Умирающий булькнул перерезанным горлом, но больше этот пока еще живой мертвец меня не интересовал. А вот его командир-пулеметчик – очень даже. Точнее, указательный палец этого кадра, который уже переместился на спусковой крючок. Понятно. Сейчас перечеркнет очередью победителя, то есть меня.
И тогда я, мощно оттолкнувшись ногами, упал ничком вниз. В результате даже не прыжок получился, а проезд на брюхе по сырой и оттого скользкой траве.
Тот, с Minimi, среагировал верно. Резко двинул стволом книзу, собираясь нашпиговать свинцом убийцу своего ученика. Но американский пулемет хоть и компактная машинка, но всё же тяжелая, всяко тяжелее автомата. И оттого инертнее.
В общем, пока пулеметчик опускал ствол, я успел проехать три метра на животе и в конце своей поездки косо, сверху вниз рубануть «Бритвой» по ноге врага.
Нож прошел сквозь мясо и кость как сквозь воздух, моя рука вообще ничего не почувствовала. А вот ниндзя вместе со своим Minimi резко завалился вправо, так и не успев выстрелить, – нога ниже колена съехала вниз вдоль разреза, по мокрому да горячему это быстро происходит. В результате обрубок упал в траву, слабо фонтанируя кровью, а пулеметчик начал заваливаться набок.
Рассечение острым лезвием не всегда вызывает болевой шок, даже если невзначай ножом ногу отрубили. Когда металл быстро и чисто разрезал нервы, они не сразу реагируют на произошедшее – скорее всего, после моего удара командир патруля почувствовал нечто типа удара током по ноге. И всё равно бы выстрелил, если б не почувствовал, что падает… Он попытался было сохранить равновесие – но тут свежая культя всеми своими оголенными нервами с чавканьем ткнулась в землю прямо перед моим лицом.
А вот тут уже гарантирован взрыв адской боли. Пулеметчик аж захрипел с подвывом от неожиданности. Но ни заорать, ни выстрелить я ему не дал – не затем мы ввязались в рукопашную с патрулем, чтоб так тупо выдать себя.
Я рванулся кверху, рубанул ножом по руке, держащей рукоять пулемета, и тут же обратным движением всадил клинок в основание черепа падающего на землю командира патруля.
Когда человеку перерубают шейные позвонки, всё его тело ниже линии удара мгновенно парализует. Просто сигнал от мозга вниз не проходит. Это как если передатчику провода обрезать. В общем, двойная страховка получилась. Пулеметчик рухнул в окровавленную траву почти одновременно со своими отрезанными пальцами. Я же нанес завершающий удар «Бритвой» в висок – чисто чтоб человек больше не мучился – и только тогда позволил себе окинуть взглядом поле боя: не нужна ли друзьям помощь?
Это если я очередной роман о своих приключениях буду писать, рассказ о произошедшем займет две, а то и три страницы в книге, смотря каким шрифтом ее напечатают. А так-то времени с начала схватки до ее финала прошло всего несколько секунд…
И помогать никому не надо было, со своими противниками друзья справились.
Виктор неподвижно стоял в стойке на полусогнутых, держа меч на уровне лица параллельно земле. Прям памятник самому себе, только с клинка тягуче так кровь стекает тяжелыми каплями, а у ног Японца лежит тот тип с нагинатой, рассеченный пополам на уровне живота. От увиденного у меня в голове само собой всплыло японское слово «тамэсигири», означающее в том числе разрубание человеческого тела для оценки качества меча. Что ж, судя по тому, как одним ударом Савельев располовинил агрессивного нагинатщика, меч у Виктора был просто замечательным.
А вот Хащщ ел. Обхватил своего врага лапами, оплел голову и шею вроде как даже удлинившимися щупальцами и, зажмурившись от удовольствия, кушал. Вот ведь утроба ненасытная, уже брюшко вон появилось, смахивающее на пивной живот, медленно, но верно увеличивающийся в размерах.
– Интересно, сколько ж можно жрать? – пробормотал я себе под нос, вкладывая «Бритву» обратно в ножны – на клинке, как обычно, не осталось ни капли крови. То ли гладкой была его поверхность настолько, что жидкость на ней не задерживалась, то ли впитывал мой нож кровушку, питаясь ею на манер вон того ненасытного ктулху.
Виктор же тем временем вышел из ступора, резким движением стряхнул кровь с меча, вложил его в ножны и подошел ко мне.
– Хороший удар, – кивнул он на отрубленную ногу пулеметчика. – Если б я тебя не знал, то подумал бы, что ты тренировал кэса-гири в какой-нибудь известной школе кэндзюцу.
Я не стал уточнять значение японских терминов, и так всё понятно.
Непонятно было другое.
Неужто на всю базу из охраны только один патруль да наблюдатели на вышках? Ну, двоих мы сняли. А еще двое что делают? Спят? Или у них перекличка строго по времени и то время еще не наступило? Оставшиеся две вышки тонули в темноте, и не понять было, чем там на них заняты пулеметчики. Ну и ладно. Возможно, я себе просто голову забиваю и нам реально везет. Может, начальник охраны и правда решил, что патруля и четырех наблюдателей достаточно – кто посреди леса на базу нападать будет? Хотелось бы верить…
– Друг, а ты не лопнешь? – поинтересовался Виктор у Хащща.
Тот мигнул масляными от счастья глазами и со сладким чавканьем оторвался наконец от своей жертвы – которая, между прочим, перед смертью успела всадить в мутанта оба своих стилета, и не по одному разу. В боках ктулху имелось несколько рваных дырок, и вдобавок из его тела торчали те две саи – о, точно, вспомнил, как называются те трехзубые стилеты, – всаженные в брюхо Хащща по самые рукоятки.
– Запомни, друг, крови много не бывает, – довольно проговорил мутант. – Смотри, что происходит, когда ее более-менее достаточно в нашем организме.
Это впечатляло.
Рваные раны на теле ктулху затягивались на глазах. Более того, трехзубые стилеты медленно, но верно выдавливались из тела мутанта, словно паста из тюбика. Полминуты прошло примерно, не больше – и саи с глухим стуком упали на землю, а на теле Хащща не осталось даже следов от ужасных ран.
– Видал? – ухмыльнулся Хащщ, слегка растопырив от важности щупальца. – Я тебя научу, как правильно питаться даже с твоим несовершенным ротовым аппаратом. Вот тут, на шее у хомо проходит сонная артерия. Впиваешься в это место, прогрызаешь артерию и пьешь сколько захочется. Хомо будет только несколько секунд дергаться, потом обмякнет. Мы, ктулху, вместе с укусом впрыскиваем жертве нейротоксин, который ее быстро парализует. Думаю, у тебя уже появились во рту нужные железы, которые…
– Я не буду жрать людей, – мрачно бросил Виктор.
– Это глупо, – пожал плечами Хащщ. – Теперь ты по-любому ктулху, а с нами кровь представителей вашего вида способна творить чудеса. Хотя по твоей физиономии вижу – не будешь. Тогда как дочку найдешь, устраивайся работать на бойню, пей бычью кровь. Неважный заменитель человеческой, конечно, но с голоду не помрешь…
– Может, хватит трепаться? – поинтересовался я, устав слушать откровения ктулху, порой прерываемые негромким сытым рыганием, во время которого мутант интеллигентно прикрывал свою жуткую пасть ладошкой. Не иначе продвинутый дедушка научил внучка правилам приличия.
– Надо дома́ осмотреть, – сказал Виктор. И пружинистой походкой направился к жилому сектору. Судя по походке, он и правда полностью восстановился после ранения. Блин… Попросить, что ли, Хащща мне тоже его крови немного влить? А потом на Большой земле реально в мясники податься. Мне всегда казалось, что они вампиры, когда видел, с каким нескрываемым удовольствием эти люди режут и рубят свежее, кровоточащее мясо. Может, так оно и есть?
Домики представляли собой легкие бамбуковые конструкции с большим количеством тощих матрацев, лежавших прямо на земляном полу. И не было в тех домиках ни души.
– Они все там, – Виктор ткнул пальцем вниз. – Под землей.
– И как нам туда попасть? – поинтересовался ктулху.
– Вход должен быть в додзё, – сказал Савельев. И направился к тому дому, возле которого находилась тренировочная площадка. Мы с Хащщем последовали за ним.
Похоже, раздвижная дверь в этом доме никогда не запиралась. Виктор легко отодвинул ее, перешагнул порог, сделал два шага – и замер. Мы вошли следом и тоже встали, глядя на то, что находилось возле дальней стены додзё.
Это была скульптурная группа высотой в человеческий рост.
Из широкой и бугристой плиты желтого камня, лежащей на полу, вырастали мускулистые руки – внизу черные, а ближе к верху – белые. Резчик по камню каким-то образом совместил черный гранит и белый мрамор, искусно выполнив переход между разными материалами и очень достоверно изобразив при этом напряженные мышцы, перевитые венами, словно канатами.
А на широких мраморных ладонях лежал ребенок, вырезанный из того же материала. На детском личике, обращенном к зрителю, застыло выражение беспредельного ужаса.
Гениальный мастер создал настолько реалистичную скульптуру, что невозможно было оторвать от нее взгляд. Четыре больших бумажных фонаря, больше похожих на ширмы, расставленные по углам додзё, бросали на нее причудливые тени, отчего казалось, что руки шевелятся, стремясь поднять ребенка как можно выше.
– Что это значит? – пробормотал Хащщ, которого, похоже, тоже пробрало от увиденного.
– В каждом додзё потомков древних синоби стоит статуя ками-покровителя, – глухо сказал Виктор. – В нашем стояло изображение Фудо Мёо, бога огня, своим мечом отгоняющего злых духов. Наследники ниндзя из провинции Ига, члены нынешнего клана якудзы Ямагути-гуми, избрали своим покровителем ками знаменитого благородного разбойника Исикава Гоэмона, в шестнадцатом веке скрывавшегося от властей где-то в этих местах. Исикава грабил богатых, раздавая добычу бедным, а также убивал по заказу – в те времена все синоби промышляли этим. После неудачного покушения на Тоётоми Хидэёси, тогдашнего правителя Японии, Исикава Гоэмон был схвачен. Его вместе с маленьким сыном приговорили к страшной смерти в котле с кипящим маслом.
– Сына-то за что? – не выдержал Хащщ. Вот уж не думал, что ктулху, питающийся человеческой кровью, может быть столь впечатлительным.