луживаешь.
– Ну да, – хмыкнул я, отчего тьма недовольно колыхнулась, словно черный занавес, потревоженный зрителем, тайком пробравшимся на сцену. – А потом мне или балка упадет на голову вместо денег, или глаза вывалятся, либо превращусь в серебряную статую наподобие Директора…
– Сегодня всё будет по-другому, – покачала головой Зона. – Хочешь, Маша к тебе вернется? Не мутантом, а реальной женщиной. Любящей. Настоящей. Или Рут оживет. Не мертвецом-зомби придет к тебе, а девушкой, которую ты помнишь, хоть и всеми силами стараешься забыть. В нее и любовь к тебе вкладывать не придется, она ради неё умерла. И ты это тоже знаешь.
Зона не изменила себе. Как всегда, била по самому больному. В гробу я видал такую закалку и такие испытания, когда она, распроклятая, даже умереть не дает по-человечески, на пороге чертогов Сестры продолжая мучить!
– Не надо мне от тебя ничего, – глухо проговорил я. – Если я сам не смог изменить свое прошлое, то пусть оно останется в прошлом. Но коли и вправду хочешь помочь, отправь Японца к его дочери. Она единственное, что у него осталось.
Зона молчала, внимательно глядя не меня, словно ученый, изучающий невиданного ранее мутанта.
– Не понимаю я тебя, сталкер, – наконец проговорила она. – Почему ты всегда и всех просишь за других? Не пора ли о себе подумать?
– Чего уж тут думать? – невесело хмыкнул я. – Поздно думать-то. Помираю я, Зона. Если только уже не помер и ты со своими беседами есть не что иное, как посмертные глюки сдохшего мозга, что-то типа конвульсий. Последнего дрыганья напоследок.
– Нет, ты сегодня не умрешь, – покачала головой Зона. – Никогда никому должна не была и сейчас не собираюсь. А еще, человек, я вижу твое настоящее желание. И ты обретешь то, что заслужил…
Тьма становилась всё гуще, и в ней быстро тонуло светлое пятно, в котором еще можно было различить силуэт старухи, уходящей вдаль. Но продолжалось это недолго. Внезапно резкая боль в груди заставила меня невольно вскрикнуть…
И я услышал свой крик, которого не должно было быть. Не орут с развороченной грудью. Нечем, когда ребра сломаны, а лёгкие порваны их обломками в лоскуты. Но я орал от боли, одновременно пытаясь проморгаться, чтоб разогнать темень перед глазами. Которая, кстати, очень неохотно разгонялась. При этом я чувствовал, что кто-то или что-то со страшной силой давит мне на грудь, прямо под ключицами. Настолько сильно, что мне ничего не оставалось делать, как рубануть предплечьем, словно топором, по тому, что давило…
Получилось не очень.
Слабо получилось, я словно по стальной палке ударил. Но по крайней мере я понял, что у меня есть предплечье и, соответственно, остальное тело, которое умеет чувствовать боль. Которая, кстати, после моего удара отпустила.
– Как ты это сделал? – раздался слегка шепелявый голос над моей головой.
– Давление на точки ю-фу применяется при рефлекторной остановке дыхания, возникшей после сильного удара в грудь или солнечное сплетение, – ответил обычно невозмутимый голос, в котором я на этот раз с удивлением услышал тревогу.
– Опять ты… со своими точками, – прохрипел я – и закашлялся. Но на этот раз не кровью, а элементарно своими же собственными слюнями, которые натекли в пасть и сейчас попали в дыхательное горло.
Я кашлял надрывно и с удовольствием, осознавая, что жив и что вновь – пусть смутно пока – могу видеть Японца и уродливого ктулху, не мигая смотрящего на меня своими белыми глазками и озабоченно шевелящего ротовыми щупальцами. Удивительно. Разве я не умер? Своими же глазами видел, как меня разворотило тем тараном до самого позвоночника!
О чем я и спросил, прокашлявшись наконец и приподнимаясь на локте с бетонного холодного пола, на котором лежал.
– А я разве не окочурился?
– Мы думали, что да, – кивнул Японец. – И я, и Хащщ видели, что тебя проткнуло тараном. Вроде видели. А может, и нет. В горячке боя чего только не почудится.
– Дедушка говорил, что двоих не глючит, – авторитетно заявил Хащщ.
– Так-то оно так, – согласился Японец. – Но потом, когда мы разделались с этими психами, глядим – ты лежишь на полу, спиной к Монументу прислонившись, а возле тебя рассыпаны осколки того здоровенного кроваво-красного кристалла, что был засунут в трубу тарана. Получается, он в тебя ударил – и рассыпался, а нам показалось, что он тебя пропорол и это из тебя кровь хлестанула.
– Хилая версия, – скривился ктулху, будто хлебнул несвежей крови. – Но другой у нас нету. Короче, остановимся на том, что ты жив, и вместе мы спасли Зону от Большого Выброса.
– И вновь нарушили Закон якудзы, запрещающий влиять на ход времени, – мрачно заметил Японец.
– Да так ли уж нужно соблюдать закон, который одобряет гибель многих живых существ? – пожал плечами Хащщ. – По мне, так нафиг такой закон не нужен.
Сказал – и прислушался.
В тоннеле, через который мы пришли, слышался отдаленный гул, похожий на удары многих кованых ботинок по бетонному полу.
– Похоже, штурмовики повыскакивали из своих танков и теперь ломятся сюда спасать Зону, – заметил Японец.
– Поэтому нам точно пора сваливать, – продолжил мысль Хащщ. – Хомо обычно стреляют, а потом думают. Разумеется, к вам это не относится, но исключения лишь подтверждают правило.
– Первый раз встречаю ктулху, который умеет так витиевато выражаться, – сказал я, вставая на ноги.
Странно. Даже если смерть от тарана и беседа с Зоной мне привиделась и я реально всего лишь получил с размаху стальной трубой в душу, грудь должна была болеть.
Хоть немного.
Но она не болела, словно ничего и не было. С таких раскладов немудрено поверить, что увиденное в бреду и вправду было реальностью…
И тут я увидел!
Оно торчало из кучки обломков того кристалла, что разрушился, ударив в меня. Стальной хвостик с дырочкой типа для того, чтоб к нему веревку привязывать – или при случае череп кому-нибудь проломить, держась за запрессованную резиной надежную рукоять. Хвостик как раз торчал из нее. То есть я был в этом не уверен, но внезапно во мне вспыхнула надежда, что там, под кучкой блекло-красных кристаллов, потерявших свою яркость, лежит засыпанная знакомая рукоятка вместе с тем, что к ней прилагалось.
Меня аж пошатнуло от той мысли – а может, от слабости после пережитого. Но я устоял на ногах и шагнул к Монументу, у подножия которого лежала та кучка.
– Валить надо отсюда, хомо, – с тревогой в голосе проговорил ктулху. – И срочно.
– Он прав, – поддержал его Японец. – Не тормози, Снайпер, а то все здесь поляжем.
Но я уже встал на одно колено, взялся за хвостик и потянул, не веря своим глазам, и от всего сердца мысленно прося Зону, чтобы происходящее было не сном, не посттравматическим бредом, а реальностью.
И голосом тоже попросил на всякий случай, прошептав:
– Не обмани. Пожалуйста…
Хотя с чего я взял, что она может обмануть? Убить – запросто. Поиздеваться, унизить, втоптать в грязь, превратить в животное – как нечего делать. А врать… Нет, врать она не умеет. Ей это просто незачем. И зря воют неудачники над осколками своих разбитых надежд, мол, Зона обманула, обвела вокруг пальца. Это они сами себя обманули, решив, что она так вот запросто бросится исполнять их шкурные желания. Подарки Зоны нужно заслужить – по́том, кровью, а иной раз и своей жизнью, отданной ради нее легко и просто.
Я держал в руках нож. Широкий и надежный, всунутый в черные пластиковые ножны, с выдавленной на нем надписью «SSCH». Еле слышно щелкнул пластиковый ограничитель, когда я потянул за рукоять – и в неверном, бледном свете растрескавшегося «Монумента» холодно сверкнула голубоватая сталь клинка.
Это была «Бритва»…
Моя «Бритва»!!!
Мой старый боевой товарищ, восстановленный Зоной, отчищенный ею от черноты и вновь подаренный мне. Я прям почувствовал почти человеческое тепло, исходящее от резиновой рукояти, словно от рукопожатия не раз спасавшего твою жизнь друга, которого ты считал погибшим…
– Спасибо, Зона, – прошептал я, стараясь проглотить комок, внезапно подкативший к горлу. – От всей души – спасибо!
– А ведь не успеем мы теперь уйти, – спокойно сказал Савельев, вытаскивая из-за спины свой MP5, что болтался там на ремне до поры до времени. – Через минуту те штурмовики будут здесь, а может, и меньше.
– Зато у Снайпера теперь два ножа, – проворчал Хащщ. – Хотя старый мне нравился больше. И клинок поуже, и полегче этого будет, а значит, как следствие, в бою маневреннее.
– Держи, – сказал я, отстегивая от пояса нож Андрея Мака и протягивая мутанту. – Дарю. Его сделал хороший человек, так что не используй этот нож во зло.
– Да как можно? – возмутился ктулху. – Если только по-доброму какому гаду горло перерезать. Ну или там колбасы настрогать. Конечно, во зло не буду, как можно? Если только сейчас выживем, в чем я сильно сомневаюсь.
Усиленная эхом тоннеля дробь, выбиваемая из пола подкованными берцами, приближалась. Судя по звуку, сюда ломится не меньше роты.
Конечно, сейчас бы гранаты не помешали. Но гранат у нас не было. А было три автомата, в одном из которых я сейчас лихорадочно устранял утыкание патрона. Хорошая машинка MP5, но уж больно европейская. Капризная и со своими закидонами. Которые в бою могут стать фатальными для владельца этого оружия. Чем больше воюю, тем чаще убеждаюсь, что нет на свете автомата лучше нашего российского «калаша».
Хоть и понятно было, что даже с тремя автоматами против роты вооруженных бойцов нам ловить нечего, но всё ж готовились мы к встрече – а как иначе? Вон Японец на одно колено встал, ловя в прицел выход из тоннеля, Хащщ вообще залег, заправив ротовые щупальца под приклад, чтоб не мешались при стрельбе. Да и я, справившись с проблемой нажатием на рукоятку затвора, снял его с задержки. Автомат вкусно клацнул, готовый к стрельбе. Что ж, надеюсь, на этот раз он не подведет.
Первые силуэты появились из тоннеля и, завидев нас, немедленно принялись стрелять. Но на бегу это хуже получается, чем со стационарной позиции, подготовленной заранее.