– Не понял. Бежать от пары хулиганов и вздорной тетки? Не дождутся! Лучше уж просветите меня тогда, каких еще опасностей в вашем городе мне следует остерегаться.
– Ну, коли силы остались слушать – слушай. Расскажу о ситуации в городе, что сам знаю, а потом уж вместе покумекаем, как тебе лучше поступить. Одна голова, как говорится, хорошо, а две лучше. – Федор Богданович ненадолго задумался, а затем, облокотившись на стол, приглушенно заговорил: – Когда-то Энск был самым обыкновенным провинциальным городком: размеренная жизнь, скучное социалистическое бытие, минимум перемен. Не сказать, чтобы мы жили хуже других, нет… Просто привыкли считать, что так и надо. Первые изменения произошли вскоре после прихода в Кремль Горбачева, то есть примерно двадцать лет назад. И начались они, как я теперь понимаю, с приезда в наш город женщины лет двадцати пяти с малолетней дочкой. Прибыли они из какого-то далекого сибирского села, а запомнил я их потому, что работал тогда учителем, и эта дама как раз пришла записывать свою девочку в нашу школу. Обе с первой минуты мне почему-то не понравилось. Мало того, что мать явно страдала позвоночником и не могла стоять прямо, так еще и дочь не тянула по знаниям даже на первый класс, а мамаша настаивала пристроить ее сразу во второй. Разговор тогда вышел тяжелый и неприятный, и в итоге мы им в приеме в школу отказали…
– Хм… Не вижу связи между этой парочкой и своими синяками.
– Так я еще и не договорил. А ведь эта кособокая женщина начала вскоре проявлять такие способности, о которых в эпоху СССР и слышать не приходилось! Работать поступила санитаркой в городскую больницу, трудилась истово, по две смены кряду. А чуть позже по Энску пошли разговоры, что за три дня до кончины того или иного пациента она во время обхода торжественно вручает тому кружку с водой и говорит примерно следующее: испей, мол, дорогой, прощальной водицы и приготовься к скорой встрече с Господом Богом. И что самое поразительное, все ее предсказания сбывались! Человек, испивший той воды, послушно призывал родственников для прощания или писал завещание, а в объявленный санитаркой час переставал дышать.
– Так вдруг она в воду отраву добавляла?! Вроде как своеобразную эвтаназию осуществляла, чтоб люди не мучались?
– Проверяли, – отмахнулся Федор Богданович. – Да только ничего кроме хлорки водопроводной не обнаружили. Саму санитарку тоже не слабо тогда потрясли: и главврач, и милиция, и даже районный прокурор для дознания приезжал… Ни к чему не подкопались! Лукерья, а зовут, кстати, эту женщину Лукерьей Тетишкиной, на все вопросы смиренно отвечала, что это-де сам Господь сообщает ей во сне, кому пора отправляться на небеса. И это в те времена, когда наше поколение получило крепкое атеистическое воспитание! Словом, вскоре в больнице началась тихая паника, ибо не только к девяностолетним старухам приходила «смиренная Лукерья», но и к роженицам перед родами, и к молодым мужикам перед полостными операциями, и даже к детям, болевшим гриппом либо краснухой… А потом и вовсе осмелела: больницы ей, видно, мало показалось, так она по домам пошла.
– Что, прямо с кружкой и заявлялась? – поразился я.
– В том-то и дело! Люди слышат звонок в дверь, открывают, а там – Лукерья! В извечном заношенном платочке, в тапочках хоть зимой, хоть летом, на лице ни кровинки, глаза горят дьявольским пламенем, а в правой руке кружечка эмалированная подрагивает. И капельки на порог– кап, кап, кап… Некоторые от ее визита сразу в обморок падали.
– Но неужели никто не мог с бесноватой бабой справиться?!
– А что с ней сделаешь? В прогнозах она никогда не ошиблась. Пробовали даже «помеченных» ею людей в реанимацию помещать, где потом почти весь штат врачей возле них дежурил, пытаясь предотвратить неизбежное, но куда там – тщетные потуги! У меня тогда приятель Жорка Пименов хирургом в больнице работал, так он не выдержал и дома застрелился однажды с досады из охотничьего ружья. А половина больничного персонала и вовсе со страху уволилась…
– Но хоть один человек отказался ту воду пить?!
– И не один! Когда Лукерья первый десяток смертников огласила, ее вообще, бывало, с лестницы спускали. Да только люди те все равно умирали, но уже в страшных мучениях и судорогах.
– То есть те, – уточнил я, – кто ее воду пил, уходили из жизни спокойно, а «отказники» еще и мучились?
– Именно! А позже люди подметили, что после вручения каждому очередному страдальцу воды санитарка была сама не своя: словно бы корежило ее всю, ломало до скрежета зубовного. Стали уже говорить, что берет-де она страдания людские на себя, замаливая тем самым грехи человеческие перед Богом. Словом, произошел в городе своего рода раскол: одни на всех углах славили новоявленную «святую Лукерью», а другие паковали чемоданы и в срочном порядке покидали город. Словно от чумы, помнится, бежали… И вот именно тогда, в конце восьмидесятых, потянулись в наш город так называемые «паломники» или, как мы их называем, «переселенцы». Приезжали, занимали потихоньку брошенные дома и квартиры и брались за любую работу – ничем не брезговали. Местные власти наплыву «переселенцев» не препятствовали, ибо без них многие городские службы вообще обезлюдели бы. А тут вам взамен коренных беглецов-паникеров и новые рабочие руки сразу, и новые налогоплательщики. Прибывали эти паломники в основном семьями и первым делом отправлялись в паспортный стол, причем все как один заявляли об утере во время переезда паспорта.
– Это вам Лукавец рассказал?
– Нет, паломничество еще до него началось. Мне прежний начальник, капитан Крыжов рассказывал. Который, кстати, вскоре после этого был найден мертвым: то ли случайно застрелился, то ли намеренно…
– Капитан? – удивился я. – Невысокое вроде звание для начальника ОВД.
– Да у нас тут испокон веков капитаны и начальствовали. Ничего особенного в нашем захолустье не происходило, а с высокими званиями тут служить не престижно, – пояснил Федор Богданович и продолжил: – В общем, к середине девяностых минимум треть города уже была прочно оккупирована приезжими. А следом грянула и новая напасть – стали исчезать люди. И ладно бы пропадали по одному – такое и прежде случалось: кто утонет по пьяни, кто в расщелину в каменоломнях провалится… А тут горожане целыми семьями начали исчезать! Даже цыгане, жившие здесь веками, пропали! Словно бы собрались в одночасье и, побросав свое барахло, куда-то съехали. Не на шутку перепугавшись, отбыли на исторические родины армяне и грузины, а ведь на них все наше строительство держалось. Азербайджанцы, державшие в городе розничную торговлю, цеплялись за свои места до последнего. И вдруг один их магазин сгорел, потом – второй… Да еще вместе с хозяином и двумя продавцами. Милиция же, наспех проведя следствие, вынесла вердикт, что во всем виновата якобы старая электропроводка. Тут уж не только азербайджанцы, но и представители других, прежде дружественных наций не стали в городе задерживаться: продали дома и квартиры за бесценок и бежали, как таежные белки от верхового огня.
– Но куда же власти смотрели?!
– Так именно тогда, после развала СССР, началась безумная предвыборная свистопляска, и властям стало не до каких-то там узбеков с таджиками – самим бы на хлебных местах удержаться!
– Может, под видом паломников в вашем городе нацистская организация окопалась?
– Я и сам поначалу так думал. Но потом понял, что заблуждался. Ведь если представителей бывших братских республик переселенцы с насиженных мест вроде бы и согнали, то евреев почему-то не тронули. Зато славян, коренных жителей, выдавливали из родных краев не мытьем, так катаньем. Нам вот с Татьяной тоже пришлось из города уехать, хотя теперь я об этом уже не жалею. К тому же с некоторыми горожанами, в том числе с нами, переселенцы обошлись не в пример мягче, чем со многими другими: заранее подыскали нам дома в окрестных деревнях.
– И каков же, по вашему мнению, конечный план этих паломников? Не собираются же они объявить здесь «незалежную» территорию! Ведь до ближайшей границы довольно далеко и за поддержкой к соседнему государству не обратишься…
– К сожалению, их планов я не знаю. Однако вижу, что на сегодняшний день Лиходейка, Монастырщина, Воропаевщина и Гулейка сплошь заселены приезжими.
– А почему, интересно, именно эти районы?
– Да тут все понятно, – вставила реплику Татьяна. – Балуевка – район не престижный: одни лишь теснины да косогоры кругом. В Замостье власть городская обосновалась – ее лишний раз лучше не тревожить. А в Торжище на центральной площади православный храм стоит. Переселенцы его почему-то стороной обходят.
Моему удивлению не было предела, ибо мне они, напротив, показались ревностными христианами, однако я решил сменить несколько наскучившую тему. Спросил:
– Федор Богданович, а не поделитесь ли своим мнением о наверняка известном вам Бен-Газире и его перстне? Уж очень вы замечательный рассказчик!
– Ну, перстень, я думаю, не что иное как миф, – легко включился в новую дискуссию польщенный хозяин, – о Бен-Газире мне известно то же, что и всем, так что лучше поведаю связанную с ними историю начала восьмидесятых прошлого века. Жил тогда в нашем городе любитель старины по фамилии Болтанский, работал в горисполкоме – заведовал канцелярией. Потом в его ведение передали весь городской архив, долгое время ютившийся в подвале особняка купца Арканова и потому состояние имевший крайне запущенное. Исполнительный Болтанский, начав приводить архив в порядок, буквально заболел стариной. Докладные генерал-губернатору, договоры купли-продажи поместий, кляузы обывателей на местного городового и даже любовные письма местных барышень – все вызывало у него живейший интерес и неподдельное любопытство. А поскольку грешил он к тому же тягой к графоманству, то быстро сообразил, что получил доступ к почти неограниченному источнику давно забытых историй, которые можно использовать для новых литературных сюжетов.
– Аж завидно стало, – не сдержал я вздоха.