– …въедливый, – закончил Дворкин. – Сергей любит разбираться в вещах досконально. Он все понял правильно.
– Кроме одного. Как вы хотите подменить украшение?
– У свекрови скоро юбилей, восемьдесят пять лет. На торжество съедется вся многочисленная родня. Альфия каждый год надевает на праздник свою диадему. Это ритуал. Она ни разу не изменяла ему, даже когда попала в больницу. Я подменю диадему, пока та будет в доме. Это я смогу.
Снова повисло молчание. Динара невозмутимо закурила, словно подобные переговоры были ей не в новинку. Илюшин что-то обдумывал, Верман пыхтел, Сема загадочно улыбался.
– Что вы лыбитесь, Дворкин, как моя тетя Фира после первой брачной ночи со своим антисемитом? – не выдержал Моня.
– Ваша тетя Фира, чтоб ей не кашлять еще много лет, учитывая, что она работает в туберкулезном диспансере, улыбалась, потому что ее свежий муж оправдал ее ожидания. А я улыбаюсь ровно обратному. Мы ничьи ожидания не оправдаем.
– Наплюете на дружка? – прищурилась Динара.
– Милая барышня, Миша нам очень ценен. Но, видите ли, план ваш плох.
– Мой план прекрасен! – резко отозвалась она.
Дворкин сокрушенно покачал головой.
– Мне жаль это говорить, но у вас никогда не было настоящих драгоценностей. Украшение фамильное (а вещь, которая столько лет принадлежит одной семье, становится фамильной) – это особая история. Вы хотите, чтобы мы сделали подделку по фотографии?
– В сети полно снимков диадемы. Вы сами сказали: она включена в десятки каталогов.
Верман поцокал языком, поняв, к чему клонит его друг.
– Мы-то ее сделаем. Но ваша свекровь распознает фальшивку с первого взгляда.
– Чушь! Я навела справки, вы лучший мастер в Москве!
– Вы не понимаете, – Дворкин аккуратно положил истрепанную сигарету на стол, так и не закурив. – Я мастер, да. Но владелец знает свое украшение, как хозяин знает свою собаку, и не спутает ее ни с какой другой. Свекровь проверяет диадему раз в месяц, так? Поверьте, она помнит на ней каждую щербинку, любое потемнение на металле. Она брала эту вещь в руки сотни раз. Стоит мне ошибиться в расположении единственного камня, и ваша Альфия заподозрит неладное.
Верман согласно кивнул.
Динара несколько секунд смотрела на Дворкина, не отрываясь. Лицо ее побледнело.
– Тогда я просто сдам вашего Гройса полиции, – наконец сказала она, и по ее изменившемуся тону Сергей Бабкин понял, что она не лжет и не запугивает. – Если я не получу того, что мне хочется, то и вы не получите. Это справедливо.
Верман вскочил, Дворкин поднял короткую ручку в протестующем жесте. Но их опередил Макар Илюшин.
– Слушайте, вам же нужна не диадема, а деньги. Может, совершим простой обмен? Выкуп. Вам искомая сумма, им, – он кивнул на ювелиров, – их друг.
Верман крякнул.
– Вы сами сказали, что диадема стоит недорого, – обернулся к нему Макар.
– Ну да, недорого, – промямлил Верман. – По сравнению с действительно ценными украшениями, скажем, ожерельем графини Бара…
– Сколько?
– Но мы все равно не соберем такую сумму…
– Сколько?
– Тридцать миллионов, – сухо ответила Динара.
Повисла тишина.
– В долларах? – нарушил ее Макар.
– В рублях.
– Я же говорил, не очень дорого, – слабым голосом пробормотал Дворкин.
– Мы высоко ценим Мишу Гройса… – начал Верман, но на полуслове оборвал фразу и махнул рукой.
– Дело не только в деньгах. – Динара обвела мужчин неприязненным взглядом. – Я хочу получить эту диадему. Именно ее.
– Но зачем, если вы все равно ее продадите?
– Чтобы у моей свекрови осталась фальшивка.
Выражение, промелькнувшее на ее лице, заставило прикусить язык Вермана, который собирался высказаться.
– Ни за какие деньги вы им Гройса не вернете, – помолчав, констатировал Илюшин.
Девушка выразительно пожала плечами.
– Тогда мы в тупике. Вам нужна диадема, скопировать ее по фотографии невозможно, значит…
Динара вдруг подняла голову, в глазах ее промелькнула какая-то мысль. Мужчины переглянулись. Они были знакомы с Курчатовой очень недолго, но достаточно, чтобы понять: ее идеи не обещают никому из присутствующих ничего хорошего.
– Значит, ее скопируют по оригиналу, – уверенно сказала она и рассмеялась, глядя на их непонимающие лица.
Глава 4
Брошь, украденная у Ирмы, не годилась. Старик окончательно убедился в этом после часа терпеливых попыток согнуть кончик иглы так, чтобы получилась отмычка. Но металл оказался слишком твердым. Игла не сгибалась, а значит, отодвинуть маленький язычок в замке ею было невозможно.
– Иди-ка сюда, дружок.
Гройс похлопал по ноге и приласкал подбежавшего пса. С утра Ирма уехала, и старик выпросил у нее разрешение оставить Чарли с ним в комнате.
– Ты, говорят, дурачок.
Пес, вывалив язык, дружелюбно вильнул хвостом.
– Ну точно дурачок, – вполголоса сказал старик. – А что это у нас тут есть для тебя?
Он вытащил из-под подушки белый мякиш. Кусок хлеба Гройс спрятал после завтрака, а когда Ирма унесла поднос, размял его и смешал с сахаром. Сахар тоже пришлось выпрашивать. Гройс пожаловался, что чай несладкий, и Ирма принесла целых четыре куска прекрасного рафинада.
Вернее, ничего прекрасного в нем не было. Хороший рафинад должен быть мелкий, твердый, чтобы ничем, кроме как сахарными щипцами, его не расколоть. Гройс понимал в этом толк. А Ирмины кубики крошились прямо в пальцах. Однако старику именно это и требовалось.
Он незаметно ссыпал растертый сахар в крошечный кулек, который смастерил из оторванного угла салфетки. Молчаливой улыбкой поблагодарил свою тюремщицу, а когда та закрыла за собой дверь, выплюнул в подставленную лодочкой ладонь теплый чай, который держал за щекой. Разболтал сахар в чае и смешал сироп с мякишем. Ладонь оттер об одеяло, а влажный хлеб положил сушиться на батарею, обнаруженную за кроватью. Тепла от нее не шло, но жар и не требовался: хлеб отлично высох на воздухе за пару часов.
Наживка была готова.
– Давай проверим, любишь ли ты сладкое. – Гройс отщипнул кусочек от мякиша и протянул псу.
Тот слизнул быстрее, чем старик успел сказать хоть слово.
– Ай, молодец. А теперь попробуем так…
Гройс негромко щелкнул языком. Чарли вопросительно посмотрел на него, и в награду получил еще один кусок.
Старик спустил ноги с кровати, дождался, пока пес утратит интерес и отвернется.
Снова издал щелчок.
Чарли обернулся, высоко подняв курчавые уши. На ладони человека уже лежал приготовленный для него сладкий хлеб.
Пес оказался внимательным учеником, а Гройс был исключительно терпелив. Когда Чарли понял, что пристальный взгляд на этого странного гостя, не слезающего с кровати, обеспечивает ему лакомство, старик перешел на следующий уровень. Он опустил руку с хлебом к полу, и как только пес слегка подогнул колени, щелкнул языком.
Спустя полчаса Чарли освоил команду «лежать».
Гройс использовал технику кликера – способ, при котором в тот момент, кода собака совершает правильное действие, издается звуковой сигнал, а затем животное поощряется лакомством. Михаил Степанович пару раз видел, как профессиональные дрессировщики используют кликер – простой маленький приборчик, издающий щелчок.
Кликера у старика не было. Но он мог его имитировать.
– Ты, братец, далеко не глуп, – поведал он Чарли, когда тот, закончив тренировку, запрыгнул к нему на постель. – Я бы даже сказал, ты умен. Слышишь, чучело?
Он потрепал пса по голове.
– А теперь давай сообразим, где нам все-таки раздобыть отмычку.
Но прежде следовало вернуть брошь хозяйке так, чтобы она ни о чем не догадалась. Можно было спрятать украшение под матрасом, но Гройс не хотел рисковать. Если Ирма хватится своего янтаря и решит обыскать комнату, ему больше не удастся убедить ее в том, что он смирившийся со своей участью слабый старичок. Который даже рад, что нашелся слушатель для его баек.
Это сказала Ирма. Поставив перед ним бутерброды и тарелку с кашей, собралась уходить, но вдруг повернулась с приветливой улыбкой:
– А ведь вы в глубине души рады. Признайтесь, Михаил Степанович!
– Чему? Овсянке?
– Возможности побеседовать с понимающим человеком!
Сперва Гройс подумал, что она тонко шутит. Затем – что откровенно глумится. И лишь радостное выражение ее лица убедило его, что это не ирония.
– Старым людям всегда хочется поговорить о своем героическом прошлом, – сказала Ирма, ласково глядя на него сверху вниз. – Наверняка вам приятно, что кто-то заинтересован в ваших историях. Помню, к нам в школу приходил пенсионер, ветеран войны…
Она ударилась в воспоминания об инвалиде, единственной отдушиной которого, по ее убеждению, были встречи с пионерами на девятое мая. Гройс слушал ее и представлял, как тарелка летит Ирме в физиономию, как горячая овсянка стекает по ее аккуратному маленькому носику и круглым щекам, повисает сопливыми ошметками в тщательно уложенных волосах… Обесценить его жизнь до того, чтобы предположить, что он будет радоваться собственному унижению! Он, прикованный к кровати! Гадящий в ведро!
Гройс чудом удержался от вспышки. Выручил его пес. Чарли сидел под ногами Ирмы, и сжав край тарелки с такой силой, что казалось, фарфор вот-вот треснет, старик внезапно подумал, что горячая каша разлетится по комнате и попадет на пса.
Эта мысль заставила его ослабить хватку. Ирма разливалась соловьем, вспоминая, как детьми они слушали ветерана и благодарили его, а тот в ответ умиленно жал детские ручонки.
«Потом приходил домой и напивался в зюзю, – злобно подумал Гройс. – Или альбомы порнографические рассматривал, с такими же детишками на фотографиях».
Он исподлобья взглянул на женщину. Как же она книги-то пишет с таким знанием людей? Картонная чушь? Но ведь продаются же, и, судя по всему, хорошо продаются.
– Дадите мне почитать какой-нибудь из ваших детективов? – спросил он, перебив ее на полуслове.