«Эх, превратиться бы в облачко да уплыть подальше от этого мрачного серого здания», – наверняка подумал Мисютин, и, рубанув ладонью морозный воздух, прошептал, чтобы мог слышать один я:
– Все равно смоюсь!
Впрочем, если бы мы разговаривали во весь голос – нас бы все равно никто не услышал. «Вертухаи» остались за дверью, а граждан из других камер выпускали подышать воздухом в другое время.
Всем вместе гулять одновременно нельзя. Еще бунт поднимем!
Глава 23
…Я-то знал, что никакого убийства не будет. Вечером «приговоренных» заменят манекенами, наряженными в одежды намеченных жертв, начинят собачьими кишками да кровью животных – и заставят нас потрошить их.
Подобное, как я уже говорил, проделывали со мной в Балхаше три с лишним года назад. Только тогда, в 1976, манекен нарядили в форму американского летчика. Мол, его, тяжелораненого, взяли в плен наши союзнички то ли в Никарагуа, то ли на каких-то островах и передали в центр. Тогдашним заданием предусматривалось сначала обыскать этого парня, якобы измордованного неквалифицированным допросом третьей степени, а потом прикончить, чтобы не мучился. Такие милые забавы. Некоторым, особо чувствительным, даже предлагали прополоскать покойнику кишки – вдруг сожрал пилот что-то ценное перед тем, как угодить в плен! И никто, поверьте мне, не усомнится в необходимости такой процедуры, никто сгоряча не раскинет мозгами, что, если бы американец и проглотил какую-нибудь важную цидулку – то давно бы вывалил ее во время длительного перелета в Союз!
Но сейчас, наверное, задание будет простое – мол, аккуратно прикончить, да и точка.
Так и случилось.
Как только стемнело, группу «Z» в полном составе собрали у коттеджа. В тот вечер Кавказцу пришлось первым «привести приговор в исполнение».
– Работать сегодня будем с холодным оружием! – приказал Иванов и кивнул на манекен, прислоненный к стене дома.
Кавказец без раздумий бросился вперед и проткнул десантным ножом чрево «приговоренного». Сразу видно – парень, как все горцы, в ладах с булатной сталью.
Манекен начал сползать по стене. Из распоротого брюха потекла кровь, полезли внутренности.
Клянусь: все это было подстроено специально, чтобы еще раз как следует пощекотать нервы «Первого». Беднягу-полещука, постоянно находившегося рядом со мной, чуть не стошнило. И когда сразу после этого он услышал свой порядковый номер – мгновенно лишился чувств.
Заставлять его не стали. Объявили «Четвертого».
К тому времени совсем стемнело, и уралец конечно же не мог заметить, что «смертник» не шевелится и не собирается оказывать сопротивление. Удар пришелся в самое сердце. Довольный собой гэбэшник с гордо поднятой головой вернулся к «членам жюри», один из которых, наверняка представитель той же Конторы, в знак солидарности крепко пожал ему руку.
Настала моя очередь. Не стану кривить душей – хотелось выкинуть какой-то очередной фокус, например, метров с двадцати метнуть нож в горло «приговоренного», но я сдержался и сделал как все – подошел к манекену и с улыбкой на устах проткнул его ножом. Как ни в чем не бывало вернулся на свое место. Ни один мускул не дрогнул на лице.
И судьи по достоинству оценили настоящий профессионализм. Как я узнал впоследствии – за хладнокровие в тот вечер мне снова поставили наивысший бал…
Через несколько дней пришла пора подводить итоги. Учитывалось мнение всех: Профессоров, «членов жюри», лично Ивана Ивановича, самих спецназовцев. Каждому члену группы «Z» предложили определить места в табели о рангах всех «номинантов» на звание лучшего головореза Советского Союза. Себя просили на пьедестал не возводить.
Я отдал первенство уральскому следопыту, за ним поставил Кавказца, третья позиция, ясное дело, досталась белобрысому полещуку. Все остальные соискатели наград поставили на первое место меня. Так же поступили почти все Профессора. А вот «члены жюри» высказались против, отдавая предпочтение «гэбэшнику». Разрешил ситуацию в мою пользу голос Иванова…
В то время начальник центра казался мне если не жутким стариком, то пожилым человеком – точно. Как же, сорок шесть – это чуть ли не полвека. И только сейчас я понимаю, как молод он был и какое высокое положение занимал, несмотря на свой возраст.
Всю жизнь я буду жадно ловить скудные крохи случайных сведений об этом загадочном человека, но так и не выясню до конца даже его истинную фамилию…
Глава 24
После прогулки моего «товарища» распарило. Он сбросил фуфайку, «адидас», даже тельняшку и начал интенсивно приседать посреди камеры, резко разводя в стороны мускулистые руки.
Сидя на нарах, я залюбовался его фигурой. Бугры мышц сильно набухали, когда он сгибал руки в локтях, грудь разворачивалась, как меха аккордеона – атлет, да и только! В его глазах заблестела лукавинка – предвестница интеллекта, и я не впервые уже засомневался, что этот мужчина может быть таким отморозком, каким мы представляли его, исходя их агентурных данных.
В жизни я встречал немало бандитов, как рядовых, так и высокопоставленных. На лицо каждого из них профессия наложила отпечаток, – здесь я сторонник профессора Ломброзо. И смыть этот отпечаток они не могут, как ни стараются. В последнее время лидеры питерского криминалитета стали заводить собственных имиджмейкеров, одеваться у самых известных кутюрье, но этим они смогли обмануть разве что самих себя. Опытный оперативник сразу определит уголовника, в какие бы одежды он ни рядился.
Мисютин был прекрасным артистом. Его лицо то вдруг выказывало злобу и ненависть, то принимало выражение отрешенности и благодушия. Иногда оно становилось сосредоточенным и мудрым. Особенно, когда Барон забывал о моем присутствии и, увлекшись, на время становился сам собой. Как, например, сейчас, во время физпроцедур.
Заметив, что я пристально наблюдаю за ним, Мисютин резко повернул голову ко мне и неожиданно спросил:
– О чем задумался?
– Гадаю: мудрый ты человек или умный!
– Хочешь, я за тебя отвечу?
– Валяй.
– Умный!
– Почему?
– Существует такая присказка: чем мудрый отличается от умного? Умный быстро и умело решает все проблемы, а мудрый ставит дело так, чтобы проблем не возникало. Если бы я был мудрым – не сидел бы здесь. Так что – просто умный. И ты выстроил именно такой логический ряд.
Он был прав!
– Но человек, осознавший свои слабости, сразу превращается из умного в мудрого. Ибо в другой раз он не допустит таких ошибок, – завершил я свою мысль.
– Ну даешь, Цицерон! – заулыбался Мисютин.
В камере люди или быстро сходятся друг с другом, или становятся врагами на всю оставшуюся жизнь. Пока все дело шло к первому варианту.
– Можно поделиться с тобой одной задумкой? – внезапно предложил мой новоявленный товарищ.
– Конечно.
– Тебя, как я понимаю, все равно выпустят. Не сегодня – так завтра. А мне семь лет калатать не хочется. Ты не против, если я выйду вместо тебя?
«Калатать». Опять полонизм или украинизм. Что бы это значило? Пока не знаю. Ладно, разберемся.
– Красиво говорим, а? – вопросил я в пространство. – «Вышел», «зашел» – как в дешевую забегаловку. Нет?
– И все же? – придвинулся поближе Барон.
– Что мне за это будет? – помолчав с полминуты, спросил я.
– От Кума с подкумками?
– Они меня не очень волнуют…
– Не юли, Тундра. По глазам вижу – ты парень бескорыстный. За деньги не продаешься. Так что сочтемся как-нибудь по-другому…
На этот счет у меня были кое-какие задумки, но в тот момент я постарался не выдать их.
– Как? – спросил с улыбкой, которая должна была подтвердить, что деньги меня действительно не интересуют.
– Не знаю, – бесхитростно ответил Барон и обнял меня за плечи. – Но в долгу не останусь, поверь мне…
– Тогда я – за. Только как ты все это представляешь?
– Очень просто. Мы с тобой одинакового роста и телосложения, оба стриженые. Освещенность в камерах и кабинетах – слабая. Оба мы тут недавно. Нас мало кто знает. Еще подтасуем дело так, чтобы дежурил знакомый «вертухай», через которого карты передали. Когда скажут: «Семенов, на выход», – я возьму вещички и слиняю. А ты сделаешь вид, что спишь… Так что к тебе никаких претензий они предъявить не смогут.
– Я за себя постоять сумею, будь спок!
– Вот и славно. Адвокаты и следователи при таких процедурах не присутствуют. Только дежурный по корпусу офицер да прапорщик… Так что шансов у нас немало. Тем более что такое в «Крестах» и раньше случалось. Ровно четыре года назад… И все прошло чисто.
– Тебе наверняка будут задавать какие-то вопросы?
– Да. Попытают немного по биографии. Но ты подкуешь меня, как следует, по этой части – время у нас есть… Если потом будут интересоваться, откуда я знал такие подробности, скажешь, трепались вечерами про житье-бытье. В этом криминала нету!
– Хорошо… Я в принципе не против. Как по-моему, так ты не самый нужный на зоне кадр… – сказал я достаточно искренне, глядя Барону в глаза. – Только ничего у нас не выйдет, дружище!
– Это почему же?
Я глазами указал Мисютину на его левую руку.
Чуть выше запястья на ней красовалась татуировка: церковь, собор с тремя куполами, вознесенный на некой протянутой ладони. Наверное, имелась в виду Длань Божья. Собор был вытатуирован аккуратно, со знанием дела; «длань» – похуже, с анатомическими погрешностями, если считать, что творение человека Господом «по своему образу и подобию» – не пустая фраза. Но суть была, конечно, не в художественности и не в теологии, а в самом факте существования наколки.
Барон побледнел и зло выругался.
– Все пропало… – жалобно запричитал он. – Из-за такой хрени – рухнуло все!
– Не паникуй. Дело можно уладить, – спешу обнадежить товарища по несчастью. – Хотя это будет непросто. Хавчик нам с воли передали?
– Передали.
– Карты принесли?
– Да.
– Дай указку, чтоб добыли какое-нибудь хорошее гримерное средство. На киностудию пускай смотаются или еще куда.