7
Он звонит Майе уже в полёте.
– Ты дома?
– Не совсем.
– Но в Нижней?
– Да.
– Я хочу к тебе заскочить, а то уже полторы недели не видно тебя, не слышно.
– Ну, ты ж знаешь, вся в работе и учёбе. Через полчаса вернусь домой.
– Я буду у тебя примерно через час.
– О’кей.
Пока флаер летит, Варшавский думает о том, что он может рассказать полиции, и приходит к выводу, что ничего. Вообще ничего. Его смерть выгодна огромному количеству влиятельных людей. Слишком много прямых врагов в разных лагерях, речи об их объединении быть не может.
Он переключается на мысли о дочери. Он знает, что у неё появился, наконец-то, более или менее постоянный молодой человек со смешной фамилией. Более того, она лично просила принять его в лабораторию времени, хотя до этого парень работал где-то в области обслуживания лифтов. Ну и ладно, это совсем небольшой каприз. Умов в лаборатории хватает, а руки лишними не бывают.
Варшавский гордится дочерью, которая в девятнадцать лет вошла в состав лаборатории, работающей в серьёзнейшем направлении. Честь открытия века, если таковое произойдёт, будет принадлежать в том числе и ей. Впрочем, насколько знает Варшавский, в мире есть ещё ряд лабораторий времени – не менее секретных и не менее серьёзных.
И она умна. Умна настолько, что может войти в большую политику, стать его преемницей. Варшавский уверен в этом на все сто. Другой вопрос, что Майю не слишком интересуют политические дрязги. Но это поправимо.
Флаер приземляется, по соседству опускаются флаеры сопровождения. Автомобиль уже ждёт Варшавского. В салоне он один, никто из охранников не присоединяется.
Дорога до апартаментов Майи занимает около пяти минут.
Квартира Майи около бывшей «Алексеевской» невелика. Три комнаты. Для дочери министра дел ближнего космоса – практически ничего. Варшавский предлагал ей более престижный район, большую площадь, но Майя отказалась. Уют, сказала она. Самое важное – уют. Поэтому в её гостиной есть камин. Настоящий, с огнём, дровами и брызгами искр на ковёр. Правда, искры – имитация, но от настоящих не отличишь.
Дверь разблокирована для него. Он входит.
– С тобой всё нормально? – говорит она с порога. – В тебя стреляли!
Майя взволнованная, но весёлая и солнечная.
– Всё в порядке, не попали. А вот Максиму не повезло.
Он чмокает дочь в щёку.
– Попали?
– Убили.
– Ужас. Уже понятно, кто?
– Нет, сегодня еду общаться с полицией.
Майя резко меняет тему.
– Есть будешь?
– Буду, почему бы и нет.
Есть женщины, которые любят готовить. Майя не из таких, она всецело доверяет электронной кухне. Его вкусы – овощной салат, свинина, зелёный лук – Майе хорошо известны.
Варшавский проходит в кухню. Большое помещение, ворсистый пол, диваны, принимающие форму тела, барная стойка.
– Как дела? – Он усаживается на диван.
– Да как обычно. Ты каждый раз задаёшь одни и те же вопросы. Лучше расскажи про покушение.
– Ты же одинаково отвечаешь на мои одинаковые вопросы. А о покушении пока нечего рассказать. Автоматический пулемёт, датчики. Вышел из машины на площади Лифтов, и тут…
– В тебя попали?
– Немного.
– Больно?
– Нет, конечно. Заживёт за пару дней.
– А Максим?..
– В голову. Такое уже не вылечишь.
– Ужас.
Ты слишком беззаботна, моя девочка. Слишком легко ко всему относишься.
– Давай не будем об этом, – просит Варшавский. – Если что выяснится, я тебе расскажу. Всё в порядке, я жив и не пострадал, если не считать одной царапины. Это обычное дело.
– Обычное дело – покушение на тебя?
– Считай что так. Политика.
– Политика… Смотрела твою пресс-конференцию, – говорит Майя.
– И как?
– Внушает. Даже сама поверила.
– А раньше не верила?
– Раньше как-то безразлично было. Нужно для науки – значит, нужно для науки.
Варшавский поднимает на Майю глаза.
– Майя, а что ты думаешь об этом сама?
Вот такой ты, Варшавский. Ты даже дочь переводишь на разговор о политике. Тебя на самом деле не интересует ничего, кроме твоей идеи. Ты весь в этой идее, у тебя ничего больше нет, и ты ни в чём больше не нуждаешься.
– Па, я правда ничего об этом не думаю. Я – историк. И потому работаю в области перемещений во времени. Ты сам это инициировал. Мне интересна музыка середины двадцатого века, металл и романы Милорада Павича. Как я могу сказать тебе что-то о том, что меня совершенно не интересует?
Варшавский хочет сказать, что отсутствие гражданской позиции – это не очень хорошо, но сдерживается. Его самого тошнит от того, каким он стал на министерском посту.
– Ладно, я не хотел тебя обидеть.
Еда появляется на столе.
– Да я не обиделась. Просто у нас разные взгляды на жизнь, и это не потому что ты на тридцать лет меня старше.
Варшавский уже ест.
– Кстати, что твой роман?
– Ты про что?
– Про парня со смешной фамилией.
– Встречаемся. Ничего серьёзного.
Варшавский чувствует, что Майя врёт. Неосознанно. Даже не отцу, а самой себе. Ничего серьёзного с её стороны, а парень наверняка влюблён по уши.
Он не знает, о чём говорить с дочерью. Хочется рассказать о предстоящей встрече с Якобсеном, но нельзя, да и неинтересно ей это. Его жизнь превратилась в стандартную череду распоряжений, решений, совещаний, переговоров. Ничего нового уже много лет.
– Как лаборатория?
– Какая из?
– Времени. Про анабиоз, думаю, рассказывать нечего.
– Ну почему? Я при случае могу собрать и разобрать анабиозис голыми руками. При том, что ты сам знаешь, откуда они у меня растут.
Варшавский смеётся.
– А время… Моя роль невелика. То есть я планирую предстоящие испытания. В какое время отправиться, что туда с собой взять, на каком языке разговаривать. Хотя до путешествия ещё далековато.
– Но движение есть?
– Едва теплится. Думаю, когда мне стукнет сто лет, как раз можно будет начинать испытания.
Еда вкусная. Электронный повар редко ошибается.
Майя хочет вернуться к разговору о покушении, но не решается.
– Не нужно об этом, – говорит Варшавский. – Правда. Мне не хочется об этом говорить.
Она кивает.
– Хорошо.
Нам не о чем больше говорить, детка. Была мама, но её давно нет. Мама была связующим звеном. Переводчиком с политического на детский. Теперь детский уже не нужен, но переводчика всё равно не хватает. С политического на человеческий.
Кстати, о покушении. Если бы на пути Варшавского стоял один-единственный конкурент, который мешал бы осуществить задуманное, Варшавский бы не сомневался. Он поступил бы так же. Автоматический пулемёт гораздо надёжнее, чем слова и обещания.
CSR-24K. Варшавский никогда не слышал такого названия. Нужно спросить вечером.
– Ты давно был у мамы?
Полтора года. Но два месяца назад он врал, что недавно.
– Два месяца.
– Сходи. Она любила тебя.
В этих словах чувствуется: «А ты? Ты любил её?»
– На неделе.
Майя кивает. Она не верит ему, и в этом права.
Интересно, из чего делают мясо, которое у него в тарелке. Оно выглядит как мясо и пахнет как мясо. Скорее всего, его выращивают напрямую. Просто клонируют мясных зверей, огромные туши с простейшей системой кровообращения и пищеварения. На вкус они могут быть говядиной, свининой, курицей. Чем угодно.
Зря он заехал.
– Па, я тебя люблю, – говорит Майя и проводит рукой по его щеке. – Ты не огорчайся. Это generation gap, пройдёт. Может, я тоже в политики пойду, когда машину времени дострою.
Он улыбается.
– Ну вот, – Майя улыбается в ответ. – Так гораздо лучше.
– Я тоже тебя люблю, девочка, – говорит он.
8
Господин начальник полиции Верхней Москвы Владимир Саввич Колесниченко внешне похож на Варшавского. Подтянутый, с намечающимся животиком, темноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. Хотя на самом деле – гораздо старше. Они с министром сидят в большом кабинете друг напротив друга. Колесниченко – в огромном кресле, где утопает даже его большое тело. Варшавский – на удобном диване.
Они слишком давно друг друга знают, чтобы разводить официоз.
– Ну, Анатолий Филиппович, неофициальную часть мы закончили.
Неофициальная часть – пожимание рук, вопросы из серии «как дочь», «как внуки», комплименты выступлению Варшавского на пресс-конференции.
– Да, – соглашается Варшавский.
– Тогда я тебе, Анатолий Филиппович, сейчас расскажу, что произошло, а ты мне расскажешь, почему это произошло.
Он умный, этот старый лис.
– Слушаю.
– Ну, как тебе, наверное, сказали, это автоматический пулемёт системы CSR-24K…
– Мне незнакома эта модель.
– И не должна быть. Это не серийная модель. Ты же понимаешь: пулевое оружие сегодня имеет не очень высокую востребованность. Точнее, узкую. Спецоперации определённого свойства и так далее. Когда известно, что террористы в здании вместе с заложниками, весь дом аккуратно усыпляют, причём мгновенно. А вот для убийства кого-то одного, да ещё в окружении, ничего лучше пулевого оружия не придумали. CSR-24K – это экспериментальный образец. Их изготовлено едва ли полсотни. Каждый экземпляр не просто отслеживается электронными методами, но пронумерован механически – микрогравировкой на корпусе и на каждой детали в отдельности. Удалить такую микрогравировку нельзя никак.
– И?
– На том пулемёте, из которого тебя пытались застрелить, нет микрогравировки как таковой. Экземпляр не отслеживается по компьютерным базам. Он вообще не должен существовать. Но он существует.
– Как его пронесли в Верхнюю Москву?
– Ну, это было просто. Более того, мы уже отследили нескольких исполнителей. По одной детали проносили в течение месяца.
– Кто?
– Техники-лифтёры. Разные. Пока отследили двенадцать человек.
– Они знали, что перевозят?
– Нет. Каждому хорошо заплатили за один рейс с одной контрабандной деталью. Технический лифт не так строго отслеживается, как пассажирский. Плюс к тому есть подозрение, что охранникам тоже приплатили. Но они отрицают, не докажешь.