небытия.
Несколько минут концентрации — и перед внутренним взором возник образ луковицы. Причём настолько реальный, что я смогла рассмотреть не только её форму и цвет покрывающих её оболочек, но и их фактуру. Отстранённо отметив, что небытие получается очень глубоким, я осторожно сняла с луковицы первую полупрозрачную фиолетовую плёночку…
…— Прошу садиться! Вот в это кресло, ваше величество…
…Я снова увидела удовлетворение в глазах мэтра Джиэро, и ощутила, как изменился взгляд мамы, почувствовавшей в его голосе нотки удовлетворения. А ещё — заметила отблеск пламени в её глазах, перепутанную прядь волос в локоне, волей придворного парикмахера касающегося её правого плеча. И, сообразив, что в этот раз воспоминания о недавнем прошлом будут намного острее, чем обычно, ненадолго остановила Время. Чтобы собраться с духом и приготовиться заново переживать немногие светлые часы своей жизни…
— А у тебя тут жарковато… — справившись с ужасом, мама заставляет себя усмехнуться. И делает шаг к столику с пыточным инструментом…
К светлым часам период обработки элирейца не относился, поэтому я «отложила» в сторону эту оболочку, отщипнула от луковицы сразу десяток-полтора и провалилась на несколько месяцев глубже.
— Знакомься, Джиэро! Это моя дочь, принцесса Илзе… — Слова срываются с губ отца так, как будто обладают весом. Тяжёлые, как каменные жернова, они обрушиваются на мою душу и играючи проламывают те щиты, которыми я пытаюсь отгородиться от жуткого настоящего… — С сегодняшнего дня она будет помогать тебе в твоём нелёгком труде…
— Как прикажете, ваше величество! — Палач складывается в поклоне. И выпрямляется только тогда, когда слышит рёв раздражённого отца.
— Прекрати кланяться! Не во дворце!
— Прошу прощения, ваше величество! — мэтр Джиэро очень неплохо изображает раскаяние. Для кого угодно, только не для меня: его глаза, руки, губы просто кричат о том, что он сейчас чувствует на самом деле.
Чувств в нём много: злорадство, ненависть, презрение, ехидство, предвкушение чего-то волнующего, почему-то ассоциирующегося у меня со сладострастием. В общем, что угодно, кроме раскаяния. А отец этого не видит!
— Ладно, прощаю… В общем, она — в твоём распоряжении. От рассвета и до заката. Каждый день…
«Каждый день…» — вглядываясь в артикуляцию отца, мысленно повторила я. И поёжилась от ужаса. А Время, словно почувствовав, как мне страшно, остановилось. Само.
Я мрачно вгляделась в бесстрастное лицо отца и, очередной раз не найдя в нём даже тени заботы обо мне, вдруг захотела ещё раз пережить несколько следующих минут, ввергнувших меня во тьму Кошмара задолго до моего совершеннолетия.
…Взгляд палача скользит по моему лицу, спускается на грудь, а потом рывком смещается влево-вверх.[21]Брови сдвигаются вместе, а в глазах возникает немой вопрос.
— Спрашивай… — повелевает отец.
— Простите, ваше величество, а её высочество, что, ещё не опоясана?[22]
— Нет… — покосившись на моё платье, не перетянутое под грудью пояском, кивает отец. — Зачем терять время? Видеть она научилась. Значит, ей пора заняться делом… На благо королевства и… моё…
«Восемь месяцев… прошло уже восемь месяцев…» — горько вздохнула я. Потом в последний раз вгляделась в бесстрастное лицо отца, не знающего, что такое любовь к дочери, и решительно отщипнула от луковицы ещё несколько оболочек…
— Ой! А у вас ссадина на коленке! Прямо как у меня! Хотите, покажу? — графиня Айлинка Утерс по-крестьянски задирает подол платья и тыкает грязным пальцем в своё разбитое колено. — Вот! Это я вчера с Дичка упала!
— С чего? — скомкав в руках снятую с себя грязную мужскую рубашку и с вожделением уставившись на бочку для омовения, спрашиваю я.
— Ну, Дичок, это… Дичок! — сестра моего похитителя непонимающе смотрит на меня, а потом вдруг гордо задирает подбородок: — Жеребец! Ещё не объезженный! Огромный, как Лысая гора, быстрый, как молния, и знаешь, какой красивый? Ой… простите, ваше высочество, заболталась! Знаете, какой он красивый?
— А как вас к нему подпустили? Ну, если он необъезженный? — опустив палец в горячую воду и предвкушая будущее удовольствие, спрашиваю я.
— Меня и не подпускали… — Сестрёнка Аурона Утерса смешно морщит нос, потом, решившись, поворачивается ко мне спиной и ещё раз вздёргивает подол. Демонстрируя мне попу, исчерченную красными полосками.
— Ого! Розги? И сколько ударов?
— Двадцать… Я ни разу не ойкнула…
— М-да… — Состроив на лице подходящее выражение, я наконец погружаюсь по горло в воду и жмурюсь от удовольствия… А потом понимаю, что девочка ждёт несколько более живой реакции на свой поступок. — Не многовато?
— Ну-у-у… — Взгляд девочки уходит вправо-вниз.[23] — Нет. Я ведь могла свернуть себе шею…
— Действительно могла…
Услышав голос, раздавшийся от двери в купальню, Айлинка вздрагивает и слегка краснеет.
— Дочь! Могу я попросить тебя ненадолго оставить нас наедине? — без всякого сюсюканья интересуется у неё графиня.
— Конечно, мама… — кивает девочка и, сорвавшись с места, исчезает из поля моего зрения.
Ход воспоминаний слегка замедлился, и я вдруг поймала себя на мысли, что мне страшно. Страшно заново ощутить те чувства, которые вот-вот начнёт испытывать мать моего похитителя!
— Ваше высочество! Простите, что отвлекла вас от омовения, но, боюсь, другой возможности побеседовать с вами мне может и не представиться… — вздыхает графиня. — А я должна знать, что задумал мой непутёвый сын. И, по возможности, успеть помочь ему не совершить непоправимую ошибку…
В её словах и жестах было намешано столько настоящих чувств, что я снова растерялась. Ведь при дворе моего отца никто и никогда не чувствовал стыда. Ни за себя, ни за кого-то другого. И никто ни за кого не переживал. Тем более так искренне, как это делала эта женщина.
— Я не знаю, что он задумал… — справившись с удивлением, отвечаю я. И, увидев в глазах своей собеседницы ещё более дикое смешение чувств, ошарашенно замолкаю. Пытаясь разобраться во всех оттенках того, что ощущаю.
Графиня до крови прокусывает губу. И, не заметив (!) этого, задаёт следующий вопрос:
— А… мой сын… не позволял по отношению к вам каких-либо… вольностей?
Ошалев от чёткого ощущения, что она ПЕРЕЖИВАЕТ ЗА МЕНЯ, за дочь того, чья армия вторглась в пределы их королевства, я прикипаю взглядом к её лицу. И, поняв, что мне ничего не привиделось, отрицательно мотаю головой:
— Нет. Если не вспоминать о том, что он меня похитил и насильно привёз в Элирею, то его поведение по отношению ко мне можно назвать безупречным…
— Что ж… Хоть тут он остался самим собой… — снова вздыхает графиня. Потом судорожно сжимает пальцы правой руки и готовится сказать нечто, что в данный момент считает ещё более важным:
— Ваше высочество! Я, графиня Камилла Утерс, супруга Логирда Утерса Неустрашимого, от имени главы нашего рода, в данный момент отсутствующего в замке, приношу вам искренние извинения за проступок моего сына. И предлагаю вам свою защиту…
— От вашего сына? — вырывается у меня.
Ещё бы: поведение графини Утерс вышло далеко за рамки того, что я тогда могла себе представить!
— Да… — кивает графиня. — Если я попрошу, то Аурон откажется от своих планов касательно вас, и…
— …и оставит меня в вашем замке?
— Нет. Проводит вас обратно до Свейрена…
Я опять остановила Время, вгляделась в её глаза и в который раз убедилась, что она искренне верила в то, что говорила. Снова погрузившись в ту мешанину чувств, которые обуревали мою собеседницу, я несколько минут смаковала её любовь, веру в своего сына, чувство вины передо мной, и, ненадолго почувствовав себя человеком, позволила прошлому продолжить свой бег…
— Ради того, чтобы доставить меня в ущелье Кровинки, ваш сын готов почти на всё… Это его слова, графиня… А ещё он сказал, что ему было очень тяжело смириться с такой необходимостью… И что я — тот самый аргумент, который может помешать армии моего отца резать ваших мужчин и насиловать ваших женщин.[24] То есть, как мне кажется, граф Аурон Утерс собирается обменять мою жизнь на жизни сотен или тысяч подданных вашего верховного сюзерена… Как вам такое видение ситуации?
Графиня Утерс бледнеет, как полотно. Потом на мгновение прикрывает глаза, сглатывает подступивший к горлу комок и выдыхает:
— Я могу приказать нашим воинам проводить вас обратно в Свейрен…
— …ничего не сообщая вашему сыну? — криво усмехаюсь я. — А зачем вам это надо?
— Да, жизни подданных его величества — это очень много. Но каждый поступок должен быть… — графиня замолкает на полуслове и краснеет до корней волос: — До Аурона слово «Утерс» являлось синонимом понятий «Честь», «Верность», «Долг»… А он…
— А он умудрился заставить моего отца увести армию из Запруды… — остановив воспоминания, мысленно вздохнула я. — И при этом не потерять лицо и не опозорить свой род…
…Следующая оболочка отделилась от луковицы так, как будто обладала свободой воли. И, растворившись в небытие, оставила меня наедине с человеком, недолгие минуты общения с которым я считала самыми светлыми минутами в своей жизни…
…Кинжал Тома для меня чуточку тяжеловат. Но его клинок, выставленный в направлении, где, по словам графа Утерса, обитает волчья стая, создаёт иллюзию защищённости.
Нет, конечно же, я не обольщаюсь. И точно знаю, что нападения стаи не переживу. Но с оружием в руке можно умереть достойно. Дорого продав свою жизнь. Поэтому я не отрываю взгляда от отрогов горы, вслушиваюсь в каждый шорох и жду…