Снова факты. Но дальше становилось труднее. Рассказывать про долгие летние дни в Хинчингбруке – про то, как они ходили на рыбалку, лазали по деревьям, играли в мяч и в прятки с двоюродными братьями и сестрами – показалось ему не стоящим внимания, и он решил их опустить. Прошло некоторое время, прежде чем Уолли смог продолжить.
Меня часто спрашивают, каким он был. Телесно он был высоким, всего без двух дюймов шести футов росту, хорошо сложенным и крепким. Мне доводилось видеть, как он переносит наковальню на двадцать шагов и поднимает засевшую в колее телегу – ему нравилось показать таким образом свою силу в молодые годы. К книгам в те годы он тяготел весьма умеренно. О лошадях Оливер знал больше, чем любой другой из известных мне людей. Характер у него был резкий, но притом он выказывал неожиданное сочувствие любому попавшему в беду существу, будь то животное или человек. Он часто плакал и был подвержен приступам меланхолии.
Так сойдет. Теперь снова к фактам.
Приближаясь к шестнадцати годам, в лето Господа нашего 1614, я был послан отцом учиться в Эммануил-колледж в Кембридже, славном своей пуританской наукой, а Оливер в следующем году сделался студентом Сидни-Сассекс-колледжа, расположенного едва в полумиле от нашего и тоже весьма благочестивого. Я часто виделся с братом.
В уме у него всплывали разные сцены: Оливер дерется с городскими ребятами на рынке; Оливер играет в карты в верхних комнатах таверны «Роза»; Оливер возлежит с местной девчонкой на берегу реки Кем, пока Нед стоит на стреме… Вот только обо всем этом упоминать нельзя, иначе он проделает за борзописцев, сочиняющих роялистские памфлеты, их работу.
К наукам не всегда выказывал он похвальное стремление. Спустя год Оливер покинул Кембридж, не получив степени, но вовсе не из-за недостатка способностей. Дело в том, что отец его умер, и ему пришлось вернуться к семье, чтобы поддерживать мать и сестер. Я остался в Эммануил-колледже и получил степень. Лишь несколько лет спустя я узнал, что мой отец, мотовство и неосмотрительность которого расточили достояние нашей семьи, одолжил у Роберта Кромвеля шестьсот фунтов и не смог выплатить их. Из-за этого долга и недостатка средств в имении Роберта Кромвеля вынужден был Оливер бросить учебу и заняться родовой фермой. Однако Оливер никогда об этом не упоминал, а когда я узнал правду и поклялся, что уплачу ему всю сумму, он отказался наотрез, заявив, что это долг не мой, а моего отца.
Нед никому не рассказывал прежде эту историю. Даже теперь, сорок лет спустя, водя пером по бумаге, он чувствовал, как лицо его горит от стыда. Но если читатель хочет понять характер Оливера, понять, почему люди шли за ним, несмотря ни на что, этот эпизод слишком показательный, чтобы его исключать.
Следом он намеревался описать, как после Кембриджа, в двадцать с небольшим, они с Оливером жили на соседних улицах в одном лондонском приходе. Но, окунув перо в чернильницу, обнаружил, что она пуста. Где найти еще чернила?
В небольших отделениях, идущих вдоль задней части стола, их не оказалось. Пара выдвижных ящиков у него над коленями была заперта. По счастью, проходя как-то вечером мимо открытой двери кабинета, он стал свидетелем того, как Девенпорт прячет ключ, вкладывая его меж двух томов на соседней полке. Неду показалось неуместным беспокоить хозяина ради пузырька с чернилами, поэтому он достал ключ. В первом ящике не нашлось ничего, кроме бумаг и сургуча. Зато звук звякнувшего стекла во втором, когда он стал его открывать, был более обещающим. Ящик был полон цветных бутылочек, темно-зеленых и темно-синих, с аккуратными ярлычками. Еще там обнаружилась маленькая деревянная шкатулка с очень тонкой медной трубкой дюймов шести в длину, с крошечной воронкой на одном конце. Неужели это катетер? Заинтригованный, Уолли поднес склянки к окну. В них оказались не чернила. Некоторые названия были ему незнакомы, но два он знал: ртуть и гваяк. Едва ли в любой европейской армии нашелся бы офицер, вынужденный иметь дело с беспутными солдатами в течение военной кампании, который не был бы знаком с общепринятыми средствами лечения гонореи.
Нед смотрел на бутылочки. Больной сын, отсутствие других детей, отдельные спальни – все вдруг стало понятно. Должно быть, Девенпорт давно подхватил заразу, еще до приезда в Америку – в Лондоне или в Гааге.
Полковник поставил склянки на место, запер ящик и убрал ключ. Он собрал исписанные листы, проверил, свободен ли путь, и поспешил к себе в комнату.
Человек рождается во грехе. Он борется. Он оступается. Он падает. Все это Нед понимал.
И зачастую, это он тоже понимал, тот, кто громче всех обличает дьявольские искушения, оказывается на поверку тем, кто сам глубоко погряз во грехах. На самом деле такие люди так вопиют именно потому, что на своем опыте прочувствовали человеческую слабость. Подобные случаи, думается, нечто более сложное, чем просто лицемерие. Так или иначе, ему слишком много чего довелось повидать, чтобы долго пребывать в шоке.
Тем не менее ему непросто оказалось встретиться с Девенпортом взглядом, когда на следующий вечер они собрались для изучения Библии. И он обнаружил подобную неловкость в самом священнике. Не положил ли он в спешке ключ не на его привычное место или, быть может, расставил склянки с лекарствами не по порядку? Девенпорт определенно подозревал, что его тайна раскрыта, потому как вскоре заговорил о необходимости скорого отъезда полковников.
– Вы здесь уже почти восемь недель, – пояснил он, несколько смущенным, но твердым голосом. – И хотя мы были бы счастливы давать вам кров, сколько вам самим угодно, но в лавке начинают задавать вопросы насчет количества еды, которую мы заказываем, – почти в два раза больше, чем прежде. Я переговорил с Уильямом Джонсом – он будет рад приютить вас до поры. Ханна тяжело носит их первенца, но у них много неиспользуемых комнат. Потом сможете вернуться сюда или пожить какое-то время у мистера Стрита.
Вот тебе и предложение жить хоть до Второго пришествия.
– Мы поняли, – сказал Уилл, хотя не сумел скрыть удивления. – И благодарим за гостеприимство. Мы в неоплатном долгу перед вами. Когда вы хотите, чтобы мы съехали?
– Сегодня ночью, по нашему мнению.
Вид у Уилла сделался еще более изумленным.
– Так скоро?
– Если уж нужно что-то сделать, то делай быстро. Да и сегодня новолуние, меньше риска, что вас заметят при переходе через улицу.
На Неда Девенпорт не смотрел.
– Он, похоже, сильно спешит, – сказал Уилл, когда священник вышел. – Мы чем-то обидели его?
– Однако в словах его есть логика, – заметил Нед. Он не жалел, что съезжает. Ему не хватало сил рассказать Уиллу о своем открытии – его зять в меньшей степени склонен был прощать человеческие слабости. – И насчет луны Девенпорт прав. Через две недели она будет светить ярко, да и если слухи уже расползаются, то чем дольше мы здесь пробудем, тем больше риск.
Солнце заходило в восемь, но сумерки тянулись почти до десяти, как раз к этому времени явился Джонс. Никто в доме не вышел проводить их, за исключением Девенпорта, который пожал полковникам руки и пообещал заглянуть через пару дней. Офицеры взяли вещи и вышли за порог. Дверь за ними закрылась. «Прощание получилось совсем непохожим на прием», – подумал Нед.
– Это очень любезно с твоей стороны, Уильям, – прошептал Уилл.
– Не стоит благодарности. Вы готовы? Тут совсем рядом, всего несколько сот шагов.
Они побрели в темноте по дороге и повернули налево. Массивная резиденция Итона с ее изобилием печных труб смутно обрисовывалась в свете серповидной луны. Внезапно Джонс остановился. Навстречу им двигалась, раскачиваясь, лампа. Джонс предостерегающе шикнул, пересек дорогу, открыл калитку ближайшего дома и затолкал в нее полковников.
– Затаитесь!
Офицеры присели в траву за изгородью и слушали, как Джонс приветствует несущего фонарь человека.
– Деннис Крэмптон, да?
– Мистер Джонс! Что-то вы припозднились.
– Был у мистера Девенпорта.
– Правда? – Крэмптон отхаркался и сплюнул. – У такого в гостях не засидишься! – Судя по разговору, он был пьян.
– Далековато тебя занесло от дома, Деннис. Ты способен ехать?
– Я у Джона Торпа приютился. Хотите посвечу? Провожу вас до ворот.
– Спасибо, не надо. Я тут постою немного, подышу свежим воздухом.
– Как хотите.
Крэмптон пошел дальше. Минуту спустя Джонс заглянул через забор.
– Вот ведь не повезло.
– Ему не сильно по нраву мистер Девенпорт, – сказал Уилл.
– Он приказал высечь его за пьянство. Я полагал, что Крэмптон переселился в Гилфорд.
Они вышли на дорогу. Нед обернулся через плечо и снова заметил раскачивающийся фонарь.
– Он возвращается. – Джонс выругался и схватил один из мешков Неда. – Лучше нам поторопиться.
Наполовину шагом, наполовину бегом, едва не падая, они добрались до ворот усадьбы. Джонс затолкал их во двор. Нед запыхался, в боку кололо, он согнулся пополам, хватая воздух.
– Он нас видел?
– Думаю, нет, – ответил Джон. – Но это не важно. Это дурак и пьяница, и никто не обращает на него внимания. – Он распахнул дверь. – Здесь вам ничего не грозит.
Глава 18
Бывали моменты, особенно в начале путешествия, когда Нэйлеру казалось, что необъятные просторы Америки обрекут их на поражение. Едва они успевали оставить позади одну бесконечную череду лесов, горных отрогов, равнин и озер, как перед ними открывалась другая. Как разыскать двух людей, спрятавшихся в такой безмолвной и безлюдной глуши? Однако на второй день мнение его переменилось: перед ним лежала не столько страна, сколько океан с архипелагом разбросанных по нему поселений – островков цивилизации в окружении враждебной природы. Если только полковники не намерены жить среди индейцев, а это наверняка немыслимо, то число мест, где они могут укрыться, на редкость ограниченно и риск обнаружить себя значительно выше для них, чем можно подумать. Христианское население Новой Англии составляет каких-нибудь тридцать тысяч душ – в одном Лондоне их почти полмиллиона. Для цареубийц, возможно, было бы лучше остаться дома.