— Вперед иди! — и, видя, что я не слишком понял, раздраженно добавил. — Вперед, вперед, передо мной иди!
Пыльная тропинка забиралась чуть выше в гору, потом вильнула в какую-то ложбину и слегка спустилась вниз. Здесь тоже жили люди, но даже наши с Мари достаточно убогие дома выглядели истинными дворцами по сравнению с местными хижинами.
Собраны жилища были, что называется из говна и палок. Выцветшие разноразмерные доски, насквозь проржавевшие куски листового железа, обломки кирпичей, растрескавшаяся глина стен. На крышах — битая черепица, солома, невнятные ветки.
Таких хижин было десятка полтора. Во дворе возле одной из них неловко копошилась молодая женщина с одной рукой — второй просто не было выше локтя. У другой хижины сидела старуха и вычесывала металлической щеткой какое-то волокно, напоминающее паклю.
Старик проковылял к одной из этих хижин и требовательно сказал:
— Отдай!
Я скинул циновки, ощущая странную неловкость оттого, что я молод и здоров.
Нас явно не собирались приглашать в дом или как-то благодарить. И женщина, и старуха бросили свои дела и молча смотрели на нас — было полное ощущение, что мы мешаем им заниматься повседневными делами. Старик, неловко раскачиваясь, с трудом заволакивал свои циновки под крышу, и мы просто ушли.
По дороге оба молчали — обсуждать тут было нечего. Нельзя сказать, что до этого момента я никогда не сталкивался с нищетой. Сталкивался, разумеется. Но все же общее впечатление было очень гнетущим. И мы оба постарались поскорее выкинуть эту встречу из головы.
На следующий день мы вновь встретили старого Болвана — он дожидался нас. Похоже, тот участок дороги у развилки был для него самым тяжелым. Не из-за подъема вверх, а из-за нашедших себе бесплатное развлечение подростков.
Старик ничего не просил, даже не счел нужным поздороваться с нами. Он стоял возле несколько похудевшего свертка с циновками, поставленного на попа, и делал вид, что просто отдыхает.
И я, и Мари, мы оба видели, что стоит он там уже давно. И оба молчаливо согласились удлинить наш путь домой на эти жалкие десять-пятнадцать минут.
Мы поздоровались, так и не дождавшись ответа. Я вскинул циновки на плечо и пошел вперед. Старик молча ковылял сзади, но в этот раз, кроме циновок у него была с собой сумка, похоже, довольно тяжелая. Однако, при попытке Мари взять эту сумку, он грубо буркнул:
— Не лезь!
Не стал он любезнее и на третий день.
Жители этой ложбины, похоже, перестали нас бояться или стесняться. Часть из них были профессиональные нищие. Особенно меня поразил покрытый какими-то чудовищными струпьями молодой мужик. Он шел по тропе сразу за нами.
— Ну, нифига себе! — Мари говорила на русском, но у обитателей чужой язык не вызвал никакого интереса. — Оскар, ты не боишься, что мы какую-нибудь заразу кожную подцепим?
Ответить я не успел. Этот парень, не обращая внимания на нас и остальных людей, начал царапать себе лицо, осыпая собственные лохмотья крошевом. Под струпьями обнаружилась вполне обыкновенная кожа.
— Лойка, воды принеси — рыло чешется. — рявкнул он.
Из хижины выглянула, точнее — почти выползла сравнительно молодая и изрядно пьяная женщина. Мужик взбеленился.
— Ты, тварь, неужли все без меня выпила?!
Тяжелая оплеуха повалила ее на землю, где она начала неловко ворочаться, пытаясь встать. Впрочем, добивать ее мужик не стал. Грязно выругавшись, он продолжил соскребать с себя струпья.
Лицо Мари брезгливо сморщилось, а я заметил, с каким интересом наблюдает за ней старик.
— Что, не нравится?!
Это был первый раз, когда он заговорил почти нормально, хотя в его вопросе скрывалась изрядная доля ехидства. Мари отвернулась от безобразной сцены и очень спокойно ответила:
— Да, почтенный, не нравится.
— А чем же тебе такая жизнь плоха?! Он сегодня поработал, дня на три, а то и на четыре себе выпивку обеспечил.
— Может быть потому плоха, — ответила Мари, — что выпивка не является целью моей жизни.
Старик неприятно захихикал и, обращаясь ко мне, сказал:
— Ишь ты! Смотри-ка, цель у нее в жизни есть!
Надо сказать, что особого интереса у меня эти жители дна не вызывали. Так, легкое и мимолетное чувство жалости, не более. Я равнодушно пожал плечами и не стал отвечать, а обратился к Мари:
— Пошли домой, я устал.
— Эй ты! Как там тебя? Оскар вроде?
Мы уже уходили, но на голос я повернулся — старик торопливо ковылял за нами.
— Оскар, — подтвердил я.
— Ты, это… — он как-то неловко попыхтел, а потом сказал: — Благодарствую за помощь, Оскар.
В общем, это было довольно неожиданно. Я только кивнул головой и машинально ответил:
— Да в общем не за что.
Продолжать беседу он не стал, развернулся и пошел к своей хижине.
По дороге домой Мари задумчиво спросила:
— А ты заметил, как странно он говорит?
— Заметил. Возможно, он приезжий.
Утром следующего дня мы продали дом Мари. В море не ходили, зато с утра успели попасть в храм и договориться насчет местного «венчания». Деньги я прикопал возле забора — мы решили, что так будет безопаснее.
За это время мы оба, и я, и Мари, вполне удачно мимикрировали под местных. Даже эту самую решетку молчания использовали уже совершенно машинально. Однако, ни она, ни я не представляли, как проходит местный свадебный обряд. Поэтому вечером Мари плотно вцепилась в Оллу.
Глава 30
Самая большая неприятность в предстоящей свадьбе поджидала нас после обряда. Сам по себе обряд ничего особого из себя не представлял. За приличную мзду жрец попел вокруг нас, побрызгал какой-то жижей с запахом дешевого одеколона, потом подал в руки Оскару небольшой хлебец, размером всего с ладонь и потребовал:
— Отдели, сыне божий, долю положенную жене своей и чадам, и домочадцам…
По хлебу были нанесены довольно удобные риски. Оскар разломил хлеб, большую часть взял себе, кусок поменьше достался мне и совсем маленький — Олле. На данный момент она представляла собой тех самых «чад и домочадцев». Есть пришлось тут же, под любопытными взглядами приглашенных, а вот запить не дали.
А потом была свадьба. Обошлась она почти в пять серебрушек с лишним только за еду, и у меня сердце кровью обливалось, когда мы тратили деньги. Нам нужно было экономить каждый медяк, а мы расходовать НЗ на пиво для свары гопников.
Импровизированные столы накрыли прямо на берегу возле будки, где сдавали рыбу. Из всей рыбацкой стаи присутствовала только бригада Оскара и несколько человек соседей, которых сочла нужным пригласить Олла. Дополнительно пришлось потратить четыре с половиной серебрухи на пиво. Я недовольно шипела, но Оскар меня успокоил:
— Это неизбежные траты, смирись. Хорошо еще, — вздохнул он, — что от сарта будет подарок. Надеюсь, дадут деньгами, и хотя бы часть свадебных расходов мы компенсируем.
Про саму свадьбу ничего хорошего вспомнить не могу. Незнакомые семейные пары дарили нам всякий домашний скарб котелки, стул со спинкой, небольшой отрез ткани. Какая-то почтенная вдова приподнесла пуховую подушку и гордо оглядывала других соседей с более скромными подарками.
Кроме того, пришлось заплатить по полсеребрушки еще двум женщинам, которые помогали Олле собирать свадебный стол. Невесту, то есть меня, к этим хлопотам не допустили. За стол сели около трех часов дня и часам к семи вечера семейные пары начали потихоньку разбредаться, а члены стаи еще только разгулялись.
Я сидела с деревянной улыбкой во главе стола и радовалась тому, что здесь, хотя бы не орут «горько».
Оскару было еще тяжелей — каждый из гостей произносил пожелание, надо сказать — весьма стандартное — здоровья, детишек и прочую благомуть, и ему нужно было встать, поклониться и выпить пива вместе с говорившим.
Накидался он довольно быстро — пиво было крепкое, хоть и вкусное. Я медленно цедила второй бокал, а у Оскара поплыл взгляд, и на лице появилась дебильноватая улыбка.
Дождавшись, пока от костра, горящего рядом, женщины понесут на стол запеченных кур, я выбрала время и весьма ощутимо треснула «мужа» локтем под ребра.
— Ты что делаешь, балбес! — зашипела я ему прямо в ухо. — Ты сейчас напьешься и что-нибудь да ляпнешь!
Оскар жестко потер руками раскрасневшееся лицо, мрачновато глянул на меня и перестал накидываться пивом. Теперь при очередном пожелании он просто прикладывал к губам кружку, но не пил. А после того, как съел кусок курицы и вообще стал приходить в норму.
Между тем голоса разгулявшихся рыбаков звучали все громче и громче. В конце стола уже даже вспыхнула какая-то ссора, которую, громко рявкнув, погасил Маркан. Но и Оскар, и я прекрасно понимали — спокойно такие пьянки не кончаются.
Нас спасло то, что Олла, которой так уж хотелось этой самой свадьбы, внимательно наблюдала за гостями и четко выловила момент для «родительского слова».
«Родительское слово» — это такой местный обряд, после которого молодые отправляются делать детей. Надо сказать, что я давным-давно уже дожидалась, когда закончится этот безумный день, пьянка с незнакомыми и не слишком приятными людьми, и можно будет лечь отдохнуть.
Поэтому, когда Олла, сидящая на другом торце длинного стола, встала и жестом показала, что нам тоже нужно подняться, я с облегчением выдохнула. Мы встали, выслушали положенные родительские советы, и были отпущены с миром.
Я знал, что свадьбы — это тяжело и нудно, но не ожидал, что настолько. Утром взволнованная Олла кормить нас не стала:
— Что ты, сынок, что ты! Какой тебе завтрак?! Этак ты сам собственную судьбу заешь! Самая это верная примета!
С тоской глядя на огромные блюда с различной снедью, заполнявшие стол, я только сглотнул и облизнулся. Соседка, тетка Хальма, которую мать взяла в помощницы для готовки, пришла около полуночи. Они втроем: мама, Хальма и еще одна болтливая тетушка всю ночь что-то резали, жарили и парили.