— Если человек, которого ты собираешься напоить этой смесью, юн или тщедушен, то разводи не больше одной капли на один кубок. Если у него слабое сердце или лёгкие, то используй что-нибудь другое: лисий корень его убьёт. И ещё: поить этим настоем следует заблаговременно. Ибо через десять минут после его употребления у того, кто его выпил, появляется лёгкая одышка и потливость. Через двадцать — ускоряется сердцебиение и начинаются приступы удушья. Ничего особенно страшного, но в течение первого часа даже опытнейшие воины бывают настолько слабы, что не в состоянии поднять собственный меч. Потом эти ощущения пропадают, возникает лёгкая эйфория, притупляется чувствительность к боли, и человек превращается в натасканного на убийство пса…»
«Две или одну?» — глядя на баночку с настойкой, спросила себя я. И, сравнив своё запястье с запястьем сидящего напротив Беглара, мысленно вздохнула.
Густая чёрная капля медленно оторвалась от горлышка и, совершив короткий полёт, разбилась о поверхность воды.
Кап…
«Две или одну?» — задержав руку, повторила я. И снова покосилась на руку Беглара.
«Ты и юна, и тщедушна… — хмуро буркнул внутренний голос. — А ещё потеряла много крови. Тебе и одной многовато! Уймись! Убери её куда подальше и займись делом!»
«Делом?» — переспросила я и, помешав ложкой в кубке, залпом выпила его содержимое…
— Лучше бы выпила айир… — встревоженно уставившись на моё перекошенное лицо, пробормотал Тур. — Смотреть на тебя страшно…
— Нельзя ей айир… — вытерев губы тыльной стороной ладони, вздохнула я. — Сгорит за сутки… А так — продержится ещё дней семь-восемь…
— Семь-восемь? — не удержался стоящий за Туром Ушейба. — А потом?
— Потом сгорит… — криво усмехнулась я.
— Не надо. Великая Мать Виера!!! — воскликнул парень. И, с вызовом уставившись на удивлённо повернувшегося к нему вождя, выдохнул: — Она не должна умирать!
— Это почему? — поинтересовалась я.
— Она красивая…
— И что? Сколько красивых женщин умерло от твоей руки?
Взгляд парня метнулся влево-вверх:[98]
— Они были другими… А эта…
На мгновение представив себе, что именно он может вспоминать, я почувствовала, что теряю над собой контроль. И с огромнейшим трудом удержав на лице равнодушное выражение, аккуратно положила баночку с настойкой лисьего корня обратно в свёрток со снадобьями и вцепилась в баночку с ворсянкой…
— …очень красивая… — после небольшой паузы всё-таки закончил равсар. — Поэтому она должна…
— Рот закрой и иди отсюда… — неожиданно для меня рыкнул Тур. И подхватив с земли выскользнувшую из моих рук баночку с ядом, встревоженно заглянул в глаза: — Великая Мать, может, час-другой подождать?
— Нельзя, мой эдилье… — вздохнула я. И решительно принялась разматывать повязку на запястье…
…Как ни странно, глядя на то, как равсары пьют дикую смесь из моей крови, вина, отвара равельника и отвара ворсянки, я не чувствовала ничего — ни угрызений совести, ни сочувствия, ни страха. Видимо, взгляд-воспоминание Ушейбы оказался той самой последней каплей, которая переполнила чашу весов и помогла мне сделать выбор между смертью и Смертью. В пользу последней. Поэтому, дождавшись, пока последний из них сделает вожделенный глоток, я повернулась к Туру и протянула ему смесь, приготовленную лично для него:
— Пей. Это для тебя…
Опрокинув в себя содержимое кубка, Беглар вытер губы и прислушался к своим ощущениям:
— В сон пока не тянет…
Пришлось объяснять по второму разу:
— Ещё рано… Подействует минут через пятнадцать…
— Я думал, сразу…
— Нет. Отвар этой травы должен впитаться в кровь. Только тогда он сможет убрать нездоровую красноту с ваших лиц, желтизну из глаз и унять боль в правом подреберье…
Равсар удивлённо посмотрел на меня, шевельнул рукой, словно пытаясь прикоснуться к боку, а потом усмехнулся:
— Каждый раз удивляюсь твоему всеведению…
— Все вы такие вначале… — усмехнулась я. Заранее зная, что увижу в его глазах ревность…
Глава 30Аурон Утерс, граф Вэлш
Осадить коня… Потянуться… Спешиться… Выхватить мечи… Провернуть их в руках, изобразить пару ударов и закинуть обратно в ножны… — вбитую в подсознание последовательность действий, свидетельствующих о том, что я не пленник и еду в долину Красной Скалы по своей воле, я выполнил через «не могу». Потом торопливо запрыгнул в седло, привычно запретил себе смотреть вправо-вверх, в направлении потайного поста над ущельем, и… удивлённо уставился на Колченогого Дика, зачем-то съехавшего с тропы к самой реке и оттуда вглядывающегося в противоположный от Насеста склон ущелья.
— Дик?
— Что-то случилось, ваша светлость… — угрюмо буркнул воин. — Сигнальный костёр палят…
Подняв голову, я нашёл взглядом крону кривого деревца, растущего из трещины рядом с приметным треугольным выступом, вгляделся в тёмное пятно чуть правее и выше, и, не увидев там даже намёка на сияние, недоумённо повернулся к Дику.
— Не туда смотрите, ваша светлость… — буркнул воин. — Отблеск света можно увидеть только отсюда. И то, если знать, куда именно смотреть…
Решив, что могу себе позволить минутную задержку, я спешился, спустился по склону почти до самой Кристальной и, следуя указаниям Дика, нашёл взглядом длинную вертикальную трещину, потом скол, напоминающий серп, и следом — еле заметное пятнышко света рядом с косой тенью от торчащего из скалы камня.
— Вон то пятно, похожее на солнечный зайчик? — удивлённо спросил я, убедившись, что других светлых пятен там нет.
— Угу… — кивнул Колченогий. — Оно самое…
— М-да… А я и не знал, что из ущелья можно углядеть отблески сигнального костра… — почесав затылок, признался я. — Его же зажигают внутри пещеры…
— И я не знал… — вздохнул Колченогий. И помрачнел: — Лис показал… Перед отъездом в Арнорд…
Перед моим внутренним взором тут же возникла счастливая улыбка на иссиня-белых губах десятника. И мёртвый взгляд в никуда.
— Хороший был воин… — скрипнув зубами, пробормотал я. И, в два прыжка оказавшись рядом с конём, взлетел в седло.
— Угу… — буркнул Дик. И тоже затих…
…Подвесной мост Рожна начал опускаться вниз, как только мы вылетели из-за поворота ущелья. Причём с такой скоростью, как будто за нами гналась наступающая армия врага. А над Правой башней курился лёгкий дымок — свидетельство того, что там сейчас пылает сигнальный костёр. На всякий случай оглянувшись и удостоверившись, что преследователей за нами нет и не предвидится, я осадил коня и уставился на стоящего за опущенной герсой десятника Учаху Секиру. Вернее, не на него, а на его пальцы…
…Вопросы, задаваемые мне Учахой, были совершенно обычными. И требовали обычного подтверждения. Поэтому я зашевелил пальцами в ответ:
«Еду не под принуждением». «Чужих в отряде нет». «Очень тороплюсь».
Дождавшись контрольной фразы «Болт, нож, двое справа», на первый взгляд не имеющей никакого смысла, десятник облегчённо вздохнул, рыкнул на своих подчинённых и дёрнулся, словно пытаясь ускорить движение начавшей подниматься решётки.
Я криво усмехнулся: для того, чтобы приподнять кованую герсу, надо было быть сказочным инеевым великаном. Или обладать силой пары сотен человек.
Тем временем Секира проскользнул под решёткой, остановился в шаге от моего коня, прижал к груди правый кулак и склонил голову:
— С возвращением, ваше сиятельство!
Приветствие прозвучало глухо. И совсем не радостно. Впрочем, удивляться было нечему: до того, как стать десятником, Учаха несколько лет служил в десятке Рыжего. А значит, должен был переживать его гибель.
— Спасибо… — отозвался я.
— Скажи, зачем ты приказал палить сигнальные костры?
— Это не я, ваша светлость… Приказ вашей матушки: сообщить, как только вы появитесь в ущелье…
Продолжать десятник не собирался. Значит, не имел никакого представления о причинах, вынудивших мою мать отправить почтовых голубей в Льес, Заречье и Сегрон.
— Когда Лиса привезли? — спросил я, не отрывая взгляда от решётки, медленно ползущей вверх.
— Третьего дня, ваше сиятельство… Ждут только вас…
— Где?
— Дома… — вздохнул Секира. И уточнил: — У Лиса… Графиня Камилла предлагала положить его в зале Памяти вашего замка, но Дайрика упёрлась, как… э-э-э… В общем, отвезли в Изумрудку…[99]
Представив себе чёрное от горя лицо супруги Лиса, я скрипнул зубами:
— Ей… виднее…
Десятник угрюмо кивнул:
— Угу…
…Когда герса поднялась выше холки моего коня, я спешился, подал знак «делай, как я» и, перекинув повод через голову коня, рванул через двор к внутреннему захабу Рожна…
…Пробежка по Косой Сажени с конями в поводу оказалась не менее рискованным занятием, чем скачка. Только уже не для нас, а для наших коней: их подковы скользили по гладкому, как стекло, камню, и бедные животные то и дело теряли равновесие. Однако перспектива потерять пару лошадей пугала меня гораздо меньше, чем падение с них любого из воинов, поэтому я нёсся на подъём на предельной скорости. Замедляя бег только тогда, когда оступался мой конь.
Выбежав из ущелья, я кинул взгляд на поля вокруг Изумрудной Рощи и, удостоверившись, что крестьян на них предостаточно,[100] раздражённо посмотрел на розовеющие вдали стены родового замка: составляя письма, мама явно думала о чём угодно, кроме того, что я буду чувствовать, ознакомившись с их содержанием…
…Нет, на первый взгляд, в письмах не было ничего особенного: мама жаловалась на одиночество, интересовалась состоянием моего здоровья, напоминала о наступлении осени и просила не надевать кольчугу на тонкий поддоспешник. Однако любой из членов моей семьи, прочитав письмо, схватился бы за голову: во-первых, все три письма были абсолютно одинаковы. Что, учитывая характер моей мамы, было совершенно невероятно. Во-вторых, текст, трижды переписанный мамой, начинался с обращения «мой дорогой сын». Что, согласно принятым в нашем роду условным знакам, являлось предупреждением о грозящей мне опасности. В-третьих, во всех трёх письмах под витиевато выписанным словом «скучаю» стояла небольшая клякса. Что означало, что в лене случилось нечто, требующее моего немедленного возвращения…