– А вот с этого момента давайте поподробнее, – полицейский следователь отложил вилку. – В какую квартиру, в ту, где проживаете вы и гражданка Тихонова?
– В ту самую! – Паулина Павловна, не будь дура, моментально сообразила, что этот факт придает ее обращению за помощью должный вес. – Вы понимаете, что это значит? Это значит, что жилище девушки, которой предположительно интересуется маньяк-убийца, отнюдь не является ее крепостью! Сегодня у нас кто-то кактус спер, а завтра что будет?!
– Хорошо, – сдался Алекс. – Никуда не уходите, я буду у вас через сорок минут… – Он потыкал вилкой в подозрительную котлету, оценивая степень ее жесткости, и внес поправку: – Или через час.
Бабушка Вера уже заступила на свой пост номер два перед телевизором, когда мимо ее окна спланировало что-то просторное, как гигантский морской скат.
Не полюбопытствовать, что это было, старушка не могла.
На улице уже стемнело и разглядеть двор из окна на втором этаже баба Вера не смогла даже сквозь две пары очков. Пришлось снова выйти на улицу.
Неопознанный летающий объект приземлился аккурат на любимую лавочку бабы Веры. При ближайшем рассмотрении старушка узнала разноцветное полосатое пончо девчонки с третьего этажа.
– Настоящая деревенская шерсть, – пощупав и понюхав вязаное полотно, ностальгически вздохнула старушка. – Поди, найди сейчас такую! Нынче разве шерсть? Вот в наше время была шерсть так шерсть…
Оглядевшись, не видит ли кто, она нырнула в накидку, аккуратно расправила складки и покрутилась, как девчонка, простодушно любуясь тем, как вьются у колен углы пончо.
Шерсть и вправду была замечательная – мягкая и теплая. Баба Вера сразу согрелась и даже раздумала спешно уходить со двора домой.
Она присела на лавочку, зажмурилась и человека, подобравшегося к ней со спины, не увидела и не услышала.
– Вот и встретились, красавица.
На укрытые красивым теплым пончо плечи бабы Веры уверенно легли мужские руки.
Это было так неожиданно и удивительно, что старушка, которую никто не называл красавицей уже лет пятьдесят, на минутку онемела.
А потом стало поздно: уверенные мужские руки переместились с плеч на шею, и голос к бабе Вере уже не вернулся.
Гавросич напился валерьянки и сел к телевизору смотреть вечерние новости. Программа, сверстанная преимущественно из сообщений о катастрофах и катаклизмах, заметно утешила нашего обездоленного старика.
В самом деле, что такое кража одинокого кактуса по сравнению со взрывом на складе пиротехники в китайской провинции Хунань? Там ударной волной выбило стекла во всех домах в радиусе двух километров! Это сколько же, представьте, горшечных растений улетело с подоконников прямиком на тот свет?!
Мы с Юлей сидели на кухне и кипятили чайник в ожидании прихода следователя Ромашкина. На сковородке томились сырники с изюмом – мое рукоделие. Я рассудила, что следователь, накормленный чем-нибудь вкусным, станет мягче.
Стрелки старых часов с давно заклинившей кукушкой сошлись на 18.30, и деревянная птичка в гнездышке завозилась, предприняв очередную безрезультатную попытку вылезти наружу и посигналить. Мы уже так привыкли к ее регулярному шебуршанию, что дали кукушечке имя: Варвара-отшельница.
Почему именно Варвара – не знаю. Возможно, потому, что есть поговорка «любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Отсутствие носа, то есть клюва, было бы уважительной причиной вечно прятаться в дупле часов.
– Я присмотрела красивые зимние ботинки на меху, – заполняя затянувшуюся паузу, сказала Юля. – Для здешнего климата слишком жаркие, но можно попробовать носить их на босу ногу.
– А шубу на голое тело? – фыркнула я.
У Юли, как уже говорилось, есть шуба – ценный подарок отца на окончание техникума. К сожалению, при выборе подарка заботливый папа-поэт не учел, что работать по специальности его дочь-художница поедет в южную столицу, где меховые шубы носят исключительно кошки и собаки, да и то только бездомные: домашним животным хозяева ближе к лету делают стрижки, тримминг, груминг и разную прочую эпиляцию.
– Я думала об этом, но пока не решаюсь, – кивнула подружка, не уловив насмешки. – В моем случае шуба на голое тело – это слишком большой риск. Я же постоянно теряю пуговицы!
Я захихикала.
– Ты чего? – не поняла Юля.
– Представила, какое лицо будет у бабы Веры, когда ты пройдешь мимо нее в развевающейся шубе наголо!
– Летящей походкой от бедра! – подхватила подружка.
И тут же вскочила с табуретки, чтобы иллюстративно продефилировать по коридору.
С учетом внушительной крутизны бедер походка «от них» выглядела очень эффектно.
Я заржала, и тут пришел следователь Ромашкин.
– Вижу, слухи о вселенской скорби по поводу утраты кактуса оказались сильно преувеличены, – сухо заметил он, окинув быстрым взглядом разрумянившуюся Юлю с глазами, блестящими отнюдь не от слез, и откровенно веселящуюся меня.
– О, перефраз Марка Твена! – Я узнала цитату и сразу же прониклась к начитанному следователю повышенной симпатией.
– Да, я читаю не только криминальные сводки.
В наступившей тишине – Гавросич в своей комнате как раз выключил телевизор – это прозвучало очень громко.
– Водка? У нас есть водка? – удивился наш глуховатый, но общительный старик, распахивая дверь.
– Гавриил Иосифович, вы же давно не пьете! – с нажимом сказала Юля. – Вам нельзя, вы забыли?
– Забудешь тут, – Гавросич потер плечо, где, по его словам, таится вшитая капсула.
Так ли это на самом деле – никто не знает. Гавросич уверен, что его в беспамятном состоянии коварно «зашила» вторая жена. Во всяком случае, так она ему говорила, когда стращала: «Будешь пить – помрешь под забором!»
Судьба жестоко пошутила над бедной женщиной, которая вообще не брала в рот спиртного, за исключением медицинских капель: под забором умерла именно она! Прихватило сердце по время яростной прополки на дачных грядках.
Именно тогда Гавросич бросил пить и принялся с нежностью растить любимый кактус почившей супруги – Чучундру Первую…
– Добрый вечер, уважаемый. Вы, я так понимаю, хозяин этой квартиры? – Следователь внимательно посмотрел на нашего деда.
Тот расправил плечи:
– Сорочинский Гавриил Иосифович, с кем имею дело?
– Гавросич, это следователь Ромашкин, – я забыла отчество и вопросительно глянула на гостя. – Алексей, а как дальше?
– Можно просто Алексей, – разрешил тот.
– Сле-е-е-е-е-едователь! – обрадованно проблеял Гавросич и, забыв про артрит, прыгнул к гостю резвой козочкой. – Алексей, Алешенька!
– Сынок, – пробормотала Юля, автоматически заканчивая песенную строчку.
– Найди мою крашавицу, Алешенька, уважь штарика! – Гавросич для пущей жалобности зашамкал.
– Артистичный у нас дед, – невозмутимо наблюдая за этой сценой, сказала мне Юля.
Гавросич стрельнул в нас сердитым взглядом, погрозил Юле пальцем и, быстро послюнив его, ловко прочертил влажную дорожку от глаза до бороды.
– Артистичный, да. Но репертуар у него маленький. Смотри, опять старорусского скорбного старца играет, – отметила я.
– Найди мою Шужи, Алеша! – не сбился Гавросич.
– Шужи? – Алексей-Алешенька-сынок посмотрел на меня.
– Сюзи, – перевела я со старческого пришепетывающего. – Так Гавриил Иосифович называет свой кактус Грузона.
Я понадеялась, что смышленый следователь сам сообразит: Чучундра – это неофициальное прозвище растения, данное ему отнюдь не Гавросичем.
– Их с Грузоном кактус, – кивнул Алексей. – Сюзи, она же Чу…
– Чу! Снег по лесу частому под полозом скрипит! – воодушевленно продекламировала Юля. – И когда все посмотрели на нее как на ненормальную, торжественно объявила: – Александр Сергеевич Пушкин!
Следователь ущипнул себя за переносицу.
Я ущипнула Юлю за ногу.
– Ой! – пискнула Юля.
Хрхрхрхр! – проскрежетала во глубине сибирских руд, тьфу, в недрах часов пугливая Варвара-отшельница.
– Шемь шашов! – перевел Гавросич с хрипато-кукушечьего. – А шшо у наш на ужин?
– Сырники с изюмом! – возвестила я, приподняв и опустив крышку сковородки.
По кухне поплыли запах ванили и колокольный звон.
– Прошу всех к столу!
– Погодите к столу, – отмахнувшись разом от кухонных ароматов и банды сумасшедших, следователь оглянулся на входную дверь. – Давайте-ка сначала с несанкционированным проникновением в жилище разберемся. У кого есть ключи от этой квартиры?
– У меня, – ответили мы дружным трио.
– И все? Только три комплекта?
– Четвертый я потеряла, – повинилась я.
– Ну, понятно.
Алексей пошел к двери, открыл ее, вышел на лестничную площадку, присел на корточки и заглянул в замочную скважину, подсветив себе мобильным телефоном.
– Ишь, шпешиалишш! – уважительно шепнул Гавросич.
– Гавриил Иосифович, прекратите притворяться, вы не замшелый деревенский дед, у вас целых два высших образования! – шепотом отчитала его Юля.
– И зубов целых, почитай, ровно столько же осталось, – фыркнул Гавросич, но шамкать перестал. – Ну что там, Алешенька?
– Отмычками работали, – оповестил нас следователь, вернувшись в квартиру и закрыв дверь на лестницу.
– Ну, слава богу! – обрадовалась я.
Все посмотрели на меня, как чуть раньше на чокнутую любительницу Пушкина – Юлю.
– В смысле, я очень рада, что дверь открыли не тем комплектом, который я потеряла, – объяснила я свою радость. – То есть я в этом не виновата.
– Виновных определяет суд, – задумчиво сказал следователь. – Так что, неужели совсем ничего не пропало, кроме Чу…
– Чудесный кактус наш стал единственной жертвой похитителя! – заверила его я прежде, чем Юля успела продекламировать, к примеру, лермонтовское «чу… гитары звон».
– И чем же он был так чудесен?
Видно было, что следователь искренне хочет понять, в чем ценность дедова кактуса.
Мы с Юлей синхронно пожали плечами.
– Не знаю. Гавросич, вы случайно не зарыли в горшок Чу… кгхм! – Подружка закашлялась. – Чуточку фамильных бриллиантов?