Тимка удивленно смотрел на него.
— Почему нельзя? — и сел, чтобы убедиться в целости ног.
Все в порядке. И увидел Филина. Глаза в глаза. Тимофей
удивился, что бугор так рано ушел из тайги. Но сам ли ушел? Почему он в наручниках? И непонимающе глянул на участкового. Потом догадался. Стало не по себе.
Филин стоял перед разрезанным зайцем. Вспомнился вчерашний день, и сердце, словно занозой, проколола память.
«А сам Притыкину давно ль наботал всякого? Будь тогда на катушках, как знать, может, и кулаки бы в ход пустил. За свое. Тоже не хотел пушняк сдавать. Мечтал прижопить, да фортуна козью харю показала. Но еще и в больнице с ума сходил. Сдохнуть мог. Чудом выжил. А за мех держался. Старик жизнь мне подарил. Вроде обязанником сделал. Но подвела натура. Фартовая. С мехом и в жмурах не расстался бы. Старик понял. Никому не вякнул. И простил все. Без напоминаний и упреков, как мог простить лишь самый близкий, родной человек. А простив, забыл обиду навсегда. Такое надо уметь. На такое прощение способны лишь те, кто крепко верит в Бога. Жаль, что нет таких среди фартовых.
Прощать умела даже тайга. Навсегда, великодушно и чисто. Не унижая снисходительностью, веря в доброе начало всякой живой души. В прощении — жизнь. О прощающем — память. Не будь прощения, жизнь стала бы невыносимой. Прощение подарил Бог».
— И ты за него просил. И даже дед. Впервые Притыкин ошибся в человеке, — сказал участковый и кивнул на Филина.
— Оставьте его. Он ни в чем не виноват. Прошу вас.
— Ты бредишь. Успокойся.
— Нет. Я в порядке. Филина оставьте. Не морите его. Он путевый промысловик. Дед не ошибся…
— А пушнину кто отказался сдать?
— Сам бы он ее отнес. Даю слово. Вы поспешили. Не стоило. Куда б он ее дел? Ведь не один, с нами пашет. Заставили б. Мне тоже нелегко было с пушняком расстаться. Но я был с Притыкй- ным. У него хватило убеждения и добра. Нам его маловато. А потому не торопитесь. Не враз фартовый переродится. Поверьте. Он не лишний в тайге, — просил Тимка.
— А кто охотоведам грозил?
— Пустой треп. Не боле. Но за слова — в браслетки, не шибко ль дорого? — не уступал бригадир.
— Так и тебя топором погладил! — вмешался милиционер.
— Стращал кент, — слукавил Тимка.
— Тебя послушаешь, так ничего не случилось. А охотоведы порассказали о нем, — усмехался участковый.
— Они люди грамотные. Непривычные к нашей жизни. А мы средь зверей сами малость озверели. Не обращайте внимания. Мы все такие. Что ж теперь — в зону нас? А кто пушняк добудет? Кто на зверя ходить станет? Охотоведы иль вы?
— С меня и так зверья хватает. Целый зоопарк в двух бараках. Да еще пополнение ожидается. Думали, не пришлют больше воров. Да не такая наша доля, — отмахнулся участковый.
— Филина мужики уважают. Его тайга признала…
— Ты что, просишь оставить его? — спросил участковый.
— Конечно.
— Но мех мы конфискуем у него. И, как понимаешь, без копейки. Только составим протокол изъятия. Ты его подпиши. Для госпромхоза. Чтобы претензий не было.
Филин стоял, отвернувшись. Он слышал все.
— Сними с него наручники, — обратился участковый к милиционеру. — Как у тебя с ногами? — спросил он Тимку и дополнил вопрос: — Где тебя так?
— По бабам заскучал. Назначил одной свидание, а она, лярва, не дождалась. Смылась со своим небритым кентом. А я из ее хазы еле выполз. Хорошо, что тот фраер меня не попутал. Иначе б хавали зверюги кровавый бифштекс из законника.
— Ну а красотка твоя по следам прийти может, — рассмеялся участковый.
— Коль прихиляет, отбой дам полный. Почему не ждала? И хаза хуже параши воняла? Я, может, едва не ожмурился там. А она шлялась где и с кем попало. Вернулась бы, а там — молодой, красивый жмур. С наваром… Десяток соболей на манто ей приволок.
— Не накличь, Тимофей!
— Они уже скоро из берлог вылезать начнут, — засмеялись милиционеры.
— Ну чего стоишь, как усрался? Готовь жрать! — Тимка, словно не услышав слов милиционера, прикрикнул на Филина. И бугор, поверив в свою свободу, заторопился, зашустрил.
Нырнув в шалаш, вытащил оттуда рюкзак, набитый мехом до отказа. И, поставив его у костра, указал участковому:
— Вот мое…
Тимка, когда вытряхнули рюкзак, понял все. Но молчал…
Участковый с милиционерами подсчитали число шкурок, затолкали их в мешок вместе со списком, подписанным Тимкой и Филином, и вскоре засобирались в обратный путь.
Филин держался подальше от них. Но по его глазам бригадир видел, как тягостно их присутствие бугру. И, нагрузив милиционеров куропатками, закопченными на случай пурги, поспешил их выпроводить с заимки.
Едва они скрылись из виду, к шалашам стали возвращаться промысловики. Всяк своей добычей хвалился. Бугай со Скоморохом принесли по три норки, а Цыбуля — двух соболей и пяток куропаток. Баржа — куницу и лису, трех зайцев.
Все радовались удачному дню. Даже Кот, который лишь лису и белку принес сегодня. Все торопились с ужином. Готовили общий, на всех.
Бугор не ушел в шалаш. Он сидел у костра, глядя в огонь. Слушал и не слышал голоса. О чем они? Ведь вот его могло уже не быть с ними. Увезли бы мусора в браслетах. И отправили бы в зону. Куда, на сколько? Кто знает… Тимка выручил… Теперь он, Филин, обязанник бригадира. Ни трамбовать, ни даже спорить не должен с ним.
«Он, зараза, усек все, И с пушняком… Но не заложил. Дал прижопить. Хотя свой навар сорвет. Это — как мама родная. Но сколько снимет?» — думал Филин.
— Садись хавать! — подошел к бугру Кот. И указал на пустой чурбак.
Филин молча взял свою миску, ложку. Гречневый кулеш с зайчатиной… А ведь это счастливая случайность, что он здесь, среди своих. И его не оттолкнули от костра. Не обделили жратвой и теплом. И Тимка, которого мог ожмурить много раз, вырвал его у легашей.
Фартовые удивлялись бугру. Что с ним? Молчит, не дерет глотку. Уж не заболел ли? А тот обдумывал свое. Примерял день сегодняшний на вчерашний и впервые в жизни злился на себя, чувствовал вину.
— Ты хавай, жратва стынет, — напомнил Баржа, подмигнул и сказал: — Сегодня чай, как фраера, будем пить с печеньем. На чифир заварку не отвалил Тимка. Зажилил, гад.
— Обойдешься и без кайфа, — отозвался Полудурок. И, глянув на кентов, добавил: — И без чифиру спишь как сявка. Не додаешься тебя.
Бугор стал есть. Кулеш застревал в глотке. Молчал Тимка про мусоров. Ничего не рассказывал кентам. А ведь мог бы похвалиться, как сделал Филина обязанником. Уж бугор о том не умолчал бы… Филин проглотил зайчатину. Кто-то спросил, хочет ли еще жрать. Смолчал. Дали полцую миску.
— Хавай, кент! В тайге на голодное брюхо пусть легавые дышат. А мы — жрать должны.
И снова ком в горле. Пока продавливал его, законники принялись чай пить. Молча, задумчиво. С печеньем… Бери его, сколько хочешь. Вот бы в детстве такое, от пуза, может, и не горел бы тут костер, не сидели бы они вокруг него.
Вздохнул кто-то тяжело. Вспомнил прошлое. Другие места и времена, иную жизнь. О которой здесь вспоминают, как о полузабытой детской сказке.
Вон в Трудовом даже дети знают, что дядьки из двух бараков родились бандитами сразу с ножами, кастетами и свинчатками в руках. Что они никогда и не были маленькими. Детей пугали ворами. Неслухам грозили, что отдадут их ворюгам насовсем, и те от страха всю ночь вздрагивали.
С работягами-условниками сдружилась детвора. Они часто бывали в домах трудовчан. Они, но не законники…
Но вот Тимку признал Притыкин. Разглядел в нем, почувствовал не замеченное никем. И поверил. Хотя знал немного, своим считал.
Вздохнул бугор. Тимку он знал много лет. Проверял не раз. Ничем особо не выделялся фартовый.
— Хлещи чай, Филин, совсем остыл, — напомнили кенты.
Бугор хлебнул из кружки протяжно, с хлипом, со смаком,
как только он пил чай. Тимка подал ему печенье. Филин глаза вылупил. Не понял.
Это он должен делать, обязанник! Но Тимка будто не заметил:
— Харчись, бугор!
«Может, перед кентами выпендривается?» — подумал Филин. Но бригадир как ни в чем не бывало разговаривал с фартовыми, ни словом, ни намеком не задевая бугра.
— Послушай, Бугай, завтра ты похиляешь в тайгу с дробовиком. А лучше карабин возьми. Не нравятся мне твои наделы. Три берлоги… И все у тебя. Да и рысе^ многовато. Этих на капкан не возьмешь. Бери карабин, — повторил Тимка.
— Дней через пять, если не раздумаешь, возьму. А пока — рановато.
— До конца сезона. Потом вернешь, — предупредил Тимка.
— А мне бабу, двухстволку дай. Сегодня следы рогатого видел у себя. Он, паскуда, капкан разрядил, — попросил Скоморохг
— Возьми. Только запыжить надо гильзы.
— А что, если на медведей капканы поставить? — предложил Кот.
— Мы из тайги уберемся раньше, чем они из берлог вылезут.
Филин ничего не просил. И едва мужики пошли прогревать шалаши, подсел к Тимке.
— Потрехать надо, — предложил тихо.
— Валяй.
— С глазу на глаз.
— Похиляли, — указал Тимка на шалаш и прихватил остатки углей.
Бугор влез в шалаш, больно ударился головой о ящики с харчами. Чертыхнулся.
— Скинь ходули за хазой. У меня не камера. Сам управляюсь, — заворчал Тимка.
Филин стянул сапоги. Лег на перину из еловых бород и сухой травы. Наслаждался теплом, идущим от углей.
Тимка завесил вход, заложил его ветками. Зажег жировик. Сел, сгорбившись, ждал.
— Что с меня приходится, ботни, — предложил Филин.
— Отмазаться вздумал, кент? И что предложишь? — повернулся Тимка.
— Теперь не продешевишь. Твоя взяла. Припутал меня за самые жабры, — усмехнулся Филин.
— Я тебя не брал на примус. Сам навязался, прихилял. Чего скалишься теперь? Иль отлегло от жопы? — вспылил Тимофей.
— Не духарись. Все помню. Потому и нарисовался. Башлей, как знаешь, нет ни хрена. Но мешок пушняка я притырил от легавых. Бери. Там хороший навар. Соболи, куницы, норки. Не сдавай. Слиняешь — будет грев. На черный день сгодится. Не станешь же в Трудовом канать в отколе. А про этот пушняк — только ты да я. Больше никто не знает.