— Ладно, я уже придумал, — оборвал его Чалый, в голове которого созрело спасительное решение.
Астафьев устроился в кресле поудобней, минут за десять выровнял вертолет и взял курс на тонкую струйку дыма, вьющуюся в небо из-за невысокой сопки, примерно в десяти километрах от них…
Вертолет продолжало трясти, Малинин, собрав в кулак остаток сил, вяло спросил:
— Куда?
— Ты думаешь, в Китае хорошо жить? — Чалый вспомнил журнал «Огонек» за 1978 год, где писалось об ужасах маоизма.
— Так… они же того, и тушенку выпускают, и гондоны, и пуховики, и… — На этом знания политической экономии закончились.
— Социализм там, понятно? Там у них компартия, Мао Цзэдун за пахана — я сам в журнале читал. Жрать нечего, так они, что козы, травку щиплют, воробьев жрут… — Обладавший неплохой памятью, Астафьев довольно подробно пересказывал содержание статьи "КНР: извращенный социализм, предательство интересов трудящихся".
— Ну и че?
— В очке горячо, понятно? Награбить надо, где чего плохо лежит, чтобы там фуцинами нищими себя не чувствовать. А то будешь траву жрать… Или на завод работать пойдешь, чугун плавить. — Это предположение показалось Чалому настолько диким и оскорбительным, даже относительно шестерки Малины, что он заржал как лошадь.
— А что награбить? — неуверенно промямлил москвич — как ни странно, но доводы подельника показались ему убедительными.
— Я ж тебе грю — что плохо лежит, — снизошел Иннокентий. — Думаешь, проблемы? Стволов у нас видал сколько? Трах-тибидох из пулеметов, пару ракет, я еще разберусь, как ими управлять, — и всех делов-то.
Конечно же, он был прав, потому что тут, на Дальнем Востоке, плохо лежит абсолютно все…
В артели золотоискателей был обычный рабочий день.
После скудного завтрака, получив от старшего дневное задание, приисковики, по традиции перекурив, принялись за тяжелый, но за долгие месяцы уже ставший привычным труд.
Журчала прозрачная вода в ледяной полынье, в старой драге периодически с неприятным шумом открывалась дощатая заслонка, и в ручей сбегали мутные потоки грязи: вымывались из отработанной породы ярко-желтые крупинки драгоценного металла.
Стрекот вертолета, темный силуэт на фоне холодного голубого неба, столь неожиданно выросший из-за высокой заснеженной сопки, естественно, не привлекли внимания старателей — никто даже не взглянул на приближающуюся боевую машину, никто даже не поднял головы. Рабочие давно привыкли к ежедневному появлению в этих местах военной авиации, тем более что ни для кого не было секретом: на вертолетной площадке, находившейся километрах в пятидесяти, «вертушек» несколько. Плановые учебные полеты со стрельбами и без них, патрулирование приграничных с соседним Китаем территорий — мало ли у вояк поводов для сжигания денег налогоплательщиков?
Но этот вертолет был каким-то странным — пилот вел себя очень нестандартно. В отличие от прежних, обычно облетавших прииск стороной, этот, летевший очень низко, почему-то держал курс прямо на старателей. И с каждой секундой грохот приближающейся огромной стрекозы все усиливался, грозная фигура боевой машины как-то неестественно быстро увеличивалась в размерах, и вот уже она нависла над маленьким участком старателей, взметая мощными потоками воздуха от свистящих винтов тучи снега, за одну секунду подняв настоящую метель.
Старатели подняли воротники, прячась от жалящих иголок колючего снега, с силой впивающихся в лицо, одновременно удивляясь и возмущаясь пилоту, нарушившему их покойные трудовые будни.
Старший участка принялся что-то возмущенно кричать, размахивая руками, но его крик утонул в ужасном грохоте винтов.
Внезапно темный бок вертолета осветился яркими короткими вспышками, и сквозь шум двигателя донеслась глухая пулеметная очередь: фигурка старшего участка подкосилась и рухнула в снег.
На секунду замерев, старатели бросились врассыпную, спасаясь от пулеметного огня.
Вертолет, несколько минут повисев над затерянным прииском, резко повернул в правую сторону на несколько градусов — снова засверкали яркие вспышки огня, теперь уже с обоих боков вертолета, и на старателей обрушился град пуль сразу из двух пулеметов.
Затрещали, посыпались в разные стороны куски досок и деревянные щепки расстрелянных убогих приисковых построек; точно колода карт, рассыпались сборно-щитовые жилые домики старателей — некоторые тут же ярко вспыхнули, подобно факелам; видимо, там хранилось слишком много керосина. Погром продолжался: во все стороны летели куски мерзлой породы, взмывались вверх фонтаны песка. Пули безжалостно настигали метавшихся в испуге рабочих, и снег густо и обильно орошался бурыми пятнами крови. Сусально блестящие горячие гильзы беспорядочно сыпались сверху, усеивая перемешанный с породой лед.
Раздался грохот, внизу обтекаемого сигарообразного фюзеляжа мгновенно сыпанул сноп ярко-розовых искр, и, испустив облако черного дыма, прямо в приисковый склад ударила ракета. От страшного взрыва сотряслась земля и с веток деревьев, растущих в радиусе одного километра от взрыва, полетел вниз снег.
В считанные доли секунды от склада не осталось и следа; на его месте зияла глубокая черная яма с кипящей водой на дне, и вокруг нее тлели обугленные деревяшки, шел пар от горячих комьев земли, валялась разорванная одежда, обломки драги.
Старатели, утопая по колено в рыхлом снегу, с животным ужасом бежали по направлению к чернеющему рядом лесу, в надежде укрыться под непроницаемыми сверху ветками хвойных деревьев.
Вертолетчики, впрочем, скоро заметили эту уловку. Стрельба по прииску вскоре прекратилась вообще; да там уже и не осталось никого живого. Сеющая смерть железная птица неуклюже развернулась и, опустив нос с тупым пушечным рылом, погналась за убегающими. Началась индивидуальная охота за оставшимися в живых рабочими — темные фигурки старателей, валились в снег после каждой огненной вспышки на веретенообразном фюзеляже…
Не спасся никто — КА-0012-"Б" как раз для уничтожения живой силы был отлично сконструирован…
Малина, вывалившись из кабины вертолета, тут же закрыл глаза — опершись одной рукой о фюзеляж, он наклонил голову; не было такой силы, которая бы смогла теперь задержать рвотные спазмы.
— Ну ты, бля, еще мою тачку обрыгиваешь! — Чалый, не в силах снести такого кощунства над боевой машиной, подошел к москвичу и дал ему пинка под задницу. Малинин, поскользнувшись на льду, как резиновый, отлетел на несколько метров, ткнувшись носом во что-то теплое, мягкое и бесформенное; это было человеческое туловище, без рук, ног и головы.
— А-а-а-а!.. — дико заорал подельник Иннокентия. Вскочив на ноги с проворством преследуемой коршуном ящерицы, он побежал в сторону, но успел пробежать лишь метров десять — на этот раз он споткнулся о чью-то свежеоторванную голову.
— Ну, бля, и таракан же ты, — презрительно сплюнул сквозь зубы Чалый.
Он долго стоял на одном месте, глядя, как его подельник барахтается в окровавленном снегу, словно раздумывая — помочь ему или не помочь, а может быть, еще раз подойти да дать под задницу; но в это самое время с Малининым, казалось, что-то произошло — поднявшись на четвереньки, он завыл, но уже не ужасающе, а радостно:
— Чалы-ы-ы-ы-ы… Ы-ы-ы-ы…
— Ну, еще этого не хватало — совсем шифер с крыши сорвало! — Гневу Астафьева, казалось, не будет предела. — Идиот хренов… Оставить его тут, что ли, или пусть еще поживет, пригодится…
Иннокентий, поискав глазами что-нибудь продолговатое, удобное для захвата и одновременно тяжелое, остановил внимание на оторванной по плечо окровавленной человеческой руке, — видимо, кровь вытекла из нее, и она была совсем белой, твердой и уже совершенно закоченелой — словно гипсовой. По мнению жестокого, циничного и безжалостного уркагана, этим жутким предметом можно было как следует избить незадачливого напарника.
Однако он ошибся — Малина кричал не только от страха…
Постояв на четвереньках с минуту, москвич наконец-то нашел в себе силы подняться.
— Чалый… — пробормотал он синими губами, — смотри, что тут…
Иннокентий, не выпуская из рук свое страшное орудие воспитания, сделал несколько шагов вперед:
— Ну?..
Солнце было в зените — через бронированный стеклоколпак оно щедро заливало небольшую кабину вертолета. Чалый сидел на своем привычном месте, позади кресла переминался с ноги на ногу Малинин, кусая от нетерпения потрескавшиеся от мороза и переживаний губы.
На соседнем с Иннокентием сиденье лежало штук пять пустых кожаных мешочков, а на коленях стоял большой вещмешок: пилот и ссыпал туда содержимое мешочков маленьких.
— А что мы со всем этим делать будем? — спросил Малина, стараясь не смотреть на подельника, чтобы тот по счастливому блеску глаз не заметил его радости.
— Не твоего ума дело, — не оборачиваясь в сторону шестерки, буркнул Чалый.
— Так ведь тут много… На всех хватит, — не унимался москвич.
— Всем давать, поломается кровать. — Астафьева не раздражал даже самоунижающе-просительный тон напарника; глаза его блестели, как бутылочное стекло на солнце. — Отвали, Малина, не говори мне под руку…
— Чалый, ты ведь поделишься со мной… правда? — Казалось, еще чуть-чуть, и москвич заплачет.
— Ну-ну… — Астафьев ссыпал в вещмешок содержимое еще одного мешочка.
— Это ведь я нашел! — продолжал канючить Малинин. — Да если бы…
— Если бы я тебе пинка не дал, ты бы продолжал на морозе рыгать, — резиново улыбнулся Иннокентий, — а это для здоровья вредно. Гланды бы простудил. Так что скажи еще спасибо…
Да, Малине было что клянчить: в кожаных мешочках было ничто иное, как золотой песок. Именно такой мешочек и обнаружил москвич рядом с окровавленным трупом. Затем — еще один, затем — еще…
Золото — а его было здесь около пяти килограммов — манило к себе волшебным блеском, согревало душу и веселило ум, прибавляло оптимизма и давало повод считать, что и в диком социалистическом Китае можно будет прожить очень безбедно. Хватит и на водку, и на анашу, и на рис с тушенкой «Дружба», и на малолетних китаянок, и на многое-многое другое — например на какую-нибудь крутую тачку, вроде «мерседеса» или "роллс-ройса".