— Вы хотите сказать — отец не оставил вам ничего в наследство? — не скрывая недоверия, усмехнулся Вилли.
Пэгги удивилась: с какой стати он интересуется состоянием ее кошелька, но ответила по-честному.
— Оставил… старую одежду, которую я отдала в Армию спасения, и несколько своих холстов.
— Вы сохранили их на память или выбросили? — перебил Брюс.
— Мне лично нравятся картины в старинной манере, где можно все понять. А эти выглядели наподобие сюрреалистических, будто рисовались в преисподней. — Пэгги даже плечами передернула, как при ознобе. — К счастью, Бог надоумил меня отнести их специалисту. Владелец небольшой частной картинной галереи отнесся к холстам иначе, чем я. Оговорив свои комиссионные, он выставил их на продажу. Каково же было мое изумление, когда первая картина была куплена за двенадцать тысяч долларов! А перед самым моим отъездом сюда вторая ушла за пятьдесят! Он собирается остальные выпускать на рынок постепенно, уверяя — те пойдут еще дороже. Работает и реклама, и то, что автор уже умер. Как он уверяет, посмертная слава художника — обычная история. Сомневаюсь, великий ли отец на самом деле? Нет, наверное. Но все равно приятно. Выходит, не совсем зря он годами изнурял себя…
— С ума можно сойти! — изумленно воскликнула Энн. — Вы получили за две картины столько денег! А сколько еще не продано?
— Около двенадцати. Не так уж много, если человек потратил на них всю жизнь, — задумчиво и печально произнесла Пэгги.
— Вы все отдали галерейщику? — мягко осведомился Брюс. В его голосе было скорее сочувствие, чем интерес к материальной стороне дела.
— Я оставила одну. Картина маленькая и скромная. На ней изображена молодая девушка, сидящая на траве рядом с собакой. В ее лице мне почудилось что-то знакомое или близкое, не знаю, не уверена. Я решила не выставлять портрет на продажу.
В комнате воцарилось молчание. Казалось, все размышляли. И каждый о своем. Интересно, подумала Пэгги, исподволь глянув на Брюса, он будто всерьез озадачен чем-то. Другое дело Энн — та, конечно, кумекает насчет выручки от картин, которых в глаза не видела, хотя если бы и случилось — с ее-то головкой, да разобраться?.. А Вилли — хитрец, опустил глаза в бокал. Бог не обделил Пэгги способностью наблюдать и подмечать детали, возможно, потому и удавались ей литературные труды.
Никто из присутствующих больше не задавал вопросов. Все принялись усердно поедать ветчину, картофель, сваренный в мясном бульоне, капусту, горошек и кукурузу — типичный для Новой Англии фермерский обед.
Еда пришлась по вкусу всем, кроме Энн, пекущейся о своем весе, хотя ела она за троих. Пэгги не отставала от нее. Во-первых, она не жаловалась на отсутствие аппетита, во-вторых, за всю свою жизнь ей ни разу не пришлось сидеть за столь обильным столом: ничего похожего даже с теми сиротскими трапезами, которыми угощали на Рождество или Пасху.
Когда обед наконец кончился, из-за стола сразу поднялась Глория Стоун.
— Мне пора. Кофе попью у себя наверху. Боюсь, она уже проснулась.
— Кто? — негромко спросила Пэгги, как только смолкли шаги. — Кто у вас наверху, Брюс?
— Почему бы нам не прогуляться по саду? — чуть подумав, сказал он и вежливо отодвинул стул, предлагая девушке выйти.
Вилли и Энн, оживленно шептавшиеся, не обращали на них внимания. Зато Пэгги отметила про себя галантность Брюса, не вязавшуюся с его грубоватыми манерами. Приятно, когда с тобой так обращаются, берут под локоть и ведут, словно настоящую леди.
Как только они скрылись за дверью, перешептывание между Вилли и Энн немедленно переросло в громкую перебранку.
— Так ей достанется все? — донесся пронзительный голос Энн.
— Заткнись! Он ведь не твой отец! — в тон ответил Вилли.
— Я не понимаю. Они ссорятся из-за меня? Я что-то сделала или сказала не так?.. — обернулась было Пэгги.
— Не берите близко к сердцу. Пошли. — Брюс решительно повлек Пэгги через холл к парадному входу.
Теперь они были слишком далеко, чтобы отчетливо различать слова, но ссорящиеся не унимались. Видно, выяснять отношения им было не впервой. Пэгги даже передернуло от брезгливости. Брюс это почувствовал, успокаивая, похлопал ее по руке, покоящейся на сгибе его локтя, осторожно помог спуститься по скользким каменным ступеням в сад.
Перед ним лежал западный склон крутых гор, где как раз заходило солнце. Внизу в роскошном золоте заката лежала зеленая долина. Кое-где виднелись дома вокруг фермерских участков, церковка с белым шпилем. Чистейший воздух благоухал ароматом цветущих полей.
— Чудо как красиво! — восторженно выдохнула Пэгги. — Тишина и покой.
Брюс усмехнулся.
— Покой для тех, кто с утра до ночи не работает в поле… Хотя, согласен, красиво. Я люблю смотреть не отсюда. Пойдемте.
Теперь они шли через сад. Деревья были большие и кряжистые, видно, давно посажены. Он шел быстро. Пэгги, тоже привыкшая к хорошему шагу, тем не менее, отставала. Брюс заметил это, приостановился, чуть улыбнувшись. Все дело в его улыбке, сообразила вдруг Пэгги. Обволакивает, как паутина. К такому попадешь — увязнешь, как муха. Или напрасно придираюсь? Громадные, как он, люди редко бывают недобрыми… И улыбка у него такая же… Ход ее мыслей прервал отчаянный лай собак. Они выскочили из-за деревьев, направляясь прямо к ним.
— О боже! — вскрикнула Пэгги, прячась за спину Брюса. — Я ужасно боюсь. Чуть не загрызли, когда я сюда приехала.
— Надеюсь, меня пощадят, а насчет вас не ручаюсь, — явно подначивая девушку, сказал Брюс.
— Ну, спасибо, утешили, — подхватила Пэгги шутку, но на всякий случай прижалась к нему поближе.
Псы у ног Брюса остановились, потом уселись, высунув громадные языки.
— Прикажите им уйти, — жалобно попросила Пэгги.
— Ладно, ребята, проваливайте. — Обе собаки подняли на хозяина глаза и фыркнули. — Они не понимают слово «проваливайте».
— Если не перестанете дразниться, — сердито сказала Пэгги, — вам от меня достанется!
— Да не бойтесь. Они не злые, хотя пару лет назад здорово укусили брата.
— Может, он заслужил?
Ядовитая реплика Пэгги заставила Брюса обернуться. Он внимательно посмотрел ей в лицо.
— Вам не нравится мой брат?
— Не особенно, — искренне призналась Пэгги. — Думаю, это взаимно… Да и вы от меня не в восторге, разве не так?
— Будет вам, — миролюбиво отозвался Брюс, озадаченный тем, как она раскусила их отношение к ней. — Наклонитесь и дайте собакам обнюхать руки.
Немного нервничая, Пэгги подчинилась. Сначала собаки коснулись мордами ее пальцев, потом та, что поменьше, лизнула их.
Напряжение исчезло. Пэгги потрепала собак за уши.
— Могли бы сразу сказать, — упрекнула она Брюса.
— Предпочитаю наглядные уроки. Пошли.
Без возражений Пэгги двинулась за ним. Псы поплелись следом. Вскоре они очутились среди дубов, высаженных полукружьем. В центре возвышался мощный пень, служивший спинкой скамьи. Видно, сколотили ее давно, широкая доска сиденья потемнела, кое-где потрескалась. Вид отсюда открывался замечательный. И горы, и долина внизу — как на ладони.
— Мое любимое место. Отдыхайте.
— Будто в театре, когда смотришь с балкона, — сказала Пэгги, усаживаясь.
Даже для ее высокого роста скамья оказалась чересчур поднятой над землей. Можно свободно болтать ногами, зато Брюсу как раз впору. Он спокойно расположился рядом, привычно зажав между коленями руки. Пауза явно затягивалась.
— Вы спрашивали, кто живет наверху? — наконец произнес он и покосился на Пэгги. — Только не перебивайте, прошу вас.
— Уж больно вы таинственны, — пожала плечами та.
— У меня много причин, чтобы не выкладывать все сразу. Надеюсь, поймете, когда узнаете… На втором этаже флигеля заперта больная… Глория Стоун сиделка при ней.
Пэгги едва сдерживалась от удивления.
— Сформулирую более точно, — продолжил тихо Брюс. — Мы все живем при нашей больной и, по существу, являемся ее слугами. Считается, что именно ей принадлежит хозяйство Реджвуда. Она в тяжелом состоянии, отсюда и возник вопрос с наследством… У меня нет полной уверенности в неоспоримости ее права распоряжаться всем здесь, поэтому я подключил адвокатов, выясняющих столь щекотливую проблему.
— Так кто же она? — не выдержала девушка.
Брюс поглядел на нее сверху и слегка сжал ей локоть.
— Если вы действительно Пэгги Макинрой, — сказал он, — то у меня для вас сюрприз. Это — ваша мать.
Пэгги оторопела, сердце ее оборвалось, дыхание перехватило.
— Моя мать?.. Не может быть. Она давно умерла. Я… — Слова застревали у нее в горле, мысли путались. — Не помню, как я узнала… Кто-то, наверное, сказал, или я что-то услышала… да будь она жива, разве я могла оказаться в приюте?
— Пожалуйста, не плачьте, — довольно строго проговорил Брюс. — Не выношу женских слез.
— Господи боже мой. — Пэгги пыталась найти носовой платок, но безуспешно. Брюс протянул свой.
— Успокойтесь, пожалуйста.
Пэгги с трудом удалось взять себя в руки. Самостоятельная жизнь научила ее владеть собой в любых обстоятельствах, хотя сейчас ей далось это невероятными усилиями.
— Раз вы зарабатываете писательским трудом — у вас должна быть хорошая память, Пэгги. Соберитесь, возможно, в голове всплывут какие-нибудь факты или детали, детка! Ну же…
— Единственное, что отчётливо помню об отце и матери, — их голоса. Вернее, споры. Они всегда кричали друг на друга. А еще звук бьющейся посуды, отчего я просыпалась в ужасе. Тогда отец склонялся надо мной, ласково утешал. У него были печальные глаза… А вот лицо матери не запомнила совсем. Не могу даже его представить. Вряд ли я вообще узнала бы ее.
Пэгги вскинула голову. Брюс отметил жесткую, почти злую усмешку, скользнувшую по ее губам.
— Для дочери, получившей сегодняшнее известие, ваша реакция выглядит странно, если не сказать больше!
— Да?.. А разве не странно поведение матери? — вскипела Пэгги. — За всю жизнь не подать о себе весточки, будто я в чем-то виновата перед ней? Ни разу не поинтересоваться, как живет в чужих людях ее ребенок? Где же была материнская рука, в которой я так нуждалась, пусть бы хоть по головке погладила! Или она с рождения возненавидела меня?.. Почему? За что вычеркнула из своей жизни?