«А по отношению к ворону это гуманно?»
«Вот-вот. В итоге нашли личинку, умершую от естественных причин, и отсняли сцену».
«То есть просто убили личинку где-то за кадром?»
«Точно».
«Вообще-то, это не PETA, – вставляет Юджин. – Это какие-то локальные американские защитники».
«Ну, PETA тоже хороша, – возражает Женя. – С завидной регулярностью на улицах появляются обнажённые дамы, даже в мороз, которые таким образом требуют не носить изделия из меха».
«А также не есть никаких продуктов, производимых животными, например, мёда или молока».
Майе хочется сказать, что и в её время есть подобные безумцы. Но из троих её собеседников только Юра более или менее знает правду. Остальные не знают, что она из будущего. Они просто знают, что её нужно туда отправить.
Как Волковский сумел их так «подсадить» на свою веру, Майя не знает. У него – свои рычаги воздействия.
Логика и здравый смысл в Майе борются с воспоминаниями.
Юра молчит. Он в наушниках, слышно, что играет что-то резкое и тяжёлое.
Чтобы успеть на свидание с Димой к шести, нужно выходить из дому примерно через час. Ещё в Китае Майя обнаружила, что сборы здесь занимают гораздо больше времени, чем в двадцать седьмом веке. Нет нанокремов, которые автоматически собирают с кожи грязь и делают её нежной, нет устройств для подбора правильного запаха и цвета губ. Приходится всё делать вручную. Смотреть в зеркало, водить по губам странной палочкой под названием «помада». Майе нравится её вкус.
Недавно она прочла, что среднестатистическая женщина съедает за свою жизнь тридцать пять килограммов помады. И даже мужчина три килограмма. Она не сразу поняла, что речь о поцелуях.
Ассоциативный ряд приводит её к мысли о Диме. Как он смотрел на неё. Как он хотел поцеловать её – незнакомую, молчаливую.
Нет. Это первое и последнее их свидание. Зачем ты согласилась, Майя?
«Так! – громко произносит Юджин. – Мадемуазель Майя, вам стоит быть повнимательнее!»
Она наступила на какой-то провод.
Сложно привыкнуть к тому, что здесь вся связь – проводная. Нельзя брать энергию из воздуха. Теслу здесь не поняли.
Нет, не «здесь». Его пока что не поняли. Его поймут – в двадцать третьем веке. Человека, который на три столетия опередил своё время.
«Ну что-с, – распрямляется Женя. – Крысу?»
Юра снимает наушники.
«Кота».
«Неужели ты всё слышишь в этих наушниках?»
«Слышу. Кота».
Он всегда такой. Два-три слова за день, и все по делу, все в точку. Странный человек. Очень надёжный, иначе Волковский бы ему не доверился.
«Мы ещё не пробовали кота», – настороженно говорит Юджин.
Количество требуемого анксиолитика для кота рассчитано по массе относительно массы крысы. Кота зовут Балбес, его подобрали на улице неделю назад, вымыли, привили, проверили на разные болезни. Кот оказался здоровым и сильным.
Женя подносит к анабиозису клетку с котом. Тот флегматичен: он недавно плотно поел. Перед экспериментом животных не кормят, но никто не ждал, что Юра потребует кота.
Юра официально назначен главным. Значит, так и должно быть.
Майя поражается удивительному разгильдяйству и несобранности этих людей. Они делают всё играючи. Они присоединяют важнейший кабель, даже не проверив его целостность; они рассчитывают дозу анксиолитика на глаз и лишь после успешного эксперимента фиксируют, сколько вещества было введено. При этом у них всё получается легко. Кажется, поставь сейчас Женю или Юру на канат, они точно так же, легко, быстро, с риском для жизни пойдут по этому канату – и не упадут.
Кот получает дозу анксиолитика из ветеринарного шприца-пистолета и через считаные секунды засыпает. Женя открывает клетку, достаёт животное, начинает подсоединять его к питательной системе анабиозиса.
«Ты был хорошим котом, Балбес», – печально говорит Юджин.
«Молчи, а?» – косится на него Женя.
«Мы должны решить», – неожиданно вставляет Юра.
«Что?»
«Кто будет первым подопытным из людей. Если с Балбесом всё будет нормально, мы пробуем Джо. И всё. После Джо – только человек, не иначе. Кто?»
Майя смотрит на Юру с удивлением.
«А разве не я?»
«Нет. Ты – наша миссия. Тобой мы рисковать не имеем права. Сначала доброволец».
«Я…» – начинает Майя, но её обрывают.
«Я готов», – это Женя.
«И я», – Юджин.
Юра кивает. Он тоже готов.
Женя закрывает саркофаг с котом.
«Время?»
«Шестнадцать десять».
Нужно собираться, думает Майя.
«В город никто не едет?» – спрашивает она.
«Подвезти?» – это Женя.
«Хотелось бы».
«Не вопрос. Когда?»
«Минут через сорок».
«О’кей».
Майя идёт к лестнице. Наверху слышны шаги: пришёл Волковский. Его ботинки стучат по полу, затем он спускается в подвал. На улице дождь и слякоть, Волковский оставляет на лестнице грязные следы.
«Добрый вечер», – весело говорит Майя.
«У нас неприятности», – мрачно сообщает Волковский. Он стоит у лестницы и осматривает свою небольшую команду.
«Какие?» – спрашивает Юра.
«Нашего общего друга Алексея Николаевича Морозова вчера вечером арестовали за попытку предумышленного убийства и по подозрению ещё в десятке».
У Майи внутри всё переворачивается.
«Как? Что?» – выдавливает она.
«Поздней ночью Морозов взял шприц и отправился облегчать участь одного из больных. Судя по всему, не в первый раз».
Волковский подходит к дивану у стены и тяжело плюхается на него.
«Его поймали прямо там, на месте, – продолжает он. – Взяли со шприцем в руке».
«Он хотел провести эвтаназию?» – уточняет Женя.
«Именно. Девочке раковой. Молодой совсем девочке».
Майя прислоняется спиной к стене и собирает все силы, чтобы не сползти вниз.
Эвтаназия. Это то самое слово, которое так часто говорил её отец. Это необходимое зло. Лишить жизни, чтобы освободить от страданий. Раковая девочка. У неё карцинома. Болезнь, от которой найдут лекарство. Которую в двадцать седьмом веке можно изгнать. А в этом, двадцать первом, – только эвтаназия.
«Женя, мне всё равно надо в город», – тихо говорит она.
5
Женя высаживает её у самой «Арбатской».
«А ты куда, собственно?» – спрашивает он.
Она понимает, что поступает неправильно, убегая от неприятностей. С другой стороны, чем она может помочь? Ничем. Дача принадлежит Волковскому. Арест Морозова может повредить их плану лишь косвенно. Возможно, бывшую собственность преступника попытаются обыскать. Но влияние Волковского не позволит этого сделать. Может ли Морозов что-то рассказать о Майе, анабиозисе и их проекте? Нет, вряд ли. Незачем, некому, и не такой он дурак.
Всё это Майя проговаривает для самоуспокоения. Но лучше ей не становится. В ней сосуществуют два человека: один хочет в кино с Димой, другой должен сидеть на даче и ждать новостей.
Волковский не протестовал против Майиной поездки. Кажется, ему стало даже проще. Проблемы Морозова он хотел взять на себя и не вмешивать в них других.
Дима уже здесь, на «Арбатской», в центре.
«Я решил, что цветы всё равно не доживут, и купил это», – весело говорит он, подавая ей коробочку.
«Что это?»
«Головоломка. Энигма».
«И что нужно сделать?»
Она открывает коробочку и достаёт три сцепленные фигуры сложной формы.
«Расцепить».
Шум поезда прерывает разговор.
«Наш!» – громко говорит Дима, и они заходят в вагон.
Майя вертит в руках головоломку.
«Только торопиться не нужно. Тут штук пятнадцать независимых ходов. Я замучился, пока разбирал, а потом собирал. Дома потом посидишь, пострадаешь».
«Ты хочешь, чтобы я страдала?» – перекрикивает она шум.
«Ну что ты! Я хочу, чтобы ты радовалась!»
Она понимает, что радуется. Прямо сейчас, когда Алексей Николаевич Морозов сидит в камере предварительного заключения за то, что пытался убить смертельно больную девочку. Она забывает об этом в реальном времени, она смотрит на Диму, такого весёлого, но при этом надёжного и сильного. С Гречкиным она ощущает себя мамой, которая должна присматривать за непоседливым сыном. С Димой она чувствует себя женщиной.
Когда ты родишься, моя девочка, Дима будет мёртв уже несколько сотен лет. Его не существует, Майя.
Нет, он существует. Вот он, едет вместе с тобой в метро, висит на поручне и смотрит на тебя снизу вверх, потому что ты высокая. И очень, очень красивая.
«Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом», – вдруг говорит Дима.
Он говорит это тихо, но Майя слышит каждое слово.
«Что это значит?»
«Это первая строка песни. Я напишу её полностью и обязательно тебе сыграю».
«Нет уж. Говори дальше».
«Дальше я не знаю. Просто строка музыкальная, а дальше я пока не придумал».
«Тогда я сейчас придумаю».
«Ну, давай!»
«Чёрная кошка крадётся по стенке с хитрющим до жути лицом».
Дима смеётся.
«У тебя талант!»
«А можно ещё: каждой флейтистке и каждой спортсменке…»
«…поёт по-грузински кацо!» – заканчивает Дима со смешным акцентом.
«Кто такой кацо?»
«По-грузински – мужчина».
Поезд уже отправляется со станции «Фили», «Багратионовская» – следующая.
Мужчина, стоящий рядом с ними, вмешивается в разговор.
«Мужчина по-грузински – каци. А кацо – это звательный падеж, обращение», – говорит он.
«Спасибо!» – улыбается Дима.
У мужчины ярко выраженная кавказская внешность.
Смешно, думает Майя. В моё время нет никакого различия, нет негативного оттенка в понятии «кавказец», да и в регионе том давно живут люди самых разных национальностей. А в этом времени лучше быть осторожным. Назовёшь ещё таджика узбеком или чукчу китайцем.
Двери открываются, они выходят из вагона. Станция открытая, снаружи – дождь.
«У тебя зонтик есть?» – спрашивает Майя.
«Не-а».
«Значит, под моим пойдём».
У неё большой красный зонт, подаренный Морозовым. Она не сразу привыкла к дождю, от которого нужно прятаться. Который идёт просто так, а не по заказу.