— Значит, так: скажи всем мужикам, чтобы те завалили комиссию ксивами, чтобы понатуральней жаловались. Мол, и работать не дают, и гоняют почем зря, и используют в целях личного обогащения. Передачи с «бациллами» отбирают, жалобы не принимают, газеты и журналы выписывать нельзя, в баню не пускают, мыла не выдают. В ПКТ да БУРе просто так, в собственный кайф гноят — месяцами на «балдоху» через «решку» смотрят.
— Понятно. — Матерый смотрел на пахана с немым уважением — вот что значит правильный смотрящий, любого хозяина загнобит! Пусть Герасимов знает, как накладно тянуть на блатных мазу!
— Дальше. На промке поломайте все, что можно, — желательно к самому появлению «мусорской» комиссии, чтобы починить не успели. Станки, оборудование, кабеля повыдирайте. Мол, ничего не знаем, такое прислали. Работать, мол, на таких станках нельзя, а мы, мол, хотим… Так мужики пусть и базарят. И подошли каких-нибудь побойчее, чтобы натурально получилось.
— Понял, — улыбнулся Матерый. — Все так и сделаем.
Астра не сомневался: все будет именно так, как он и распорядится. В чем-чем, а в этом на Матерого можно было положиться.
— Ну, вроде все… Слышь, Матерый, ты чего сейчас делать собрался?
— А че?
— Может быть, в стиры перекинемся? — С этими словами вор извлек из кармана спортивного костюма новенькую колоду карт.
— В буру, в очко? — с готовностью спросил Матерый, который, как истинный блатной, очень любил и уважал карточные игры.
— Давай в буру, — предложил Астра. — Ну, сдавай, сдавай…
Играли недолго — часа всего полтора. Пахан сперва немного проигрался, но затем, собравшись с мыслями, быстро отыгрался и даже немного выиграл: вскоре перед вором вперемешку лежала небольшая стопка российских рублей, американских долларов, китайских юаней и японских йен; вся эта валюта была в ходу и в Приамурье, и, следовательно, на приамурских зонах.
— Ну, еще? — вежливо предложил пахан.
— Давай, что ли…
Игра возобновилась.
Матерый, глядя на пахана, очень хотел узнать — как же это так получилось, что тот умудрился натравить одних ментов на других.
— Послушай, Астра… — несмело начал он.
— Слушать — это всегда очень опасно, — тонко улыбнулся вор в законе.
"Торпеда" отпрянул.
— Почему?
— Никогда нельзя слушать людей всерьез, — продолжал склонный к изощренным силлогизмам умный вор. — Потому что эти люди тебя могут в чем-нибудь убедить. А человек, который позволяет убедить себя доводами разума, крайне неразумное существо…
У Матерого от такой мудреной фразы рот открылся и не закрывался минуты полторы.
— Если бы я с детства слушался семью, школу и инспектора по делам несовершеннолетних, никогда бы из меня вора не вышло, — пояснил пахан.
— Да нет, Астра, я ведь того, хотел…
Впрочем, обладавший завидной проницательностью, вор прекрасно понял тайную мысль собеседника.
— Ты это о проверке из ГУИНа? Ну, Матерый, ты с восемьдесят пятого года сидишь и многого не понимаешь. Теперь на вольняшке многое что изменилось, можно кого угодно купить, — пояснил пахан, — а еще лучше решать такие вещи при помощи связей.
Матерый сглотнул слюну и выдал:
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, да?
— Во-во, — весело подтвердил Астра. — Особенно если твой друг — депутат в Думе. Так теперь Верховный Совет называется. Тихого помнишь?
— Так что он… того, ссучился? Может быть, мы, блатные, уже ментам поганым лучшие друзья? — недоуменно завертел головой «торпеда», наверняка не понявший, что такое Дума, и, видимо, посчитав ее каким-то новым милицейским подразделением. — Что за понятия такие: сколько парюсь тут, никогда о таком не знал…
— Да ладно тебе, — примирительно бросил пахан. — Теперь на вольняке такой беспредел творится, что даже уходить отсюда не хочется. Ничего, откинешься, жизнь научит новым реалиям, — поморщился он, но по выражению лица собеседника понял — нет, этого уже никто и ничему не научит.
Тихо, почти что неслышно, шелестели карты, на стол из дорогого мореного дуба ложились взятки.
Неожиданно Астра, взглянув на раздачу, прислушался: ему показалось, что где-то рядом, прямо за бетонной стеной, послышался необычный звук.
— Матерый, слышал? — спросил он "торпеду".
— Угу, — подтвердил тот.
— Че это, трактор прислали, что ли? — не успокаивался пахан.
— Наверно, для комиссии, — с ненавистью сказал Матерый; от одного только упоминания о ментах поганых лицо его исказилось гримасой отвращения. — Большой и железный. Завтра «мужиков» гонять на нем будут, показывать, как работать надо.
— Нет, это точно не трактор, — перебил его старший в блатной иерархии, — это явно что-то в воздухе… Это… Это…
Он не успел договорить — страшной силы взрыв всколыхнул комфортабельную камеру, в баре жалобно и тонко зазвенели бутылки, певуче завибрировали бокалы из дорогого горного хрусталя.
— Во, бля… — только и успел протянуть Матерый. Следующая его фраза потонула в страшном грохоте пулеметных очередей…
Когда началась стрельба, полковник Герасимов сидел в своем кабинете, составляя приблизительную смету расходов на встречу комиссии.
Главным пунктом приема были, конечно же, водка и закуска. Затем — водка, закуска и баня. Затем — опять водка, закуска, баня и бабы, а если точно — одна, собственная жена — курва Оксана.
По замыслу хитроумного, многоопытного хозяина можно было организовать самый настоящий блатной хипес: пусть тот подполковник вволю трахает его жену, но затем, как бы случайно, появляется он, Герасимов и, как оскорбленный в лучших чувствах любящий муж, так сразу же и не соображает, за что хвататься: то ли за нож, чтобы кастрировать москвича, то ли за табельный пистолет, чтобы пристрелить неверную, то ли и за то и другое сразу.
Проверяющий, естественно, пугается и предлагает разойтись полюбовно: терять "облико морале" явно не в его интересах.
И все, пожимая друг другу руки, расходятся с миром, оставаясь при своих интересах.
Московский подполковник докладывает о мелких нарушениях (а у кого их нет?), машет ручкой, оставляет Оксане свой служебный телефон — мол, будешь, заходи, после чего уезжает в Москву; Герасимов, отделавшись банальным выговором, счастливо дослуживает до пенсии и уезжает на Полтавщину, жрать сало и запивать его самогоном. Там сразу же выгоняет Оксану за курвозность, припомнив ей измену с московским подполковником, покупает черную «волжану» и живет остаток дней в собственное удовольствие.
Вроде бы и недорого получалось — даже дешевле, чем просто давать взятку.
Так размышлял полковник, и все вроде бы сходилось: ничто не могло нарушить подсчета — план принятия московского гостя не имел слабых мест.
Внезапно его стройные размышления нарушил какой-то посторонний звук — он доносился с улицы и не был похож ни на один из привычных, слышимых на зоне каждый день. Герасимов, одернув штору, посмотрел в окно и остолбенел: прямо напротив, занимая полнеба, над зоной висел грозный силуэт военного вертолета.
Полковник даже не успел удивиться и спросить себя, что это такое: разом ударили многоствольные крупнокалиберные пулеметы, полыхнуло из автоматической пушки — раздались оглушительный взрыв, страшный грохот, и прямо на обезумевшего хозяина упал, отколовшись от потолка, огромный кусок штукатурки…
— На!.. На!.. На!.. — Чалый, ерзая и подскакивая в кресле от вполне понятного нетерпения, кусал губы и остервенело жал на все гашетки — вертолет содрогался от жуткого гула, и звуки взрывов, сливаясь с надсадным ревом двигателей и свистом лопастей, создавали воистину адский аккомпанемент.
Малина ничком лежал на полу, закрыв уши, — он не слышал, как Астафьев возбужденно орал:
— Да нет, ты посмотри — пятый блок на хрен пошел! Горит, Малина, бля буду! Обожди — сейчас я в административный корпус загну…
Ракета класса "воздух — земля", остроумно переименованная командиром вертолета в ракету более высшего класса, "воздух — «мусор», сорвалась с крепления на гладком обтекаемом фюзеляже и, как раскаленный нож — масло, прошила бетонную стену главного ментовского гадюшника, где находились кабинеты и хозяина, и кума, и режимника, и прочей серой сволочи. Спустя какие-то доли секунды раздался мощный взрыв — во все стороны полетели оплавленные кирпичи, куски бетона с торчащими арматуринами, куски казенной мебели, окровавленные клочья мундиров.
— Ну, красота, бля! — Чалый то и дело потирал руки, едва не выпустив штурвала. — Сейчас еще захерячу… А ну-ка…
И действительно, через пару минут из короткой тупорылой пушки вылетели, один за другим, три снаряда и легли почти в одну точку — блок, где находился БУР, тут же рассыпался в руины.
— Все, Малина, можешь сказать мне спасибо: больше тебя в «козлодерку» не посадят, — заржал Иннокентий. — Так, что там у нас дальше?..
Огневая мощь КА-0012-"Б", созданного и для поддержки наступающей пехоты, и для «точечного» поражения целей в городских условиях, действительно впечатляла: российские авиаконструкторы постарались на совесть. Вскоре почти вся зона — и жилые бараки, и промка, и хоздвор, и вышки, и, естественно, административные корпуса — полыхала ярким пламенем.
Внизу беспомощно бегали какие-то жалкие фигурки, размахивая руками. Спотыкаясь и падая, они бежали к проходной, но там их настигали короткие очереди вертухаев, стоявших на вышках: согласно инструкции, они должны были открывать огонь по любому беглецу.
Несколько вэвэшников, наверное самых умных, догадались открыть огонь по вертолету — с ближней к КА-0012-"Б" сторожевой вышки раздалась короткая, сухая автоматная очередь, но ответная очередь Чалого заставила не в меру ретивого умницу замолчать навсегда.
— Ну, почти все, что было, расстреляли. — Несмотря на существенную потерю боезапаса, радости Астафьева не было предела. — Дело сделано. Теперь можно и в Китай… Не боись, Малина, прорвемся…
Вертолет отлетел на порядочное расстояние — лишь тогда москвич поднял голову и со страхом взглянул в иллюминатор…