Он-то хорошо знал: этот пес не будет рваться просто так…
Едва только охотник спустился вниз и, пройдя несколько метров, раздвинул густые заросли кустов, он увидел жуткое зрелище, от которого его чуть не стошнило: на буром от крови снегу, рядом с черным пятном потухшего кострища, в полнейшем беспорядке лежали разрозненные человеческие останки. О том, что останки действительно человеческие, говорили только две вещи: похожая на кочан капусты, черепная коробка треснула от какого-то страшного удара, и голова эта казалась приплюснутой; да еще кисть руки…
И все-таки охотник, поборов брезгливость, нашел в себе мужество подойти поближе…
Вокруг остатков страшной трапезы, разбросанных под насыпью, по-видимому, недавно, виднелись отчетливые, совершенно свежие следы тигра — сперва он ходил вокруг, а затем четвероногий людоед, доев то, чем побрезговал двуногий, пошел вдоль полотна.
Подняв со снега татуированную руку, несмотря на сорокаградусный мороз, остро пахнувшую жареным мясом, Михаил обратил внимание на едва различимую на коричневатой коже татуировку…
Неожиданно, с отчетливостью голографического снимка вспомнилась та, далекая картинка: долгая дорога из Февральска в зимовье, теплая, пропахшая машинным маслом кабина УАЗа, жидкий свет фар, выхватывающий из темноты поваленные деревья и взволнованный голос диктора, читающий ментовскую ориентировку:
"…особые приметы: на глазных веках вытатуировано предложение "ЧАЛЫЙ СПИТ". На левом предплечье — татуированное изображение распятия и слово «БОГ». На правом предплечье вытатуирована роза, обвитая колючей проволокой. На обоих плечах — татуированное изображение гусарских эполет. В области ключиц выколотые восьмиконечные звезды, такие же звезды выколоты и на коленях… На груди — изображение лысого мужчины с нимбом и крыльями за спиной, бьющего в колокола. Внизу живота — изображение рогатого мужчины с хвостом, держащего в одной руке развернутую карточную колоду, а в другой — нож, и надпись: "ПРОИГРАЛСЯ — ПЛАТИ ИЛИ ГОТОВЬ ВАЗЕЛИН". На спине — изображение православного храма с пятью куполами. Под левой ягодицей изображен черт, лопатой бросающий уголь в топку…"
Каратаев, обладавший завидной памятью, тут же вспомнил — это касалось опытного беглеца, Астафьева И. Эм., известного как Чалый.
Но на этой кисти не было розы, обвитой колючей проволокой…
"… на левом предплечье, — вспоминал Михаил, — татуированное изображение женщины, привязанной к столбу, под ней — разожженный костер и надпись на горящей книге: "УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС". На правой ноге — выколотое изображение ракеты с сидящим на ней мужчиной и надпись: "НА ЛУНУ ЗА ПЛАНОМ".
— "Уголовный кодекс", — поднеся кисть руки поближе к глазам, прочитал Каратаев, с огромным трудом сдерживая рвотные спазмы.
И действительно, как раз над ним виднелось расплывчатое изображение женщины, привязанной к столбу, и языки пламени под ней…
— Значит, Чалый остался один… — прошептал охотник, брезгливо отбрасывая татуированную руку.
Послышался отдаленный шум — это шел долгожданный товарняк на Хабару.
Свистнув Амуру, охотник быстро побежал к насыпи. Из-под подошв летели камешки, Каратаев несколько раз поскользнулся, но тут же поднялся: теперь ему нельзя было терять ни минуты.
Здесь, перед спуском, машинист обычно тормозил, снижая скорость до десяти — пятнадцати километров в час — это давало возможность зацепиться за вагон, двигаясь по направлению к той самой железнодорожной станции, куда теперь наверняка направлялся единственный оставшийся в живых подонок, несколько часов назад съевший «корову» — подельника и товарища по несчастью…
Все произошло именно так, как и рассчитывал бывший капитан спецназа: перед затяжным спуском машинист затормозил, и Михаил, подхватив пса, уцепился рукой за скобу одного из вагонов: спустя несколько минут он уже ехал внутри его, а Амур, радостно поскуливая, сидел рядом.
Теперь, после всего увиденного, Каратаев окончательно осознал, с каким же жестоким, коварным и беспредельно жутким противником придется ему встретиться.
И встреча эта была уже недалеко…
Глава двадцать третья
Чалый бросил дрезину километра за полтора до подъезда к долгожданной станции — как только показались первые мутные проблески железнодорожных семафоров и низкие грязные пакгаузы, он, подхватив свой страшный, окровавленный сверток, осторожно притормозил на повороте и, соскочив на ходу, покатился в лежалый сугроб.
Показываться тут, да еще в таком виде, к тому же — с таким грузом, — было опасно.
План Астафьева был довольно прост: найти какой-нибудь товарный состав, который бы отправлялся куда-нибудь подальше, незамеченным прокрасться в вагон, забраться в него и ехать, ехать…
А все составы отсюда шли только на Хабаровск, где у Иннокентия действительно был какой-то дружбан; поезда, идущие обратно из столицы края, как правило, редко останавливались на этой маленькой станции.
То, что увидел Иннокентий, наблюдая за подходом к вагонам из-за сугроба, неприятно поразило его: караулов — и военных, и вэвэшных — тут было никак не меньше, чем железнодорожных рабочих.
И все подходы к вагонам грамотно охранялись — видимо, и тут уже стало известно о гибели вертолета.
— "Мусорские" рожи, — злобно шептал Чалый, глядя, как розовощекий молоденький лейтенант с погонами внутренних войск отдает распоряжения солдатам, — козлины голимые… Мен-ты-ы-ы!..
Очень захотелось есть — дальняя дорога по свежему воздуху всегда вызывала в Астафьеве завидный аппетит, но теперь разворачивать сверток было никак нельзя: усиленный милицейский патруль был с собакой, и обладавшая завидным нюхом казенная немецкая овчарка вполне бы могла учуять запах крови.
Поразмыслив, Чалый пришел к мысли: надо переждать, пересидеть — пусть даже тут, в сугробе, но зато — куда безопасней…
Сидел он в своем сугробе долго — пока не продрог окончательно. Но и многочисленные патрули, судя по всему, тоже изрядно продрогли: видимо, они были выставлены тут так, для проформы, и никто — ни солдаты, ни прапорщики, ни офицеры не верили в то, что беглые уголовники непременно появятся тут.
Иннокентий продолжал внимательно наблюдать за их действиями — вскоре ментовский патруль лениво двинулся в сторону маленького вокзальчика, видимо, чуть-чуть погреться, а может быть, и выпить во главе с отцом-командиром, а военные принялись обходить длинный товарный состав, по всей вероятности прикидывая, что находится в вагонах, что тут можно украсть, чтобы потом пропить.
А вскоре подошедший длинный товарняк, вагонов на сорок, и вовсе скрыл караул из вида, полностью закрыв ему всякий обзор.
Чалый понял: пора!
Да, теперь или никогда; настало время действовать решительно.
Еще раньше он заприметил несколько вагонов, прицепленных к небольшому маневренному локомотивчику ЧТЗ…
"Хоть бы какой из них был открыт. — Наверняка, если бы Астафьев верил в Бога, он бы рухнул на колени, горячо молясь. — Только бы был открыт… Чтобы мне не пришлось дверь выламывать…"
Видимо, у этого отпетого негодяя все-таки был свой ангел-хранитель — впрочем, сообразно с ситуацией, не ангел, а дьявол: первый же вагон оказался незапертым.
Осторожно, стараясь не привлекать внимания, Чалый открыл дверь и, перекинув на дощатый пол набухший от крови сверток, нырнул вовнутрь…
Товарняк приблизился к станции буквально в тот самый момент, когда Чалый воровато открывал дверку товарного вагона.
Каратаев, высунувшись наружу, осмотрелся: грязное, в потеках здание вокзальчика, какие-то тщедушные фигурки местных похмельных бомжей, страдающих в предновогодние дни без любимых напитков, несколько вэвэшников в расстегнутых шинелях.
Где-то тут должен был скрываться бандит — другого выхода у него не было: пересидеть, переждать, а потом скрыться ближайшим поездом, зализывая раны, и уже в другом месте сеять смерть…
Тяжелый товарный состав, противно лязгая металлическими буферами, остановился, и охотник, приоткрыв дверку пошире, легко спрыгнул вниз — за ним последовал и Амур.
Каратаев давно не был тут, на станции, и почему-то подумал, что его вид — в охотничьих унтах, с винчестером, да еще и с собакой — наверняка должен привлечь к себе внимание.
Но он ошибался…
Тут, в этой глуши — куда большей, чем Февральск, — никому не было до него никакого дела.
Бомжи по-прежнему умирали от профессиональной болезни, асинентного синдрома, солдаты, прапорщики и офицеры патруля, уже проводившие старый, 1993 год и принявшиеся за встречу Нового, 1994-го, не обращали на него никакого внимания: наверное, появись тут министр обороны в обществе министра внутренних дел, всем было бы глубоко наплевать.
— Амур, к ноге, — тихо, но решительно скомандовал Михаил.
Пес, приблизившись к хозяину, понюхал морозный воздух и непонятно почему заскулил — очень жалобно.
— Амур, что с тобой? — удивился Каратаев. — Чего это ты?
Пес продолжал скулить.
— Амур!.. — В голосе хозяина зазвучали металлические нотки. — Как тебе не стыдно?!
Как ни пытался охотник успокоить и даже усовестить Амура, ничего у него не получалось: пес по-прежнему жался к ноге, скулил — словно в предчувствии какого-то страшного несчастья…
Говорят, что матерый амурский тигр-людоед, идя по следу добычи, способен за очень короткое время покрывать большие расстояния — если он здоров и действительно очень голоден. Правда это или неправда — сказать трудно, потому как никто: ни таежные охотники, ни биологи, ни лесоводы никогда не ставили подобных опытов, а если случайно и ставили, будучи убегающей от грозных клыков приманкой, то об их результатах пока ничего не известно — и вряд ли когда-нибудь станет известно.
Как бы то ни было, но этот тигр добрался до станции очень быстро — наверняка он пробирался через тайгу звериными тропами, и, пока дрезина Чалого делала большой крюк, каннибал сэкономил время.