Виктор открыл обе торцевые дверцы и показал рукой на открывшееся отверстие топки. Парни взяли труп и засунули его туда головой вперед. Закрывая дверцы, Виктор услышал их шаги. Подумал, что они ушли. И снова ошибся. Через несколько минут они опустили на земляной пол следующий труп.
– Там много еще? – спросил Виктор, в голове у которого выстроились в одну линию и спешка Азы, и его слова о том, что утром приедет хозяин.
Следовательно, к утру надо было все закончить.
– Еще три кроме этого! – ответили ему.
– А который час?
Один чеченец молча подсунул под нос Виктору свою руку с часами и подсветил фонариком.
Виктор первым делом уткнулся взглядом в название часов – «Президентские», потом уже посмотрел на стрелки. Половина двенадцатого. А Виктору-то казалось, что уже почти утро!
Воздух в бараке нагрелся. Гудение печки-трубы стало равномерным и монотонным и навевало ощущение уюта и стабильности, словно пока оно продолжалось – все в мире было в порядке, все шло своим чередом, равномерно и согласно законам человеческой и иной природы.
Виктор присел на земляной пол недалеко от очередного ждущего кремации трупа. Присел правой стороной к печке-трубе, чтобы теплая волна, шедшая оттуда, согревала зудящую височную рану. И задремал под убаюкивающее гудение закрытого внутри трубы огня.
57
Теплая волна воздуха, пронизанного знакомой кислинкой, которая еще не так давно раздражала, оставаясь привкусом на языке, теперь согревала и укачивала. Словно кто-то отрезал кусок линии экватора и перенес ее сюда, подстелил ее под сидящего на земляном полу, склонившего голову на согнутые колени Виктора. Эта линия по инерции, словно бы еще поддаваясь широким океанским волнам, покачивалась, и вместе с ней покачивался Виктор, внутри которого вдруг наступило сладостное равновесие, мир которого был закрыт изнутри и глаза которого были закрыты. Там, внутри, какой-то второй позвоночник-мачта выравнивал по теплой волне его невесомое плавание. Само его тело со всеми его ощущениями вдруг становилось небольшой яхточкой, покорной стихии, но умеющей радоваться даже сквозь эту покорность. И дрема, отяжелев и налившись ртутью усталости, зудящей болью, просто физической слабостью, потянула Виктора вниз, в неглубокий и немного беспокойный сон, где он легко раздвоился на себя-Виктора и себя-яхту. И поплыл, не следя за парусом и за направлением ветра. Он-Виктор сидел на палубе в той же позе, в которой он сейчас спал. Только сидел с открытыми глазами и смотрел на сидящих рядом Севу и Серегу Фишбейна-Степаненко. Они сидели молча, смотрели друг на друга и чего-то ждали. Ждали почти равнодушно. То ли появления берега. То ли возвращения пингвина Миши. Именно возвращения, хотя никто в этом сне не знал, куда он пропал и откуда должен вернуться. Вероятно, должен был вынырнуть из океанских вод. Но ничего не происходило. Только солено-кислый привкус оседал на языке у Виктора. И вдруг Виктор очнулся, осмотрел себя с интересом, проверил карманы своей эмчеэсовской формы – и куртки, и теплых штанов. Вытащил из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги и увидел объявление о пропавшем пингвине с детским рисунком и обещанием вознаграждения. А Сева и Серега сидели совершенно спокойно и даже не обратили внимания на очнувшегося Виктора, на его суету лазания по карманам.
Виктор снова сложил написанное детской рукой объявление. Спрятал в карман и, мгновенно забыв о нем, вновь включился в ожидание. Он теперь ждал пингвина Мишу. Смотрел на деревянные доски палубы, не замечая, как и Сева, и Сергей постепенно растворяются в воздухе, оставляя его на яхточке в полном одиночестве.
– Куда пепел выбрасывать? – спросил кто-то, вынырнув из теплой океанской волны.
Виктор пожал плечами. Тут чья-то рука опустилась на правое плечо и дернула его. Виктор потерял равновесие и свалился за борт яхты. Ударился о что-то твердое, удивляясь, ведь вода должна быть мягкой.
– Ударь его! – сказал другой голос.
Виктор открыл глаза. Перед ним стояли два парня-чеченца. У одного в руке была лопата-скребок для вытаскивания праха из печки.
– Пепел куда? – снова прозвучал вопрос.
– Кульки за железной бочкой! – Виктор показал рукой.
– Кульки? – чеченцы переглянулись. – Да чего в кульках носить? А в ведре вынести можно?
Виктор посмотрел на ведро, стоящее под торцевыми дверцами.
– А прах кто забирать будет? – спросил он.
– Сказали под дерево выбросить, – ответил один.
– Выбрасывайте. – Виктор пожал плечами, пытаясь понять: с какой стати одни чеченцы будут выбрасывать прах других чеченцев под дерево.
Все прояснилось позже. Утром. Когда все пять трупов были кремированы, когда свечи в бараке-крематории были задуты. Когда двое чеченцев, не попрощавшись, ушли. И последние три ведра с пеплом, прахом и обугленными обгоревшими косточками выносил уже сам Виктор. Выносил и высыпал под деревом, росшим метрах в двадцати от барака.
Высыпая последнее ведро, он заметил блеснувший кусок оплавившегося золота. Вспомнил золотой кирпич Севы и его «американскую» мечту. И вот в момент этих воспоминаний о практически вчерашнем прошлом послышался шум двигателя и к бараку-крематорию подъехал зеленый «газик». За рулем сидел Хачаев, рядом – Аза. На заднем сиденье – два вооруженных до зубов молодых чеченца. Хачаев кивком головы приказал Виктору забираться в машину. Виктор втиснулся на заднее сиденье и тут же ощутил, как в его бок вдавилась граната, подвешенная к ремню хачаевского телохранителя.
Ехали они долго, виляя по лесной дороге и постепенно поднимаясь в гору. Приехали в безлюдное село. Остановились перед открытыми железными воротами.
Охранники и Аза выбрались из «газика» и вошли во двор. Хачаев обернулся к Виктору и посмотрел на него мрачно, как на приговоренного к смерти.
– Ну что, – сказал он, – надеюсь, сегодня мы разговор закончим. Видишь, мне теперь не до твоих сказок…
– А что случилось?
Хачаев тяжело вздохнул.
– Похоже, что ты был прав… Контрактники, чтобы отомстить за своего, выследили дочку одного из боевиков, изнасиловали ее, избили и… – Хачаев снова тяжело вздохнул. – И сожгли в моей трубе… Потом боевики взяли этих контрактников, выдавили из них всю правду, отрезали им головы, приехали к трубе и сожгли в ней живьем твоего приятеля… Потом мои ребята их расстреляли, и этой ночью ты их всех превратил в пепел. Так что конец этой истории логичен.
– А если она не окончилась? – заторможенно спросил Виктор, выстраивая эти события в одну цепочку, в тот отрезок времени, большую часть которого он просидел в яме у Хачаева.
– Если она не закончилась, то следующим сгоришь ты… Но ты не бойся, мы еще с тобой сегодня говорить будем. И если мне разговор не понравится, то ты умрешь проще и банальнее, а сжигать будут кого-нибудь другого. Может, Азу…
Стоило Хачаеву только упомянуть Азу, как он тут же появился, подошел к «газику» – на круглом лице виноватое выражение.
– Там один никуда не годится, у него туберкулез, а второй – тоже чахлый, но они много за него хотят…
– Сколько?
– Тысячу.
Хачаев задумался.
– Ладно, забирай его. Скажи – деньги через неделю.
Минут через пять охранники привели к машине рыжего парня в оборванной солдатской форме. Худого, с тонким подбородком и носом с горбинкой. Рыжая щетина на впалых щеках делала его похожим на ингуша или дагестанца. Посадили его тоже на заднее сиденье. Назад ехали в тесноте. Между рыжим и Виктором сидели вооруженные охранники. Так что хоть и хотелось Виктору обмолвиться с солдатом словечком, но он молчал. Сам же рыжий никакого интереса ни к чему не проявлял и под конец дороги, когда ехали они уже по лесу, спустившись с горы, задремал.
Уже в темноте остановились возле домика. Там Аза и солдат вышли из «газика». А остальные поехали дальше.
58
Очная ставка.
Гостиная на втором этаже очень напоминала комнату в большой городской квартире. Только дверь в эту комнату была обшита листовым железом, а еще странным показался врезанный в эту дверь глазок и два мощных замка. Хотя война оправдывает и объясняет любые странности.
Возле двери в комнату стоял охранник с автоматом. В свете трех горящих свечей охранник был похож на рыцаря. Он молча отошел в сторону, когда Хачаев с Виктором поднялись по лестнице и остановились. Хачаев достал из кармана джинсов ключи, отпер двери. Потом обернулся и сказал что-то по-чеченски охраннику. Тот побежал вниз. Деревянные ступеньки лестницы под его ногами взвизгнули. В доме было прохладно, но не холодно.
В гостиной Хачаев чиркнул спичкой и зажег толстую свечу, стоявшую на массивном круглом столе.
Потом отошел к двери и запер оба замка изнутри.
За окном во дворе что-то загрохотало, и Виктор дернулся, бросил взгляд на это небольшое окошко. За ним уже разливалась вечерняя темнота и, должно быть, продолжал идти снег. И грохот немного стих, стал ритмичнее, выровнялся и постепенно стал вполне приемлемым фоном. Под потолком слабо вспыхнула лампочка, едва-едва посветила, освещая саму себя. А через пару минут вдруг засветилась ярко, так, что вся комната наполнилась светом.
Хачаев двумя наслюнявленными пальцами придушил фитилек свечки и уселся за стол. Указал Виктору место напротив.
А Виктор удивленно смотрел на пианино, стоящее под одной стенкой, на диван, на сервант с баром, на портрет Максима Горького в тонкой рамке, висящий на стене рядом с портретом Шамиля. Только тумбочка под окошком, на которой лежали два короткоствольных автомата и пистолет, немного диссонировала с общей мирной атмосферой комнаты.
– Ну что? Может, для храбрости выпить хочешь? – спросил Хачаев, снимая свою камуфляжную куртку.
Он поднялся, бросил куртку на диван и подошел к серванту. Одетый в джинсы и в синий грубый свитер, он был меньше всего похож на боевика или даже просто на чеченца.
Поставил на стол бутылку коньяка «Мартель», две хрустальные рюмки. Наполнил. Снова уселся напротив.