– Понимаю, – улыбнулся Федор Богданович. – Так вот Болтанский, разбираясь с наследием прошлых веков, наткнулся однажды на собрание старинных пергаментов, которые числились в ведомости как «Собственность помещика Карла Лантовского». Один из пергаментов заинтересовал его особо. Свиток тот был написан арабской вязью, а внизу вместо подписи красовались три кровавых отпечатка чьих-то пальцев. Наш архивист решил, что в данном манускрипте сокрыта величайшая тайна века, и загорелся желанием ее разгадать. Именно тогда он и обратился ко мне – в надежде найти с моей помощью знатока арабского языка. У меня, к сожалению, таких знакомых не было, поэтому я посоветовал ему обратиться в ростовский университет, которым в то время руководил сын сталинского соратника Жданова. На том и расстались. А чуть позже в районной газете была опубликована заметка о господине Болтанском, обнаружившем документ начала 16 века, в котором упоминается-де о волшебном перстне, способном будто бы указать путь к бессмертию. Народ в провинции, как известно, до подобных историй падок, вот с тех пор миф о бесценном перстне Бен-Газира среди жителей Энска и укоренился.
– А что означали кровавые отпечатки?
– Да вовсе они и не кровавыми оказались, – презрительно поморщился бывший учитель. – Просто пальцы автора свитка были испачканы каким-то препаратом серебра, вот отпечатки со временем и проявились, как на фотопленке. А под ними, кстати, потом и подпись обнаружили. Если не ошибаюсь, имя автора звучало как «Бенсан ибн Ингандизи», сокращенное впоследствии до удобоваримого варианта «Бен-Газир». А сам текст манускрипта представлял собой всего лишь распоряжение о разделе имущества между сыновьями. О перстне же упоминалось вскользь, хотя, правда, и с определенным акцентом на его необычные свойства.
– И все-таки уверяю вас, дорогой Федор Богданович, что сей перстень отнюдь не миф, – не удержался я от хвастовства. – Ибо не далее как пару часов назад он лежал у меня в кармане.
– Не может быть! – в один голос воскликнули мои собеседники.
– Может, может, – уподобился я на несколько секунд китайскому болванчику. – Могу даже нарисовать вам, как он выглядит! И, более того… – Выдав в запальчивости многообещающее «более того», я поначалу осекся, но, быстро сообразив, что вряд ли в Энске сыщутся специалисты по арабскому правописанию, снова осмелел: вытащил из кармана заветный листок и бережно расправил его на столе.
Татьяна расторопно подала мне карандаш, и я стал по памяти воспроизводить контуры перстня на бумаге, сопровождая каждый штрих соответствующим пояснением. Покончив с рисунком, сообщил и о сделанном мною в свете настольной лампы открытии, после чего перевернул изрисованный лист обратной стороной вверх и вместе с хозяевами дома впился глазами в изображенные там каракули.
– Этот кружок с четырьмя лапками и есть тень от оправы? – неуверенно поинтересовался Федор Богданович.
– Верно. А в квадрате, судя по всему, по-арабски начертано какое-то слово.
– Уж очень оно короткое, – с сомнением коснулась Татьяна таинственных букв. – А большую тайну вряд ли можно выразить одним-единственным словом.
– Как знать, как знать, – задумчиво проговорил старый учитель, придвигая листок к себе. – А может, тут дело и не в иероглифах вовсе, а в картинке в целом?
– Вполне возможно, – поддержал я его. – Кстати, этот круг с как бы отходящими от него дорожками похож на какое-то сооружение. Есть в вашем городе что-нибудь подобное? Парк или площадь, например…
Федор Данилович отрицательно покачал головой.
– Да у нас всего-то три площади – Торговая, Героев Панфиловцев да Центральная. Торговая больше похожа на треугольник, Панфиловская – квадратная, а Центральная напоминает уменьшенную копию стадиона. Кольцевых дорожных развязок тоже не припомню…
– Помилуйте, да какие ж развязки могли быть в те времена?! Нет, эта круглая штука с лапками, – постучал я по рисунку, – должна была стоять именно в эпоху Бен-Газира. Кстати, а не то ли это пирамидальное капище, которое он себе отстроил?
– Погоди-ка, – вскинул указательный палец вверх Федор Богданович, – я, кажется, вспомнил…
Глава 23. Мемуары старого учителя
– Боюсь, конечно, ввести тебя в заблуждение, – возбужденно потер виски хозяин дома, – поскольку случилось это очень давно и какие-то детали я мог со временем подзабыть. Однако попробую… В общем, Вторая мировая закончилась в наших краях в начале сорок третьего: немцы ушли, а наши так и не пришли – обошли город с севера. Жизнь настала хотя и мирная, но по-прежнему тяжелая, а главное, голодная. Старый деревянный городской мост немцы при отступлении взорвали, а строить новый было некому. Кое-какие продукты подвозили изредка из района Черногрудино на лодках либо санях, а нас у матери было четыре рта – попробуй, прокорми! Словом, промышляли кто чем мог… И вот однажды мой старший брат Гошка примчался откуда-то и таинственно шепнул мне, что знает, мол, где достать масло. А масла, даже постного, мы, заметь, уже с полгода не видели! Конечно же, я не раздумывая отправился с ним на другой конец города. По дороге брат рассказал, что случайно услышал разговор о большом запасе в монастырском соборе лампадного масла. Нам же тогда, по малолетству, было все равно, как оно называется, главное – масло!
Однако монастырские ворота оказались наглухо заперты, в обе стороны от них тянулась непреодолимая стена, и вдобавок всюду, куда ни глянь, из снега торчали таблички с надписями «Ahtung Minen»: это немцы еще с осени заминировали подступы к монастырю. Тогда мы с Гошкой решили зайти с тыла, благо река к тому времени уже замерзла, и по ней можно было передвигаться без опаски. Добравшись до прикрывающей монастырь со стороны реки рощи, мы наткнулись на скрюченные человеческие и собачьи трупы. Испугались, конечно, но голод гнал нас вперед не хуже плетки. На ходу придумав способ, как себя обезопасить, мы срезали длинную орешину – самодельный нож имелся тогда у каждого уважающего себя пацана, – ухватились за один ее конец, а другим стали молотить по земле. Надеялись, что от удара палки мина взорвется вдалеке от нас, и мы останемся целы. Глупость, конечно, но что взять с несовершеннолетних мальчишек?…
Так или иначе, но вскоре мы добрели до небольшой поляны, посреди которой высилось странное на вид сооружение. Мне оно показалось похожим на приземистую остроконечную железную шапку, водруженную на примерно трехметровый в диаметре каменный цилиндр. Обойдя ее кругом и не найдя двери, мы с Гошкой просунули свою орешину в одну из бойниц и попытались коснуться пола. К нашему удивлению, палка ни во что не уперлась: казалось, что за старой кирпичной стеной простирается бездонная пропасть. Тогда двинулись дальше и достигли в итоге монастырской стены с встроенной в нее башенкой без потолка, но с аркой. Увы, ворота в этой башенке тоже оказались заперты, и мы в растерянности стали топтаться внутри арки. Ну и… дотоптались, в общем: я неожиданно провалился сквозь слой заледенелого снега в оказавшуюся под ним дыру. Конечностей, к счастью, не поломал, но из «ловушки» смог выбраться только с помощью брата.
Зато потом мы эту коварную расселину тщательно обследовали и рассмотрели внизу чуть сдвинутую в сторону каменную крышку квадратного люка. С помощью все той же палки-выручалки в несколько приемов расширили щель и увидели уходящую в темноту лестницу.
– Из вмурованных в стену кованых скоб? – перебил я, вспомнив лестницу в сливном колодце.
– Да, а как ты догадался?
– Видел аналогичную на подведомственной отцу Аристарху территории. Но извините, пожалуйста, что перебил, продолжайте.
– Ну, потом я, как самый тощий из нас двоих, спустился в этот люк и оказался в довольно просторном подземном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, увидел в нем две решетчатые двери. Первую открыть не удалось, а вторая, хотя и не без труда, со скрежетом все-таки отворилась, и я робко шагнул внутрь. Однако сделав в кромешной темноте всего несколько шагов, споткнулся и упал на какой-то предмет. Ощупал его и заверещал от ужаса: я лежал на трупе человека! Инстинктивно вскочив, шарахнулся головой о стенку так, что из глаз посыпались искры, но потом взял-таки себя в руки: как никак, мне было уже почти двенадцать лет и за войну я успел многого навидаться. Начал обыскивать покойника. Звучит дико, конечно, но из песни слова не выкинешь – что было, то было…
Труп принадлежал убитому немецкому офицеру. Кожаная кобура оказалась пустой, а в карманах френча я нашел часы на цепочке, тонкую пачку каких-то бумаг и сигареты. Когда же ощупывал пол вокруг, наткнулся на продолговатую металлическую коробочку, выпавшую, видно, из рук погибшего. Сунул ее в карман телогрейки и поспешил наверх, к Гошке. Коробочку почему-то решил от него скрыть, а вот найденным часам мы оба порадовались: они оказались золотыми, и на них можно было выменять минимум две курицы! Забыв о лампадном масле, зашагали той же дорогой обратно.
– Однако при чем же здесь перстень? – «переключил» я рассказчика с детских воспоминаний на проблемы сегодняшние. – Вы вроде бы обнаружили какую-то связь между рисунком и… Чем?
– Ох, извини старика, заболтался, – сконфузился Федор Богданович. – Я ведь, собственно, именно о том странном сооружении в роще за монастырем и хотел рассказать. Смотри, на твоем рисунке кольцо не круглое, а как бы зубчатое, так? – Я кивнул. – Вот и то конусовидное здание, если взглянуть на него сверху, было бы похоже на шестеренку! – торжествующе провозгласил он. – А этот квадрат с арабскими буквами похож на торчавшую из него тогда квадратную трубу!
Я тотчас вспомнил толстую печную трубу, виденную недавно с монастырской стены. «Скорее всего старик прав: перстень представляет собой многократно уменьшенную копию именно этого странного объекта», – подумал я. Но поскольку глаза уже неудержимо слипались, я поблагодарил хозяина дома за интересный и познавательный рассказ, поднял с колен самозабвенно урчавшего во сне кота, положил его на плечо и побрел по лестнице на второй этаж.