. Но какой же он отец, если не смог уберечь от пропасти собственную дочь? Какой же он парламентарий? Как он может влиять на членов парламента, если не в силах убедить одного человека — родную дочь?
В воротах клиники они столкнулись с Агейко.
— Ну, привет, Филипп, — Юрий протянул мальчику руку и поднял глаза на спикера: — Как она?
— Депрессия. Нервный срыв. А ты как здесь оказался?
— Проходил мимо и вас вдруг заметил, — Агейко врал, не моргнув глазом.
— Сыщиком ты был, сыщиком и остался. Не скучаешь по оперативной работе?
Агейко пожал плечами:
— А если и скучаю, то что от этого изменится?
3
Сердюков слонялся по штабу экологической партии из угла в угол. Несколько раз спускался к подъезду, где около дверей скучали два старичка в камуфляжной форме. К вечеру в огромном холле кто-то из помощников на всю катушк