С самого начала, глядя на оцепленное солдатами громадное здание, толпу из сотен зевак, Нед ощутил смутное беспокойство. Только половина отведенных судьям мест была занята – остальные слишком боялись, чтобы прийти. Когда произвели перекличку, выяснилось, что генерал Фэрфакс тоже в числе отсутствующих. «Где он?» – перешептывались люди. Одна женщина с отведенной зрителям галереи выкрикнула: «У него хватает ума, чтобы здесь не появляться!» Мало кто ее узнал, но только не Нед – то была леди Фэрфакс.
Затем все стало разворачиваться именно так, как он опасался. Нед знал Карла Стюарта лучше, чем любой из них. Едва увидев на ведущих в зал ступеньках эту гибкую фигуру под конвоем солдат полковника Хэкера, Нед понял, что король нисколько не сломлен. Адвоката ему не предоставили. В чем обвиняют, тоже не сообщили. Он занял свое место и обвел собравшихся привычным взором, выражающим смесь любопытства и презрения. Осмотрел скамьи судей: за исключением Кромвеля и Айртона большинство лиц было ему совершенно не знакомо. На миг взгляд его задержался на Неде, пренебрежительно скользнул по нему, потом двинулся дальше. Когда Джон Кук, обвинитель, начал зачитывать акт, обвиняющий короля в нарушении тронной клятвы и развязывании войны против собственного народа, Карл потянулся и постучал ему по плечу тростью, требуя остановиться. Когда Кук не обратил на него внимания, он ударил его с такой силой, что серебряный набалдашник трости упал и покатился по каменным плитам пола. Карл подождал, надеясь, что его кто-нибудь подаст, а не дождавшись, поднял сам.
Бредшоу, председатель суда, осведомился у подсудимого, как намерен он вести защиту.
– Прежде всего я хотел бы знать, чьей властью я сюда вызван. Чьей законной властью? – Голос короля был твердым и чистым. – В мире есть много властей незаконных – властей воров, разбойников и грабителей. Помните, я ваш король. Ваш законный король…
Он отказывался вести защиту до тех пор, пока ему не сообщат юридическое основание для созыва суда, и, поскольку такового не оказалось, подсудимый заставил защищаться суд, причем сделал это настолько успешно, что, когда его уводили в конце дня, послышались даже крики: «Боже, храни короля!» В таком же духе он продолжил действовать на заседании в понедельник и далее во вторник. Теперь уже не король оказался под судом, но армия и ее легитимность. Требовалась смена тактики. В среду утром судьи частным порядком проголосовали за то, чтобы не допускать подсудимого в зал и заслушать свидетелей обвинения в его отсутствие. Утром в субботу судьи за закрытыми дверями признали его виновным. После полудня его доставили в Вестминстер-холл, чтобы зачитать вердикт. Бредшоу спросил, желает ли подсудимый что-то сказать, прежде чем будет оглашен приговор. По-прежнему отрицая правомочность армейского суда, король попросил разрешения обратиться к объединенному заседанию Палаты лордов и Палаты общин. Бредшоу отказал, и тут произошло из ряда вон выходящее событие. Один из парламентариев, никому не известный Джон Даунс, сидевший через два места от Неда, вскричал:
– Неужели у нас каменные сердца? Разве мы не люди?
Стряхнув руки тех, кто удерживал его с двух сторон, Даунс вскочил на ноги. Кромвель, сидевший на скамье прямо перед ним, обернулся и нахмурился.
– Что с вами такое, приятель? Вы с ума сошли? Сядьте и замолчите!
– Нет, сэр! Не могу я молчать. Даже если мне предстоит за это умереть, я выскажусь против.
Бредшоу нервно объявил о переносе заседания, и судьи удалились в свою палату, где Кромвель обрушился на Даунса за малодушие. Но двое или трое членов суда высказались в его поддержку.
– Разве не можем мы хотя бы выслушать, что намерен сказать его величество? Нет ли у него на уме предложения, способного обеспечить мир в стране?
– Божьи зубы, вы разве не видите? Это всего лишь очередной его трюк! Не для того мы так далеко зашли, чтобы сейчас поворачивать! Вы сосунки…
С полчаса метал Кромвель громы и молнии, пока сопротивление недовольных не начало слабеть и давать трещины, словно стены осажденной крепости. После этого их препроводили обратно в Вестминстер-холл – всех, кроме Даунса, оставшегося сидеть в слезах, – чтобы огласить приговор.
– …Что поименованный выше Карл Стюарт как тиран, изменник, убийца и враг общества должен быть предан смерти путем отсечения головы от тела.
Король спокойно сказал:
– Вы дадите мне слово, сэр?
– Вы не можете выступать после оглашения приговора, – отрезал Бредшоу. – Уведите его.
Вид у короля стал изумленный.
– Мне можно выступить после приговора… – В тот миг, когда караульные стали его выводить, впервые за все время самообладание изменило ему. – С вашего позволения, постойте! Приговор, сэр… Я говорю, сэр, я…
Остальные его слова затерялись среди возгласов солдат: «Казнь! Справедливость! Казнь!», под которые его увели по ступеням прочь, навстречу ожидающей его участи.
Нед в изнеможении откинулся на спинку стула. Он ощущал острую колющую боль в голове позади глаз, руки дрожали. Он много лет не вспоминал о событиях суда – по сути говоря, никогда, ни в каких подробностях. Нед ждал, когда симптомы пройдут, как это бывало всегда. Что еще вспомнить? Что следующий день, воскресенье, был днем молитвы и медитации. Что в понедельник смертный приговор положили на стол в Расписной палате и они вместе с Кромвелем пошли туда из дворца Уайтхолл, чтобы подписать документ. (Оливер реквизировал одну из лучших спален в королевских апартаментах.) Десятка два других судей уже ждали, греясь у большого очага. День выдался жутко холодным. На столе расстелен был турецкий ковер. Бредшоу подписал первым, за ним лорд Грей, единственный аристократ среди них, затем Кромвель, пребывавший в отличном настроении. Он брызнул чернилами в лицо Генри Мартену, тот брызнул в ответ. Потом Оливер передал перо Неду, и он подписал бумагу следующим, четвертым по счету, и поставил печать с семейным гербом с тремя пускающими фонтаны китами. Сделал он это без колебаний. Наказание было справедливым. Такова воля Божья. Вот только суд был ошибкой. Нед передал перо Джону Оки. Ему вспомнилось, что в комнате присутствовал Уилл, только что вернувшийся от короля. Он стоял перед огнем и рассказывал, как из сочувствия пытался убедить Карла Стюарта помолиться с парой захваченных им с собой пуританских священников. Его отправили назад, не удостоив ни единым словом.
К середине утра набралось с три дюжины подписей.
– Недостаточно, – сказал Кромвель.
Нед отправился вместе с ним к залу заседаний Палаты общин, чтобы выловить парламентариев, пытающихся увильнуть от своего долга. «Те, кто ушел, обязаны поставить подписи. И я получу их прямо сейчас». Кромвель пошел, чтобы привести уклоняющихся. Одним из них был Диксвелл. Другим был бедолага Джон Даунс – Кромвель проводил его до Расписной палаты, обняв за плечи и говоря, что это последний его шанс оправдаться в глазах Бога и товарищей.
Вскоре Нед ушел и направился на Кинг-стрит, чтобы проверить, как идет подготовка к завтрашней казни: нужно было возвести эшафот, сломать часть кладки Банкетного дома, чтобы король мог выйти на платформу, доставить «блестящий топор палача» из лондонского Тауэра. Так много мелочей, он даже не мог их сейчас все припомнить. Они задержали его до ночи. Рано утром на следующий день он снова пришел в комнату к Кромвелю. Харрисон и Айртон еще спали. Кромвель уже встал. Смертный приговор и распоряжение о казни лежали на столе, а три полковника, которым предстояло надзирать за обезглавливанием, – Хэкер, Экстелл и Ханкс – собрались вокруг него. В последний момент Ханкс принялся отказываться, и Кромвель называл его «недотепой и капризным малым». Сомнения, сомнения, даже на этой последней стадии… Но Нед был настроен решительно. Это было как во время кавалерийской атаки: голова опущена, ноги соприкасаются с ногами соседей и на полном скаку на врага.
Я вернулся в Банкетный дом с целью убедиться, что невозможна никакая попытка спасти короля в последнюю минуту. Я присутствовал при том, как государь встретил смерть. Он прошел мимо меня, но словно не заметил. Мне рассказали, что он надел в тот холодный день еще одну рубашку, чтобы не видно было дрожи. Он умер очень храбро. Это я обязан сказать.
Можно ли искупить плохую жизнь хорошей смертью? Стоя у открытого окна, Нед слышал последние слова короля: «Я ухожу от тленной короны к нетленной, где не бывает тревог, никаких тревог в мире». Нед видел, как опустился топор, слышал стон толпы, смотрел, как поднимают отсеченную голову. Позднее ее пришили обратно к туловищу, чтобы труп можно было показать в открытом гробу во дворце Сент-Джеймс иностранным послам и прочим видным деятелям, дабы те убедились, что Карл Стюарт в самом деле мертв.
Нед пробежал глазами по написанному. Он умер очень храбро… Это было не вполне правдиво. Король умер более чем мужественно – он принял смерть безмятежно, почти радостно. Наверное, Карл понимал, что своим поведением на суде и на эшафоте ему удалось наконец одержать победу над своими врагами. Только сейчас Неду пришла в голову мысль, что король умер в точности так, как цареубийцы много лет спустя, – в абсолютной уверенности в своей правоте.
Глава 30
В кабинете Нэйлера в конце коридора Тайного совета было в те дни очень тихо. Мистер Нокс попросил уволить его с должности секретаря и перешел на работу к Уильяму Морису. Остальные члены следственного комитета занялись более неотложными делами. Осень сменилась зимой, а из Америки вестей все не было. Нэйлер целыми днями просиживал в одиночестве, забытый всеми, как ему казалось, и тишину нарушало только шипение угля в камине. Одним из немногих развлечений стало появление над Лондоном кометы за неделю до Рождества, которую он наблюдал, поднявшись на крышу. А потом, в предпоследний день января 1665 года, в годовщину казни короля, его вызвал к себе лорд-канцлер.
Сэр Эдвард Хайд – Нэйлер так и не привык к его новому титулу граф Кларендон – по-прежнему сидел в своей комнате в Вустер-хаусе, все так же в окружении стены из бумаг и разбитый подагрой. Его распухшие ноги покоились на подушк