– Всего лишь год, – поправил Уилл. – До тысяча шестьсот шестьдесят шестого. А тогда все мы попадем в рай.
Офицеры снова сели на коней и поехали вслед за Сперри по тропе через пойменный луг к городу.
Света как раз хватало, чтобы различить очертания бревенчатых домов по обе стороны широкой, поросшей травой улицы. Каждый дом стоял на собственном, обнесенном оградой участке, на большом расстоянии от соседнего. Они ехали несколько минут, миновав с дюжину усадеб, в окнах которых кое-где горели свечи, пока не добрались до большого дома на углу. Сперри спешился и открыл ворота. Полковники слезли с коней и завели их под уздцы во двор, где ждал человек с фонарем – высокий и широкоплечий, с длинными волосами, в расцвете лет. Он пожал им руки крепко, скорее как солдат, чем как священник.
– Джон Рассел, – представился он. – Хвала Богу за ваше благополучное прибытие.
В ночь их приезда преподобному Джону Расселу исполнилось тридцать восемь лет. Родился он в английском Ипсвиче и оказался в Массачусетсе еще ребенком вместе с великой волной эмиграции религиозных индепендентов, не приемлющих политику Карла I. Он был всего лишь четырнадцатым по счету выпускником Гарварда. Подобно своему другу и наставнику Девенпорту, Рассел рассорился с более умеренными пуританами в Новой Англии, в особенности по вопросу крещения младенцев, родители которых желали это сделать, – он осуждал недостаток строгости – и увел свою паству из Уэтерсфилда в Коннектикуте, чтобы основать новую колонию в Массачусетсе, подальше от вмешательства церковных властей.
Однако на этом, как с удовольствием подметил Нед, сходство их нового хозяина с Девенпортом заканчивалось. У него было четверо юных сыновей – первенец Джон четырнадцати лет от первой жены Мэри (умершей, как это бывало со многими первыми женами, при родах) и еще три мальчика от второй супруги, Ребекки: Джонатан девяти лет, четырехлетний Сэмюел и совсем еще младенец Елеазар – ему не было еще года, и он до сих пор питался материнским молоком. Число домашних дополняли два черных раба, Авраам и Марта, лет двадцати пяти, супружеская пара. Рассел купил их на аукционе в Род-Айленде и научил догматам христианской веры. Спали они в надворной постройке, их невольничий статус хозяин без зазрения совести оправдывал тем, что Библия мирится с обращением в рабство язычников. «Уверяю вас, – говорил преподобный, – что в Англии было бы куда больше рабов, если бы там испытывали такую же нужду в рабочих руках, как мы здесь». Расселу был совершенно несвойственен мечтательный фанатизм Девенпорта. Он одинаково ловко управлялся с ружьем, топором, молотком, плугом и Библией. Он построил дом собственными руками и за минувший месяц надстроил его с учетом размещения ожидаемых гостей.
Основная часть жилища, где находились комнаты семьи, была обращена к северу. С южной стороны было пристроено новое крыло, двадцать на сорок футов, с холлом и гостиной на первом этаже, расположенными по обе стороны от лестницы и большого очага. Как только полковники сгрузили свои мешки, Рассел увлек их вверх по ступенькам. На втором этаже он показал им две просторные спальни, в которых горели свечи.
– Комнаты в полном вашем распоряжении, – сказал он гостям. – А теперь я покажу вам вот что. Закончил только на прошлой неделе.
Он открыл дверь, ведущую в узкий коридорчик позади очага между двумя спальнями. Оттуда пахнуло свежей краской и опилками. На половине прохода Рассел поднял пару незакрепленных досок и предложил полковникам подойти ближе и заглянуть внутрь. Свет лампы выхватил из темноты уходящую вниз лестницу.
– Там на первом этаже маленький чуланчик за печкой. Если кто-то придет вас искать, вы там спрячетесь.
– Очень изобретательно, – сказал Нед и добавил про себя: «В эту нору я заползу умирать».
После того как Рассел отправился к себе спать, пообещав утром познакомить их с остальными членами семьи («Можете быть уверены, они не проболтаются о вашем присутствии»), два полковника присели на одну из кроватей.
– Вот воистину человек Божий, – сказал Уилл. – Этого нельзя не почувствовать.
– Воистину так, – согласился Нед устало. – Нет сомнений.
– Так, значит, чего нам еще желать? У нас есть крыша над головой, пища, общество, простор, убежище, по комнате на каждого. Даже окна.
– Все верно.
– И все-таки ты недоволен.
«Доволен? – хотелось закричать Неду. – Чему нам радоваться? Мы на самом краю цивилизации! Неужели ты этого не понимаешь? Здесь кончается наше путешествие. Никогда не увидим мы снова Англии». Он скучал по своему дому в Уайтхолле, по Кэтрин и по сестре Джейн, по Фрэнсис и внукам, по шумной Кинг-стрит, по друзьям и товарищам, по Кромвелю и по армии, по своей прежней жизни в центре событий.
– Ты меня прости, – сказал он. – Я просто очень устал.
Договорились, что полковники будут находиться у себя в комнатах и есть отдельно от прочих домашних, чтобы свести к минимуму контакты с детьми и избежать расспросов о том, кто они и что тут делают. В сумерках им разрешалось выходить на участок Рассела площадью в восемь акров, чтобы поразмяться, но с условием не попадаться никому на глаза. Поскольку дома стояли далеко друг от друга, а с наступлением зимы немногие люди имели желание торчать на улице, риск оказаться замеченными был невелик. Первый снег выпал в ноябре, ветер дул с гор, пересекая замерзшую реку, и Нед был уверен, что никогда не знавал такого холода.
Единственным другим обитателем Хедли, посвященным в тайну присутствия офицеров, был городской магистрат, дьякон местной церкви и деятельный заместитель Рассела Питер Тилтон. Родом он был из Уорикшира, несколькими годами старше Рассела, более спокойный по характеру, но слепленный из того же теста. Он дважды в неделю, в четверг и в день воскресный, приходил в дом, чтобы помолиться с полковниками и вместе читать Библию.
Поначалу беглецы много спали, восстанавливая силы. В декабре Уилл попросил дать ему полезную работу и стал колоть в амбаре дрова, освободив Авраама для работы в поле. И Нед, и Уилл находили идею рабства антихристианской – на любую цитату из Библии, призванную оправдать этот институт, Уилл мог привести две или три против. Поэтому вскоре, желая избавить Авраама от трудов на холоде, Гофф изъявил желание вернуться к прежней профессии засольщика мяса. Лавки в Хедли не было, как не было даже дома собраний. Семьи вели меновую торговлю: полотно меняли на дрова, дрова на мясо, мясо на муку… Если кто и удивлялся, откуда у Расселов взялся вдруг избыток солонины, то вопросов не задавал. В этом дальнем краю зимой главным было одно – выжить.
Нед проводил дни, усевшись поближе к огню и закутавшись в одеяло. На коленях у него стоял поднос с рукописью мемуаров. За исключением сочинительства, дел у него не было, и его томило смутное предчувствие, что времени ему отпущено немного. И тем не менее он той зимой часами просто смотрел на горящие поленья, прислушиваясь к тому, как сынишки Рассела играют в снежки во дворе. Сражаться в битвах Гражданской войны больше соответствовало его характеру, чем писать про них. Но ведь справедливо, что если он нашел силы рассказать об одной из них, то ему хватит решимости и на остальные? Он смотрел в окно, на подоконнике которого лежал снег, и думал про те бесконечные зимы в середине сороковых, когда победа казалась несбыточной мечтой. Как объяснить их Фрэнсис – те шаги, что привели к неотвратимой казни короля и одновременно разрушили их собственную жизнь? Наконец перо его снова задвигалось по бумаге.
В зиму 1646/1647 года генерал Кромвель слег с такой жестокой лихорадкой, что все ожидали фатального ее исхода. Он позже говорил мне, что охотно принял смертный свой приговор и что с тех пор научился полагаться на Господа, ибо все вещи плотские суть ничтожнее суеты.
Той весной я находился в армии, стоящей лагерем под Сафрон-Уолденом, когда пришла весть о решении Парламента распустить половину полков. Люди мои, не получавшие много месяцев жалованья и подозревающие, что дело их предано, составили гневную петицию. Подобное настроение царило во всех частях, и в церкви Сент-Мэри состоялось большое собрание делегатов, куда пришли генерал Кромвель и другие военачальники, чтобы выслушать жалобы солдат.
Нед остановился. Это на переполненных скамьях в Сафрон-Уолдене он впервые увидел Уилла, тогда капитана в пехотном полку полковника Прайда. Молодой человек был в числе самых рьяных протестующих и чередовал требования отставки их оппонентов в Парламенте с апокалиптическими описаниями Господа, который явился ему во сне и приказал не вести переговоры с королем, но уничтожить оного. Нед слышал сейчас, как зять колет дрова в сарае. Как хорошо быть человеком, никогда не ведающим сомнений.
Выслушав в Сент-Мэри мнение армии и пообещав поддержать ее требования, генерал Кромвель вернулся в Лондон. В конце мая он пригласил меня на маленькое частное собрание в своем доме на Друри-лейн. Король жил под надзором Парламента в Холденби-хаусе в Нортгемптоншире. Опасаясь, что противники могут прийти к соглашению с королем и воспользоваться им как новым предлогом к сокращению армии, генерал Кромвель высказал предложение, что армии следует взять его величество под собственную опеку.
Кто там присутствовал? Айртон, конечно, к тому времени уже женатый на дочери Кромвеля Бриджит. Проповедник Хью Питер. Джон Турлоу, секретарь Оливера. С полдюжины офицеров в соседней комнате молили Господа направить их по верному пути. Ему вспомнилась Бетти Кромвель, сновавшая взад-вперед с тарелками еды и кувшинами пива. Дымили трубки. Бунтовщические, опасные разговоры.
Под началом корнета Джорджа Джойса имелось пятьсот человек близ Оксфорда. Он принадлежал к их единомышленникам. И мог захватить короля.
Набросали приказ.
Нед отвел Кромвеля в сторону.
– Ты не можешь так поступить, Оливер.
– Почему?
– Потому что у тебя нет полномочий.
– Ты молокосос. Какой смысл выигрывать битву за битвой, если Парламент сдает нашу победу?