из зарешеченных ящиков, стоящих друг на друге.
– Красавцы ваши на карантине. Вот они.
В клетке на уровне глаз Бабкин увидел двух птиц изумрудного оттенка. Вблизи было видно, что прокрашены они небрежно: кое-где пробивались белые перья.
«Я их все-таки отыскал».
– Зеленкой ведь полили, варвары, – сокрушенно сказал хозяин. – Развели и полили. Я бы таких топил в зеленке, ей-богу. Теперь их и полетать-то толком не выпустишь.
– Почему?
– Хищник цветную птицу первой выцеливает. А у нас тут и коршуны, и ястребы водятся. Эти двое бедолаг теперь как мишень для них.
Сергей полез за блокнотом. «Повезло, – думал он, – все-таки повезло».
– Помните адрес, по которому вы отвозили птиц?
– Если бы! Нет у меня их адреса.
– Подождите, а как же?..
– Сами они приехали, – огорченно сказал хозяин. – Двое парней. Молодые совсем, но воспитанные, вежливые такие. Объяснили, что хотят у меня других голубей посмотреть, которые на продажу. Я уж позже допетрил, что адрес светить не хотели, поганцы.
– Машину запомнили? Марка, номер?
– Черная вроде, – он задумался. – Номер не скажу, далеко за воротами стояла. Бээмвэшка, что ли…
– А ребята? Как выглядели? Приметы характерные, хоть что-нибудь?
– Один темный, коротко стриженый такой, вроде тебя. А другой обычный. Ну, русый. Роста среднего. Лохматый такой. Руки чистые, без татушек.
Бабкин подумал, что под это описание идеально подходят они с Макаром.
– Или с татушками? – с сомнением протянул мужчина.
– Ты уж, дружище, определись!
Тот почесал нос, кинул взгляд на зеленых голубей и вдруг просветлел:
– Вспомнил! Точно, была у одного татуировка. На запястье. Я ему показывал, как голубя держать. Вот же черт, как я про нее забыл… Старею что ли…
– Татуировка какая? – перебил Сергей. Ему хватило Илюшина с его неожиданными вопросами о старости. – Рисунок?
– Нет, не рисунок. Надпись. Я еще удивился. Нынешние молодые татушки бьют без всякого смысла, не то что раньше – ну знаешь, масть там, ходки…
Бабкин кивнул, не споря.
– …а у этих где птичка, где волк, где вообще страхолюдина. Нет, я не против, только странно: вроде как собственное тело типа альбома с раскрасками…
– На парне что набито было? – вернул его Сергей к предмету разговора.
– Так я и говорю: слово! На английском.
– Ты его прочитал? Перевел?
Мужчина поднял прутик и старательно вывел на земле: «and destroy».
– Разрушение вроде? – неуверенно сказал он. – Только знаешь что, у него часть надписи закрыта была рукавом. Я только это смог разобрать.
Бабкин попросил его повторить шрифт как можно точнее, переписал два слова в блокнот и протянул хозяину свою визитку.
– Если вспомнишь что-нибудь еще, звони, – привычно попросил он.
Было ясно, что звонка не последует. Ниточка, казавшаяся прочной, как леска, обвисла порванной паутинкой. Но собеседник, уловив его разочарование, так сник, что Сергей покривил душой.
– Слушай, на самом деле ты нам очень помог, – со всей искренностью, на которую был способен, сказал он. – Большинство свидетелей вообще ничего не запоминает. А ты и парней описал, и цвет машины запомнил, и даже татуировку. Спасибо! Все бы были такими ответственными, жизнь в нашей стране была бы гораздо счастливее.
Он не возлагал больших надежд на свою детскую хитрость, но голубиный хозяин внезапно залился краской и стал похож на мальчишку, которому симпатичная девочка позволила нести свой портфель.
– Это… – промямлил он. – Да ладно… Чего уж там… У меня вообще-то памяти никакой. Веришь – о птицах все помню! Где чьи птенцы, чем болели, у кого купил. А с людьми хуже. Вот для тебя, наверное, все голуби на одно лицо. А для меня люди. Приходят жених с невестой, курлычут что-то, а я думаю: господи, я ведь вас уже видел! Пару месяцев назад! Точно такие же – масть, порода… А главное – лица! Лица-то одинаковые! У всех одинаковые, вот где беда.
Он совсем сконфузился.
«Перестарался я с похвалой», – подумал Сергей.
– Я когда в банке работал, у нас в бухгалтерии тетки взяли моду парики носить, каждую неделю разные, – сказал он. – Веришь, я чуть не свихнулся. Вообще перестал их различать. Такое чувство, будто они с волосами и лица себе меняли. Маялся-маялся, потом сообразил: одежда! Ольга Петровна все время в черном, Лариса Игнатьевна в брюках, Ниночка в идиотских жилетках. И знаешь, ничего, наладилось!
– Точно! – хозяин приободрился. – Я так же делаю. И еще знаешь, хорошая привычка – на обувь смотреть. Я целую психологическую систему разработал!
Бабкин отключился. Они уже шли к выходу, и он погрузился в размышления о тату-салонах. Даже поверхностного знания об их работе хватало, чтобы понимать: ему и за полгода не выяснить, где набивали татуировку. Может, если найти спеца, который сориентируется по шрифту…
Очнулся он, когда понял, что его провожатый закончил излагать основы своей системы и говорит о чем-то другом.
– Вот, допустим, побывали у меня эти двое, которых ты ищешь, – размеренно говорил мужчина. – Рыла у них невыразительные. Одежда спортивная, почти одинаковая. А если на обувь глянуть? Один в кожаных тапочках на босу ногу, а второй в кедах, но с широченными салатовыми шнурками! На них удавиться можно! Никогда эту моду не пойму.
– Подожди-подожди. – Бабкин остановился. – Кто был в кедах со шнурками? Красильщик голубей?
Мужчина два раза мигнул.
– Да-а-а… – неуверенно протянул он.
– Тот, который с татуировкой? Или второй?
– Татуированный!
– Точно?
Хозяин закивал.
– Я сначала не помнил ничего, а как начал тебе рассказывать, оно само и всплыло.
Динара аккуратно сдала назад, и «мицубиси» встал идеально ровно посреди гаража. Водителем она была хорошим, умелым и хладнокровным. Машину воспринимала как свою скорлупу, как продолжение личного пространства, и, выходя из нее, всегда ощущала секундную беспомощность. Словно раздели и вытолкнули навстречу толпе.
Перед коттеджем зеленели молодые яблони, посаженные ею, когда она переехала к Борису. Тогда Динара еще думала, что вокруг со временем вырастет сад. Представляла, как станет ухаживать за ним. В то время она была крепко влюблена в своего мужа и не догадывалась о своей настоящей роли в этом большом доме с вечно пустыми гостевыми комнатами. Она – трофей. Косуля, или, скажем, антилопа. Ее голова, увенчанная рогами, могла бы украшать стену над камином. Никто не советуется с оленьей головой, где лучше посадить яблони.
Однажды она сказала брату, что ей тяжело. Кажется, единственный раз, когда она пожаловалась – не сама, а словно толкнуло изнутри.
Тимур пожал плечами.
– У тебя хорошая семья. Муж содержит, ты слушаешься. Надоест – уйдешь. Что не так?
– Давно уж надоело.
Тимур пожал плечами:
– Ну так уходи.
Динара тогда ответила: уйду, когда смогу забрать свое.
Брат не понял, конечно.
Она попыталась объяснить: меня обманули. Мне шептали о любви, обещали троих детей, рассказывали сказку о счастливом будущем. Я сделала выбор, основываясь на лжи. Скажи мне мой муж сразу – я не люблю тебя, ты нужна мне как аргумент в вечном споре самцов за главенство, ты тешишь мое самолюбие и никогда не станешь для меня чем-то большим – меня бы это не оскорбило. Я ценю откровенность. Возможно, я согласилась бы на предложение Бориса, и это была бы честная сделка.
Но никто не собирался играть со мной честно.
– Ты и так свое берешь, – сказал Тимур. – Хорошо одеваешься, вкусно кушаешь, ездишь на хорошей машине. При деньгах! На что жаловаться?
Динара посмотрела на брата очень внимательно. Поразительно: он произнес эти слова с той же интонацией, с какой мог бы произнести их Борис.
– Я стою дороже, – сухо сказала она, решив объясниться в понятных ему категориях.
Больше они об этом не заговаривали.
Едва открыв дверь, Динара учуяла знакомый запах. Василий обильно поливался «Фаренгейтом». Сейчас начнется…
– Динка явилась! – Пасынок широко ухмыльнулся и шагнул ей навстречу. – Где тебя носило?
– Динара, – поправила она, снимая туфли.
– Где шлялась, говорю?
Он обошел вокруг нее, принюхиваясь. Вид неестественно возбужденный, глаза блестят.
– Чем несет от тебя, Динка?
– Это от тебя. Одеколоном, который устарел лет на двести.
– Тебе виднее! – хохотнул он. – Это ведь ты у нас старая!
– Тогда дай старушке пройти, – спокойно сказала Динара.
Василий перегораживал проход: крепкий, широкоплечий, пышущий здоровьем и силой. В шестнадцать лет он начал толстеть, но вся их компания увлеклась скейтбордингом, и пухлый мальчик переродился в атлетичного юношу. Серо-зеленые глаза насмешливо щурились. Прядь влажных волос прилипла ко лбу и на солнце отсвечивала золотым.
В нем была известная привлекательность – привлекательность наглой, сокрушительной молодости. Динара знала, что он давно спит с однокурсницами.
«Я-то тебе зачем, дружок? Пошел по стопам папаши?»
– Дай пройти.
Василий молча ухмылялся, не двигаясь с места. Лихорадочный блеск в его глазах заставил Динару принюхаться. Нет, спиртным не пахло.
После развода родителей он остался с матерью и до пятнадцати лет жил у нее. Они отчаянно ссорились. Виной тому, подозревала Динара, был характер первой жены Бориса. Женщина истеричная и взбалмошная, она не знала, что делать с хмурым подростком, не желавшим слушаться ее нового друга. В конце концов она уговорила Бориса забрать мальчика, а сама вышла замуж и с облегчением переехала в новый дом. Теперь они созванивались по выходным, и знакомым она с гордостью рассказывала, какой у нее красивый взрослый сын. Виделись они не чаще раза в месяц.
Борис получил ожесточившегося парня, удачно притворявшегося ленивым оболтусом. От того, кто любит только свой скейтборд, девочек и пиво, многого не требуют. Это был не сын, а заготовка сына, бревно, из которого Борису предстояло выточить настоящую гордость семьи Курчатовых.