гченные сексом и насилием Малина и Чалый даже не пытались ее догнать.
Еще одно движение бритвы — на этот раз по белоснежной шее, — и ярко-алый фонтанчик горячей артериальной крови брызнул на затертые обои. Люда, царапая наманикюренными ногтями пол, хрипела под батареей.
— Все, забираем весь одеколон и сматываемся по-быстрому, — приказал Астафьев. — А то она, чего доброго, в ментовку ломанется…
На этот раз — не в пример продмагу! — Малинин действовал четко: рассовав по карманам телогрейки флаконы с одеколонами, лосьонами и жидкостью для химической завивки волос, он даже вытащил выдвижной ящик стола, но денег не обнаружил, потому как они с Чалым были сегодня первыми клиентами парикмахерской.
— Сматываемся, — Чалый уже застегивал клифт, — давай, давай…
Дважды повторять не пришлось…
Китаец с необычным и немного смешным для русского уха именем Ли Хуа, сидя в утепленном вагончике, по старой привычке чесал тощие сухие ягодицы. В вагончике царствовал утонченный аромат тухлых яиц и гнилой селедки — столь непривычной для русского обоняния, но такой желанной для наследников Поднебесной.
Ли Хуа — маленький, желтенький, с будто бы приклеенной к лицу улыбкой, с козлиной бородкой, делавшей его немного похожим на героя сингапурских боевиков-каратэ, и жидкой косичкой на затылке — задумчиво смотрел в окно; вьюга разыгралась не на шутку, и эта задумчивость как-то не вязалась с его дежурной улыбкой, тем более что улыбаться особенно-то поводов и не было…
Впрочем, все по порядку: этот Ли Хуа, вне сомнения, был тут, в Февральске, личностью выдающейся: известность ему принесла торговля дешевым китайским ширпотребом и подозрительной тушенкой с изображением Великой Стены на этикетке.
Все местные малолетки при одном только появлении узкоглазого коммерсанта бледнели и подобострастно улыбались: так уж получилось, что иных источников появления модного тряпья тут, в глубинном поселке, почти не было — не считая командированных и возвратившихся с Большой земли отпускников. И, само собой, очень-очень многие местные особи женского пола были готовы на все, лишь бы стать обладательницами каких-нибудь замечательных вещей: полупрозрачных кружевных трусиков, рвущихся под грубыми и нетерпеливыми лапами любовников в первую же ночь знакомства; мутно-алой помады, от которой обычно трескались и зудели губы; презервативов, которые, во-первых, исходя из антропометрических различий между дальневосточными чудо-богатырями и азиатами, были маленькими, пригодными лишь в качестве напальчников, а во-вторых — совершенно ненадежными: акушеры местного роддома поговаривали, что именно из-за них в Февральске резко возросла рождаемость.
Кстати говоря, дочь местного милицейского начальника Василиса Игнатова и тут оказалась проворней других: пару дней назад она, прослышав об очередной партии товара, забежала в вагончик и под каким-то предлогом предложила выгодную, с ее точки зрения, бартерную сделку: один минет — одни кружевные трусики (ведь ей так хотелось поразить воображение старшины Петренко!).
Однако возмущенный китаец, продолжая вежливо улыбаться, отверг наглые сексуальные притязания, после чего был обозван «голубым», на что Ли Хуа совсем не обиделся: так оно и было на самом деле.
Уроженец маленькой деревни, что недалеко от городка Лиманьчжань, что в дикой провинции Внутренняя Монголия, Ли Хуа сызмальства пристрастился к однополой любви. В Китае мужчин больше, чем женщин (хотя в провинции Внутренняя Монголия лошадей Пржевальского больше, чем и тех и других). В Китае, строящем рыночный социализм, планируется абсолютно все — и рождаемость в том числе, не более одного ребенка на семью. Суровые демографические условия в стране победивших реформ Дэн Сяопина ставят всякого китайского гражданина перед нелегким выбором: либо искать удачи среди свято верящего в коммунистические догмы противоположного пола (что зачастую гораздо труднее, чем поймать лошадь Пржевальского), либо мужеложство, к чему Ли Хуа и обратился в десять лет и с тех пор ни разу не изменив своей натуре, благо во Внутренней Монголии этому придавались даже секретари провинциальных комитетов компартии (между прочим, первым мужчиной маленького Ли стал школьный комсомольский функционер).
Никто в поселке не помнил, как, когда и при каких обстоятельствах появился он тут — то ли через Амур переплыл, то ли бежал в шестидесятые годы от "культурной революции" Мао, то ли просто бедный студент московского вуза после окончания курса возвращался домой и был высажен ревизорами на полустанке…
Впрочем, никто об этом и не задумывался, а так же и о том, чем мог заниматься этот китаеза в свободное от фарцовки время…
Не меняя выражения лица, Ли Хуа пригнулся и извлек из-под стола электроплитку, сковородку и несколько сырых куриных яиц: обычно в минуты скверного настроения он ел и этой привычке не изменил и на сей раз.
Спираль плитки мгновенно накалилась, и Ли, бросив на закопченную сковородку замороженный кусок оленьего жира, разбил несколько яиц — по вагончику распространился удушливый, тошнотворный запах падали, но китаец только просиял: токсичные пары, иному напоминавшие бы одновременно и об атаке немцев при Ипре в 1918 году, и о газовых камерах Освенцима, его приводили в состояние истинного блаженства. Что поделаешь — такова национальная кухня великой соседней страны; и уж если чужая душа — потемки, то чужой желудок — потемки еще большие.
Яичница уже пузырилась на сковородке, и Ли, решив, что ужин слишком скромен, добавил к столу пару селедок с «душком» — китаец собственноручно положил их две недели назад в теплое подполье, и по его мнению, селедки должны уже были созреть.
Сладковатый смрад жареной падали распространялся по улочке — вьюга утихла, и чад, проникая через малейшие щели, заставлял прохожих шарахаться от вагончика.
— Холосо, — китаец причмокнул тонкими губами и мотнул косичкой.
Даже оставаясь наедине с собой, китаец разговаривал по-русски.
Ужинал Ли Хуа не торопясь, с достоинством. Сперва поковырял обгрызенными бамбуковыми палочками яйца, степенно разделил яичницу на части, затем, с хрустом перекусив хребет селедке, принялся мелкими крысиными зубками очищать ее от склизской кожуры.
Спустя минут десять селедочный хвостик, повисший с краю тарелки, да грязная сковорода свидетельствовали о том, что трапеза завершена.
Настроение немного улучшилось, однако тревожные мысли по-прежнему роились в маленькой голове с засаленной косичкой.
Да, наверное, никто во всем Февральске — ни председатель поселкового Совета, ни майор Игнатов, ни старшина Петренко, ни даже местный оперуполномоченный ФСБ старший лейтенант Гнидин (вот уже третий месяц находившийся в отпуске в Сочи) — не подозревал о том, кем же был этот улыбчивый китаец на самом деле.
А на самом деле преуспевающий фарцовщик был не кем иным, как агентом китайской внешней разведки…
И мысли Ли Хуа, столь тяготившие его до ужина, были напрямую связаны с последним заданием, пришедшим из Центра.
Обычно задания были несложными: составить карту золотоносных месторождений, сфотографировать железнодорожный мост, набросать план подъездов к военным складам, найти и переправить в Китай образцы грунта, взятого в районе месторождения магния, выяснить количество обмундирования, поставляемого в гарнизон, чтобы по нему узнать приблизительную численность служивого контингента…
Последнее же задание повергло Ли Хуа в настоящее уныние: руководство решило, что именно этот агент справится с ним лучше всех. По оперативным сведениям, не далее как месяц назад на вертолетной площадке неподалеку от Февральска появились новые винтокрылые машины Ка-0012-"Б" (именно под таким кодом фигурировал новый, совершенно секретный вертолет). От агента требовалось подробно сфотографировать его и, завязав дружбу с летчиками, выяснить хотя бы приблизительные боевые характеристики.
Но как это сделать? — вопрос не из легких.
Конечно, подружиться с местными вертолетчиками, напоив их водкой "Новый рис" и накормив тушенкой "Великая стена", проблемы не составляло. Но летчики, как хорошо знал Ли Хуа, после двух литров водки (а меньше они просто не пили) совершенно забывали обо всем — даже как звали папу-маму, не говоря уже о каких-то там боевых характеристиках. К тому же многие из них в состоянии алкогольного опьянения были буйны, и это могло бы закончиться выяснением степени дружбы между Россией и КНР (остров Дальний, некачественные пуховики и презервативы, демаркация границ) и, как следствие, большим кровопролитием.
Заполучить детальные фотографии секретной машины Ка-0012-"Б" казалось делом еще более сложным: во-первых, площадка, на которой стоял этот вертолет, дополнительно охранялась, а во-вторых, командир взвода охраны, бывший покупатель презервативов, после того, как его жена неожиданно родила тройню, обещал повесить несчастного китайца на вертолетной лопасти.
Ли Хуа, по привычке почесав ягодицы, отодвинул от себя грязную сковородку и, с вожделением понюхав яичные скорлупки, пробормотал:
— Цязело, цязело, однако…
Глава восьмая
В ту памятную для него предновогоднюю ночь Михаил Каратаев остался ночевать в поселке — разумеется, не дома у Тани, об этом даже не могло быть и речи; девушки в Февральске всегда на виду, и влюбленному вовсе не хотелось, чтобы о Дробязко-младшей говорили так, как о Дробязко-старшей.
Умершие родители оставили в поселке единственному сыну небольшую квартирку — Михаил появлялся там нечасто, а лишь тогда, когда из-за непогоды или еще каких-нибудь обстоятельств не мог ехать в зимовье.
Конечно же, редкостных для Февральска мужских статей и напора бывшего спецназовца вполне бы хватило, чтобы в отношениях с Таней добиться того, о чем мечтали едва ли не все офицеры гарнизона, даже хронические импотенты, но ведь Каратаев был не таким, как все!
Он и в мыслях не допускал того, что может тронуть Таню до брачной ночи, и та, прекрасно зная о редкостной порядочности своего кавалера, гордилась внутренне и им, таким благородным, и собой, естественно.