Прямо вижу, как каждое слово Гурта заставляет окруживших колебаться всё больше и больше. Явно, немалую роль в изменении настроения играют могучие мышцы и свирепый вид моего защитника. Хоть его и не любят, но явно уважают и боятся, сильно боятся. Подумалось даже, что вряд ли такая же речь, произнесённая кем-то хоть на голову ниже или с руками хоть ненамного тоньше, имела бы подобный эффект.
И вот когда кажется, что самое страшное позади, вперёд выходит какой-то мерзкий, высушенный, тощий, с первого взгляда очень не приглянувшийся мне дед. Только посмотрев на него, понимаю: сейчас начнётся. С такой мерзкой рожей невозможно не приносить неприятности.
Так оно и происходит.
— Гурт, не мешай честным людям! В небе комета, а рядом с тобой варвар. Рогатому угодны кровавые жертвы! Неверный должен быть убит!
Одобрительный гул со всех сторон. Толпа подаётся вперёд, налегает. Растопчут! Даже такого здоровяка, как кузнец, не заметят. Остаётся только надеяться, что он не будет творить глупости, оставит безнадёжное дело и хотя бы сам останется цел, когда всё закончится…
— Вот, перед Правдой… — Гурт изображает странный знак, не тот, со сведением ладоней сверху живота и опусканием их вниз, а другой, протянув вперёд руки, а потом хлопнув по очереди ладонями по сгибам локтей. И, будто решившись на что-то, продолжает. — Пацан мой приёмный сын. И, значит, не варвар. Нельзя его в жертву!
Тяжёлый взгляд кузнеца упирается в меня. Понимаю, что он ждёт от меня чего-то, и говорю:
— Я приёмный… — тут, если честно, замялся. Сказать вот так вот, что я сын какого-то там незнакомого дядьки, претит. Очень сильно, даже не знаю почему. Чувствую себя девственницей, которая отдаётся первому встречному. Пусть даже и не самому плохому. Но оказаться растерзанным толпой… Поборов себя, всё-таки выдавливаю: — Я сын кузнеца Гурта!
Повторяю жест. Ненадолго на округу опускается напряжённая тишина.
— Не забывай, Гурт. Ты был рабом. Хоть тебя сделали равным нам, честным гражданам…
— Слушай, старый хрыч, позволь уж мне самому решать, что надо помнить, а что нет! Мы оба граждане, и я, и парнишка. И если с нами что-то произойдёт… Ты же знаешь, Тид, сотник стражи — мой знакомый, часто заказы делает. Только у меня заказывает! И он скор на расплату, никаких судов не будет, не надейтесь. Будете отвечать, все. Правда на нашей стороне!
— Рогатый всё припомнит… — уже не так уверенно, видимо, приняв поражение, бубнит мерзкий тип. Но даже я понимаю — всё, буря миновала.
Деревенские, поворчав ещё для острастки, успокаиваются и расходятся, хоть и бросая на меня косые взгляды. Я тоже считаю за лучшее ретироваться в дом, за толстыми брёвнами как-то спокойнее. Пусть от «красного петуха» деревянные стены и не спасут, но хочется верить, что до такого не дойдёт. Всё-таки, авторитет у кузнеца, судя по всему, имеется.
Добравшись до постели и успокоившись, я, конечно же, задаю вопрос, что же это за комета такая и Большая Битва.
— Как, что за комета, ты будто с Тропы свалился… Хотя, о чём это я, конечно, ты же ничего не помнишь!.. Так слушай же… Ещё великие провидцы прошлого говорили, что такая красная комета, в виде меча, влечёт за собой страшную войну. Великую Войну. Ту Войну, когда Рогатый, — кузнец осеняет себя знаком, — сойдётся со своими противниками в Большой Битве.
— Кто такой Рогатый? — спрашиваю, подозревая, что уже знаю ответ.
Кивок в сторону статуэтки и картин — хотя, правильнее их назвать, наверное, иконами — подтверждает догадку.
— Рогатый, это Бог, милостью которого существует Великая Империя…
После недолгого молчания, Гурт продолжает:
— Ты, надеюсь, понимаешь, что надо быть осторожным? Пусть я сейчас и отбил тебя, но деревенские злобу затаили. Они злопамятны, ох как злопамятны! Так просто не спустят такого щелчка по своему наглому носу.
— Да, понимаю, — не лукавлю ни капельки — сам думаю об этом. Что хороша же ситуация… Попал не пойми куда, ничего не помню — минус раз, и жирный такой минус. Чуть не убили, причём аж дважды — ещё минус, и вывод, что мне тут явно не рады. Нежданно-негаданно приобрёл покровителя — единственный, хоть и весомый, плюс. Но… У меня теперь есть враги, у нас, вернее. И они не оставят в покое, сомнений нет. И-и-и… Что же мне делать, дальше-то? Становиться учеником кузнеца и жить в деревне? Как-то не прельщает, если честно.
Ворочаясь на неудобной постели и снова пытаясь заснуть, решаю для себя наверняка — не задержусь здесь. Нет, какое-то время придётся побыть, пока не освоюсь и не привыкну к местным реалиям. Но потом надо валить, без вариантов.
Глава 5
Мои слабые руки с трудом поднимают тяжёлый брус и сдвигают его в сторону. Массивная толстая калитка, наводящая на мысли о крепостных воротах, открывается. Пришла пора побороть свои страхи! Оглядевшись по сторонам, осторожно ступаю наружу.
Столько времени живу в этой небольшой деревушке, у которой даже и названия-то не оказалось, а до сих пор не довелось выходить со двора. Не мог себя заставить. Это был даже не страх, нет, скорее просто какая-то усталость, нежелание создавать себе проблемы на пустом месте. Да и вообще не хотелось сталкиваться с жителями. Ведь последний раз едва не закончился моим сожжением…
Но вечно так продолжаться, конечно, не могло. И так уже давно чувствую себя неуютно, нахлебником. Надо отрабатывать! В руках два деревянных ведра, громоздкие, неудобные. Кажутся архаичными и непривычными, как и всё здесь, но других нет и выбирать не приходится. В конце концов, можно пользоваться и такими.
Моя задача: дойти до родника, набрать воды и принести обратно. Куда идти, кузнец объяснил. Не остановил — значит, ничего ужасного снаружи не ждёт. Если бы было опасно, наверное, не выпустил бы за пределы двора. Надеюсь.
Да, всё это, что происходит вокруг, воспринимается уже нормально, почти спокойно. И то, что я теперь — приёмный сын и ученик кузнеца, бывшего раба. И то, что у меня появилась какая-то дурацкая бирка, дающее право считаться почти полноценным гражданином какой-то там Империи. И то, наконец, что я ничего не помню о прошлой жизни, кроме того, что она была совсем, ну просто очень сильно другая.
Раньше такой зверь, как я, водился в гораздо более населённых местах, из глубин всплывает слово — «цивилизованных». Точно не здесь, где люди настолько дремучи, что готовы любого пришлого забить до смерти, а если не получится — так и вообще спалить, вероятно, живьём, принося в жертву каким-то там своим «Рогатым».
Вот только откуда я, ни малейшего понятия. Ни названий, ни образов — одни смутные ощущения. И полная неподготовленность к существованию здесь, где угораздило очутиться…
Первые дни этой моей новой жизни отпечатались в памяти очень хорошо, каждый не похожий на предыдущий. Я, как новорожденный, познавал мир — после того, как смог хоть как-то передвигаться, само собой. Тот раз, когда вышел и чуть не превратился в жаркое из человечинки, стоил такого напряжения, что пару дней мне вообще было не встать. Но оклемался я на удивление быстро, и уже скоро начал ходить снова, восхищая кузнеца темпами выздоровления.
По поводу бирки, появилась она просто — Гурт вырезал её, с соблюдениям всяких явно предусмотренных ритуалов: призвал эту свою Правду, сказал какую-то дежурную фразу, унёс в кузницу, какое-то время пропадал там — и после выдал мне. На деревяшке обнаружился искусно вырезанный символ наковальни, удивительно, как только бородач успел всё это сделать за такое короткое время. И мне почему-то казалось, что придётся ехать куда-то, оформлять бумаги… Ничего подобного! Раз, и готово. Как в сказку попал. Оставалось только надеяться, что бирка эта будет действительной не только для меня и кузнеца. Про то, можно ли подделывать такие, спрашивать постеснялся.
Что касается быта, то, как оправился чуть, из уютного дома пришлось переезжать на сеновал. Не жалуюсь — ночами пусть и свежо, но не холодно, так высыпаться получается даже лучше. В качестве одежды кузнец выдал какие-то старые, но ещё крепкие обноски, моё-то шмотьё, вернее то, что было на «моём» теле раньше, в результате избиения почти в лохмотья превратилось. Долго мучился, огромной, неудобной иглой и странными толстыми нитками подгонял всё под себя, но, в конце концов, даже стал выглядеть более-менее прилично. По местным меркам, конечно.
Самому всё это — и короткая туника, и просторные порты, и обмотки на ноги — казалось ужасным старьём, однако выбора не было. Да и всё равно не имел я понятия, как же оно должно быть, чтобы правильно-то. Остались лишь смутные воспоминания из того сна, настолько расплывчатые, что повторить увиденное получилось бы вряд ли. Единственное, что смог вспомнить более-менее ясно, и попробовал реализовать — это карманы. Причём, когда Гурт их увидел и я объяснил ему, для чего это нужно, кузнец пришёл в неописуемый восторг. Мол, а так можно? И попросил себе сделать такие же…
Что касается работы по дому, помогать ему я начал сразу, как только смог делать хоть что-то без головокружения и риска упасть. Кузнец и не подумал возражать, но, к сожалению, поначалу от меня было больше вреда, чем проку. Хозяйство оказалось будь здоров: козы, куры, огород, дом, кузница. И везде я чувствовал себя бесполезным, не знал простейших, вроде бы, вещей, которые Гурту приходилось долго и терпеливо объяснять. Пару раз он даже срывался, и, боюсь, как бы уже не раскаялся, что решил со мной связаться.
Но я старался, как мог. И когда понял, что могу попробовать выйти наконец наружу, и прогуляться по нашей невеликой деревне — твёрдо заявил о своём желании, и о том, что хочу помочь сходить за водой. Для кузнеца это была больная тема, уходило её много, а таскаться за ней, судя по его словам, приходилось не близко…
Сборы и подробные расспросы заняли какое-то время, я оттягивал время, как мог. Но момент истины настал. И вот я, наконец, осторожно, оглядываясь, покидаю уютный, уже довольно неплохо изученный дворик, внутри которого с некоторых пор чувствую себя в полной безопасности. Иду, в любой момент ожидая неприятностей. И успеваю даже дойти до окраины деревни и выйти на извилистую дорожку, ныряющую в овраг, до того, как они появляются. Мои маленькие враги.