Следующая попытка дозвониться Тане также не принесла успеха.
— Странно все это… — со все нарастающей тревогой пробормотал жених.
Положив трубку, он поймал взгляд старика — опытному Михаилу сразу же подумалось, что такой вид бывает лишь у людей, которые борются с собой, не зная, рассказывать о какой-то страшной тайне, что гложет их, или же не рассказывать…
"Наверное, у дедушки Васи тоже есть свой маленький секрет, — мысленно приободрял себя охотник. — Какой же?.. Счет в швейцарском банке? «Ягуар», закамуфлированный под дрезину? А впрочем, зря я так: старик прожил такую тяжелую жизнь, столько хлебнул за свои семьдесят лет… И теперь доживает один, в глухомани — на нищенскую зарплату и такую же нищенскую пенсию…"
Стараясь вложить в свои интонации как можно больше приветливости, охотник вежливо поинтересовался:
— А можно еще?
— Звони, — тяжело вздохнул дежурный и принялся накручивать цигарку-самокрутку, при этом руки его как-то странно затряслись.
"Нет, что-то тут не то", — решил Каратаев, набирая номер коменданта гарнизона.
На этот раз трубку взяли сразу же: знакомый голос, вежливо поздоровавшись, представился и тотчас осведомился, кто это.
— Каратаев Михаил, — четко бросил отставной офицер. — Николай Андреевич, тут страшные вещи происходят… Да. Секретный вертолет, тот самый, который недавно появился. В курсе? Они расстреляли из пулеметов прииск, несколько десятков трупов, я там был… Как — и зону тоже? Ракетами?.. Не может быть… — пробормотал охотник. — И еще шестую погранзаставу? Фугасом? — Звонивший удивленно вскинул густые брови, но тут же, взяв себя в руки, продолжал: — Вертолет, он вчера взорвался при падении… Сам видел… Что — вы уже в курсе?.. Да, бандиты ушли, я преследовал их, но им удалось скрыться. Наверняка теперь отдыхают, мерзавцы, на одном из заброшенных зимовий, скорее всего в том, что ближе к моему… Так, понятно. — Переложив телефонную трубку в другую руку, Каратаев прищурился. — Вы не могли бы зайти в санчасть и… Что? Не понял? Николай Андреевич, я лицо сугубо штатское, гражданское, в отставке, и вам не подчиняюсь… Сам знаю, что мне делать. Да. Почему возвращаться? Зачем? Да, я иду по следу, они тут, рядом… Да, и следы тигра неподалеку!.. Того самого, людоеда, других тут нет… Что? Почему так срочно? Что-то случилось? Что же? — взволнованно закричал он.
Из трубки неслись короткие гудки, извещающие об окончании разговора.
Он несколько раз тряхнул аппарат, будто бы он, а не комендант гарнизона был виноват во внезапном обрыве связи.
— Ничего не понимаю, — пробормотал охотник, кладя трубку.
Дежурный вздохнул.
— Возвращайся, сынок, возвращайся, — зашевелил он бескровными фиолетовыми губами.
— Что такое? — Теперь Михаил выглядел очень обеспокоенным.
— Возвращайся, — прошептал старик и, глубоко затянувшись самокруткой, закашлялся.
— Дедушка Вася, что там произошло? — твердо спросил охотник. — Что?
— Там все узнаешь. — Табачный дым ел глаза старика, и они слезились еще больше; а может быть, и не от дыма слезились, а от чего-то другого…
— Почему ты не хочешь говорить?
— Николай Андреевич тебе все расскажет…
— Что там произошло?! — вне себя закричал Каратаев, наступая на дежурного. — Дядя Вася, почему ты не хочешь мне ничего рассказать?.. Ты что мне — враг? Что я тебе такого сделал?!
— Там все узнаешь. — Пепел из потухшей цигарки сыпался на ватные брюки дедка, но он словно бы и не замечал этого. — Возвращайся…
В красном уголке, рядом с празднично убранной елочкой, стоял небольшой красный гроб. В гробу лежала та, кого он так любил, к кому он так стремился все это время…
Лицо Тани не обезобразили ни предсмертная мука, ни страх: она выглядела молодой, красивой — словно бы живой. Казалось, что она лежит тут по ошибке и сейчас, сдернув покрывало, поднимется, затушит свечку, горящую у нее в сложенных руках, и улыбнется так обаятельно, как умела улыбаться одна она.
Но это только казалось…
Наташу Мирончук похоронили днем раньше. Место для невесты Каратаева уже было подготовлено, на метр промерзшая от лютых морозов земля, разогретая костром, была уже выброшена в отвал лопатами равнодушных землекопов, и страшная могильная яма вторые сутки чернела на краю скромного поселкового кладбища.
Похороны Татьяны Дробязко были отложены только по одной причине: надо было во что бы то ни стало дождаться жениха.
Каратаеву казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, — вот елочка, которую украшали нежные руки Тани, вот кресло, в котором она сидела, выслушивая его робкие признания, вот табуретка, на которую становилась, вешая блестящие игрушки…
А вот и она сама…
Михаил, не мигая, смотрел на лицо покойной невесты, — он знал, что пройдет еще час, еще два, три часа, и она будет предана земле, и он уже никогда — никогда! — не увидит ее…
Тихо скрипнула дверь — в комнату, стараясь не шуметь, вошел комендант.
— Как это произошло? — почти неслышно, одними губами спросил Михаил.
Подполковник, встав рядом, положил ему руку на плечо.
— Тебе вряд ли стоит об этом знать, — печально произнес он.
— Я хочу знать. Я должен знать все, — бесстрастно откликнулся бывший спецназовец. — Кто? Почему? Когда? Зачем? Как?
— Миша, я тебе потом все расскажу… Потом, я тебе обещаю, — горестно вздохнул комендант, глядя на гроб из-за широкой спины охотника.
— Хорошо, — деревянным голосом проговорил Каратаев. — Потом. Но мне обязательно надо знать все. Обязательно. Иначе… — Он не договорил: беззвучные рыдания сотрясли его тело, и подполковник так же неслышно вышел, плотно закрыв за собой дверь…
Глава двадцать первая
Из зимовья беглецы вышли, едва только начало светать. Разнеженный теплом и относительной безопасностью, Малина долго, минут пять не хотел подниматься, и Чалому пришлось будить его пинками.
— Давай, паучина, давай, а то тут кочумарить останешься… Брошу сейчас и один пойду! — ругался Астафьев.
Угроза возымела действие, и Малина, наскоро умывшись снегом, вышел на крыльцо.
Первые полчаса шли медленно — ноги вязли в сугробах. Беглецы почти не разговаривали: Малинин по-прежнему находился во власти сна, а Чалый, видимо, справедливо считал, что с этим придурком говорить совершенно не о чем, да и вообще — западло.
Первым не выдержал Малина:
— А все-таки на вертолете легче было…
— А ты, оказывается, парень догадливый, — хмыкнул Астафьев.
— А долго нам еще?
Остановившись, Чалый посмотрел «корове» в глаза так, что тому сделалось страшно.
— Тебе — недолго, — пообещал он. — Это я тебе точно говорю.
Конечно же, следуя элементарной логике и здравому смыслу, зарезать, освежевать, разделать и приготовить Малинина надо было бы еще в зимовье — и печка есть, и вообще сподручнее.
Но затем тащить тушу целых пять километров на своем горбу?!
Нет, лучше уж путь она сама пройдет к «железке» — так удобней.
До железной дороги, по подсчетам Чалого, оставалось почти ничего — километра полтора, и он, нагнувшись, нащупал в голенище сапога остро заточенную опасную бритву — ту самую, из поселковой парикмахерской…
Чалый точил ее рано утром, долго и тщательно, до пробуждения Малины.
Таню хоронили уже под вечер.
На кладбище, продуваемом со всех сторон лютыми ветрами, было немноголюдно — ввиду наступавшего новогоднего праздника на похороны пришли только самые близкие друзья и знакомые, а родственников, кроме сестры Оли, у нее тут больше не было вовсе.
Кресты, памятники, обычные могильные холмики, некоторые не с фамилиями на табличках, а просто с номерами — все свежие, недавние.
Поселок, вставший в тайге перед самой войной, в тридцать девятом, хоронил своих жителей все больше молодыми: с медальонов на стелах смотрели лица в самом расцвете сил, да и даты рождения-смерти свидетельствовали: тут, в Февральске, почему-то чаще всего уходили из жизни люди здоровые, крепкие, и далеко не все они умирали своей смертью.
"Трагически погибшей…", "Безвременно сошедшему в могилу…", "Рано ушедшему…" — эти нехитрые, но много о чем говорившие эпитафии свидетельствовали о том, какой опасной и суровой была здешняя жизнь.
Нестройно гудел военный оркестр из гарнизона, музыканты, переминаясь с ноги на ногу, то и дело сплевывая на утоптанный снег залитый в духовые инструменты незамерзающий спирт, играли вразнобой; губы примерзали к латунным мундштукам труб и валторн.
Подполковник — комендант гарнизона, которому сегодня досталась печальная обязанность распорядителя, — тихо спросил:
— Все попрощались?
Присутствующие закивали.
Комендант, подойдя к Михаилу, стоявшему в одиночестве, спросил на ухо:
— Ну, все?
Тот кивнул и ответил одеревеневшим голосом:
— Да.
Алая крышка гроба плавно опустилась в вечную мерзлоту — спустя несколько минут по крышке глухо застучали комья мерзлой земли, жиденький оркестр загнусавил что-то протяжное, и народ стал тихо расходиться.
А Каратаев так и остался стоять у свежего могильного холмика. На почерневшем лице его не было слез.
Присутствующие обходили его стороной, шарахаясь. И когда все наконец ушли, Михаил, подойдя к могиле, опустился на колени и, сдерживая себя, сжал зубы.
Да, буквально за час до похорон подполковник Андрей Николаевич подробно (но щадя его чувства) рассказал жениху, какую страшную и мученическую смерть приняла его невеста.
"Месть, месть, месть", — звучно стучала приливавшая кровь в висках охотника.
Теперь все помыслы его были заняты только этим…
Железная дорога показалась неожиданно: высокая насыпь, бетонные столбы, валявшиеся под откосом отслужившие свое трухлявые шпалы — даже несмотря на их явную древность и мороз, рядом с железнодорожным полотном витал неприятный запах креозота.
Чалый, вытащив из голенища опасную бритву, раскрыл ее и, пряча в рукаве, приблизился к Малине.