Так поговорить нам толком и не удалось. Мы снова закрылись в комнате Леши. Помрачневший анестезиолог улегся на диван, а я молча ходил из утла в угол. Мы лишь обменивались взглядами. Потом я снова вырвал из блокнота лист и написал на нем: «ЗА ОБЕДОМ Я НАПЬЮСЬ». Леша равнодушно прочел записку. Боюсь, что он не понял, что я имел в виду совсем другое. Его больше волновала собственная судьба.
31
— Это Альгис, наш охранник, по совместительству — водитель. Он будет заботиться о вашей безопасности. Это Самуил, он ведет все хозяйственные дела. Это Роза. Она помогает готовить и следит за парком…
Эльвира представляла нам собравшихся за столом обитателей особняка. Крокодил Альгис, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть, лицемерно улыбнулся и протянул мне руку, когда хозяйка стола назвала его имя. Я с некоторым содроганием пожал его сухую, как несвежая горбушка хлеба, ладонь, представляя, что с подобной улыбочкой он может навести на меня прицел своего «гаранда». Чернявый, бритый наголо Самуил не произвел на меня особого впечатления. Он пожимал мне и Леше руку, не поднимая глаз, как бы походя, словно в это время был занят чем-то несоизмеримо более важным. Повариха Роза напоминала директора ресторана — она была необъятна по ширине, отягощена колоссальной грудью и золотыми цепями, сережками, кольцами и браслетами. Голова ее, увенчанная взбитой пышной прической, добросовестно склеенной лаком, казалась безобразно огромной даже в сравнении с внушительными размерами тела.
Еще две личности — плечистые, коротко стриженные молодцы сидели на краю стола, но Эльвира не посчитала необходимым представлять нам их. Они почти ничего не ели и пили только «Фанту».
— Накладывайте, — сказала мне Роза, улыбнувшись толстыми фиолетовыми губами.
— Обязательно наложу, — пообещал я.
— Самуил, налей гостям! — Эльвира провела рукой над столом. — Что будет пить мой дорогой братик?
— Водку!
— А Леша?
— Винца бы неплохо, — не совсем уверенно отозвался Леша. Должно быть, он чувствовал себя так же, как предводитель дворянства на свадьбе
Остапа. То есть с соблазном смотрел на халяву, но знал, что скоро, возможно, будут бить.
Первую рюмку я выпил до дна, с удовольствием закусил маслинкой и скривил физиономию.
— Что-нибудь не так? — деланно забеспокоилась Эльвира.
— Мне бы запить чем-нибудь…
— Роза, налей Костику боржоми.
Директор ресторана колыхнула своим невероятным бюстом, потянулась за бутылкой с минералкой и уже собралась было налить мне воды в высокий хрустальный фужер, как я накрыл его сверху ладонью.
— Нет, эта посудинка для меня маловата. Мне бы… — Я поискал глазами вокруг и увидел на сервировочном столе обычную железную кружку. — Вот это то, что мне нужно.
Простой и проверенный на практике метод имитации употребления спиртного: я вместе со всеми поднимаю очередной тост и, не проглатывая водку, подношу к губам кружку, делая вид, что запиваю. Водка, вместо того чтобы наполнять мой желудок, постепенно наполняет кружку. Проблема только в том, чтобы время от времени незаметно опорожнять посудину.
Леша совсем сник. От предчувствия экзекуции у него начисто пропал аппетит. Он вяло тыкал вилкой в тарелку, пытаясь подцепить скользкую грибную шляпку. Чтобы хоть немного привести его в чувство, пришлось наступить ему на ногу.
— У меня есть тост! — сказал я, поднимаясь из-за стола.
Я распалял себя, внушая, что в самом деле уже пьян, что мне весело и беззаботно. Внушение подействовало. Я чувствовал, как горят мои щеки и стремительно повышается настроение.
— Друзья! — сказал я, глядя почему-то на Альгиса. — Так уж получилось, что мы с Танюхой живем далеко друг от друга. Она — в Кемерове, я — в Москве. И потому мы так непростительно редко встречаемся: Последний раз это случилось, если не ошибаюсь, пятнадцать лет назад…
Я врал без запинки, с пафосом и выражением. Эльвира с легкой улыбкой смотрела в свою тарелку. Бокал с шампанским в ее руке не дрожал, не покачивался, стоял, как факел в руке статуи Свободы. Вот это выдержка! Самуил тоже вел себя вполне естественно — откинувшись на спинку стула, ковырял спичкой в зубах. Черный двубортный пиджак с шелковыми лацканами расстегнул, белую рубашку — тоже, и из-под нее выглядывала грудь, поросшая черными курчавыми волосами. Роза продолжала есть, хмыкая время от времени, словно возмущалась, что я столько лет не удостаивал сестричку своим вниманием. Бритоголовые с бесстрастными лицами рассматривали потолок и стены.
— За тебя, дорогая Танюха! — завершил я свою речь. — За то, что ты превратилась в прекрасного лебедя, уверенно идешь по жизни и не забываешь своих родных!
— Ты намекаешь на то, что раньше я была гадким утенком? — подняв глаза, спросила Эльвира.
Опасный вопрос. Эльвира пыталась выяснить, насколько хорошо я запомнил ее в школьные годы, когда, по моей легенде, мы виделись в последний раз.
— А разве не так? Тебя даже твоя мама утенком называла. Как сейчас помню.
— У шестнадцатилетних мальчиков, каким ты был тогда, извращенное понятие о красоте, — ответила Эльвира, пряча улыбку в бокале с шампанским. — Мама меня действительно называла утенком, но она вкладывала в это слово совсем иной смысл.
— А меня в детстве мама называла воробышком, — сказала Роза, хохотнула и качнула бюстом.
— А я был Робин Гуд, — с сильным акцентом произнес Самуил. — Старший брат так говорил, папа так говорил, мама так говорил, бабушка с дедушкой…
— Потому вы и стали работать с моей сестрицей, — умозаключил я.
Шутка получилась неудачной. Роза не знала, хихикать или не стоит. Эльвира сделала вид, что не поняла моих слов. Самуил же нервно дернул рукой и задел рюмку. Лицо его побагровело. Мне захотелось вылить на него холодной минералки. Крокодил Альгис посмотрел на меня и усмехнулся. Его взгляд показался мне непозволительно умным. Леша уставился взглядом побитой собаки на Эльвиру, словно мысленно просил у нее прощения за мою невоспитанность. Словом, народ реагировал правильно.
Я предложил еще один тост — банальнее не бывает — и опять сымитировал свою ненасытную жажду к водке. Леша склонился над моим ухом и прошептал:
— Старичок, притормози!
Вот чудак! Он не понял меня и, как все остальные, решил, что я кидаю рюмку за рюмкой. Я отрицательно покачал головой, похлопал его по плечу и опрокинул на скатерть бокал с боржоми. Роза тотчас сделала вывод: «Он такой заводной!» — и сгребла остатки «оливье» на свою тарелку.
— Ну, рассказывай! — сказал я Эльвире, энергично работая челюстями. — Как твоя маманя поживает? Она все еще работает акушеркой?
— Мама умерла, — спокойно ответила Эльвира.
— Правда? — Я чуть не поперхнулся. — А я не знал.
— Ты много чего еще не знаешь, — добавила Эльвира.
— И давно умерла?
— Месяц назад.
— Надо же! А мои предки неделю назад от нее письмо получили.
— Это у нас так почта работает.
— Нет, почта здесь ни при чем! — Я вытер губы салфеткой и снова потянулся к графину с водкой. Кружка, стоящая по левую руку, уже была наполнена почти до краев. — Почта здесь вовсе ни при чем, — повторил я. — Это письмо передали с проводницей поезда. Ты что-то путаешь.
— Мне жаль, — не меняя тона и выражения на лице, ответила Эльвира. — Жаль, что ты узнал правду. Я не хотела травмировать твоих предков. Мать написала это письмо три месяца назад, а я отправила его только после ее смерти.
Мы несли полную чушь, но делали это с достоинством и завидным самообладанием. Точнее, завидное самообладание проявляла только Эльвира, так как ей приходилось обороняться, мгновенно придумывать ответы и при этом не противоречить самой себе.
— Рассказали бы вы лучше о себе, — пришла на помощь хозяйке Роза.
— О себе? — переспросил я, делая вид, что мой взгляд плывет и я никак не могу навести на крупнотелую женщину резкость. — О себе нескромно. Пусть лучше Танюха обо мне расскажет.
— А что я о тебе знаю? — пожала плечами Эльвира. — За пятнадцать лет ни письма, ни открытки.
— Как это — ни письма, ни открытки?! — вспылил я. — А бандероль с конфетами «Красный Октябрь» на Новый год? А свитер ручной вязки на 8 Марта?
— Врешь ты все, — ответила Эльвира и снова пригубила бокал. — Не было ни конфет, ни свитера. У меня такое ощущение, что ты говоришь не о себе, а о ком-то другом.
Змея! Голыми руками не схватишь!
— Ну вот! — развел я руками и как бы нечаянно скинул на пол кружку и графин с водкой. Графин лопнул, как маленькая бомба, разбрасывая осколки во все стороны. Кружка жалобно звякнула и закатилась под стол. Подо мной растеклась большая лужа, и резкий запах водки повис над столом.
— Э-э-э-э! — протянул Самуил и покачал головой.
— Костик, ты пьян, — сказала Эльвира. Лицо ее изменилось. Она посчитала, что перед сильно выпившим человеком можно расслабиться и уже так бурно не играть осчастливленную приездом брата сестру. Она смотрела на меня ледяным взглядом.
Я криво ухмыльнулся и погрозил ей пальцем.
— Не сердись. У каждого есть свои пороки.
— О пороках первым начинает говорить тот, кто сам от них же и страдает. — Эльвира глянула на одного из бритоголовых и щелкнула пальцами. Тот беззвучно встал из-за стола, вышел в другую комнату. Через минуту безликая, безмолвная и тихая, как тень, девушка торопливо убирала шваброй лужу водки у моих ног.
— Господа, у меня есть тост! — заорал я, с грохотом отодвигая от себя стул и протягивая руку за графином, стоящим напротив Самуила.
— Ну-ка, ну-ка! — оживилась Роза и в свою очередь потянулась за селедкой. — Очень интересно.
— А мне кажется, что сегодня от моего братца уже ничего интересного мы не услышим, — поддела меня «сестричка».
— Ошибаешься, голубушка! — возразил я и посмотрел на Эльвиру сквозь рюмку с водкой. — Я еще много чего могу всем рассказать. Но сейчас я хочу поднять тост за юность Танюхи — те прекрасные годы, которые канули в прошлое безвозвратно…