В состоянии оцепенения Ирма провела около трех минут. Все это время он пытался докричаться до нее, уговорить помочь парню, хотя не сомневался, что тот мертв. Ему доводилось видеть достаточно покойников за свою жизнь. С таким же успехом он мог взывать к радиоприемнику, добиваясь от него смены волны. В конце концов Гройс исхитрился пнуть ее по ноге. Удар вышел на совесть – он потом видел синяк на лодыжке.
Ирма даже не дернулась.
Он уже начал думать, что их скульптурная группа застыла здесь навечно: мертвый таджик, больной старик и чокнувшаяся баба. Но тут одна из крыс добежала до выхода, и Ирма ожила.
Первым делом она столкнула труп на другую сторону изгороди, чтобы он не был виден за плотным переплетением ветвей. Огляделась. Схватила Гройса под руку и попыталась тащить в дом, но от боли в ноге старик завопил так, что Ирма была вынуждена его отпустить. Пару секунд она оценивающе глядела на него, а затем перевела взгляд на лопату.
Гройс не знал, верно ли он оценил этот взгляд. Возможно, Ирма собиралась избавить его от мучений. Или хотела привести в исполнение приговор о смертной казни за побег. Или же просто обдумывала, нельзя ли использовать черенок лопаты как костыль. Старик не взялся бы угадать, какие мысли бродили в ее голове. Он предположил самое простое: она только что убила одного человека, почему бы ей не присоединить к нему второго.
– За шею, – хрипло сказал он. – Если ты меня взвалишь на спину, а я обхвачу тебя за шею, сможешь дотащить меня до дома.
Ирма поступила проще: закинула его руку к себе на плечо и поволокла, точно раненого солдата.
В комнате она тщательно обыскала старика, по-прежнему ни слова не говоря, и найдя кусочек проволоки, послуживший отмычкой, выкинула в окно. Защелкнула на левом запястье наручники и закрыла створки.
Хлопнула дверь, и Гройс оказался в том же положении, что и часом назад. Даже хуже. Ныла подвернутая нога, а еще он сорвал горло: мог только сипеть.
Через приоткрытую форточку он слышал шаги в саду. Несложно представить, что сейчас делает Ирма.
Во время своего короткого побега старик успел заметить, что за садом начинается лес. Узкая полоса луга разделяла их – луга, заросшего высокой травой. Должно быть, когда-то туда выпускали коз, но с тех пор поселок давно опустел, в нем и людей-то почти не осталось.
Ирма накрыла ветошью, захваченной из сарая, тело убитого таджика. Смеркалось, а соседей вокруг не было, так что она действовала не скрываясь.
Затем она перешла через луг, углубилась в лес и начала рыть яму.
Это Гройс знал наверняка. Она переоделась, когда вернулась, и бросила испачканные землей вещи в стиральную машину. Но волдыри на ладонях от лопаты ни с чем не спутаешь.
Для неподготовленного человека вырыть яму в земле, да еще и в лесу, довольно тяжело. Без сомнения, она копала на границе поля и леса, углубившись в заросли, где от чужих глаз ее скрывали кусты, но не слишком далеко. Ей предстояло еще тащить тело, и она об этом помнила.
Тачка, подумал Гройс. Скорее всего, она использовала тачку. Взяла ее у соседа в сарае, ведь теперь все ключи были у нее. Погрузила туда тело. Закрыла ветошью на случай, если по дороге попадется свидетель. А он мог встретиться, она сама рассказывала старику о мальчишках, которые носятся на велосипедах как угорелые. Вряд ли кого-нибудь из них занесло бы вечером в лес, но Ирма предусмотрительна.
Конечно, она сочинила легенду. Может быть, о погибшем псе, которого хочет похоронить среди деревьев, или о декоративном можжевельнике, для которого нужна особая лесная земля. Но заготовки не понадобились. Ей никто не встретился.
Ирма выкопала яму. Перевезла тело сторожа на тачке. Сбросила его туда, как следует завалила и наверняка закрыла предусмотрительно снятым дерном: уж до этого человек, написавший уйму детективов, точно додумается. С той минуты, как она вернула тачку в сарай владельца и уничтожила все следы своего пребывания на участке, ей ничего не угрожало. Даже если бы труп раскопали собаки или нашли мальчишки, скромную приличную женщину никто бы не заподозрил.
– Его будут искать.
Это было первое, что сказал Гройс, когда Ирма вошла к нему в комнату. С подносом, как и раньше. На котором стояла тарелка теплой овсяной каши, сваренной на воде и без соли.
Она села в кресло, как обычно – теперь этим словом обозначалось все, что происходило до начала его голодовки, – а он осторожно взял тарелку и очень медленно, крошечными порциями начал есть. В приоткрытую дверь протиснулся Чарли. Оба сделали вид, что ничего не заметили.
– Не будут, – сказала Ирма.
Голос ее звучал ровно. За исключением усталого вида, ничего не выдавало в ней человека, который последние два часа копал могилу в лесу. С таким же успехом она могла все это время пересаживать тую в своем саду.
– Почему?
Первая ложечка каши растеклась по пищеводу. Вместо наслаждения Гройс почувствовал, что его сейчас стошнит. Он торопливо отпил воды.
– Я забрала кое-какие вещи из дома. Его теплую одежду. Все положила… к нему.
Гройс понял. Хозяин сначала будет звонить, потом приедет и обнаружит, что двери заперты, таджик исчез, а с ним и то, что принадлежало владельцу. Что там было – оружие? Нет, скорее, инструменты. Вот сволочь, скажет сосед, так я и знал, что нельзя доверять этим… Спер у меня инструменты, скажет сосед, и смылся. Наверняка уже продал их и едет на свою малую родину.
Никто не хватится пропавшего таджика.
Гройс съел вторую ложечку. Ему показалось, что желудок сработал как капкан: клацнул стальными зубами и алчно сцапал жалкую подачку. Господи, еда. Наконец-то еда!
Только железная воля помешала старику опрокинуть всю чашку каши в рот. Он продолжал зачерпывать по чуть-чуть, иногда поглядывая на Ирму.
– Когда поужинаете, покажете мне вашу ногу, – сказала она. – У меня есть хорошая мазь. Через пару дней все пройдет.
Кое-что в ее поведении царапнуло Гройса. Помимо поразительной выдержки, с которой она держалась, – прямо-таки неестественной в ее положении, – была еще одна особенность.
Ирма все время к чему-то прислушивалась.
Сначала Гройс решил, что она все-таки свихнулась. Многие годы жить в своем уютном книжном мире и столкнуться с реальностью в одном из самых грубых ее проявлений – это и более здорового человека могло бы свести с ума. В первые дни его заключения старику казалось, что она женщина со странностями. Небольшими, но довольно распространенными, вроде тех, когда в подвыпившей компании кто-нибудь начинает делиться своими причудами и непременно выясняется, что из двадцати присутствующих еще восемь имеют такие же (причем каждый считает, что он уникален).
Возможно, потрясение оказалось слишком сильным. Она свалилась с гребня холма в ту сторону, где среди деревьев бегали механические кролики и летали хищные разъяренные воробьи с глазами, светящимися как день. Вот и прислушивается к шагам худого бородатого человечка с грустным лицом, который вот-вот постучит в дверь и жалобно спросит, зачем она ударила его лопатой.
Но чем дольше Гройс наблюдал за Ирмой, тем сильнее убеждался, что дело не в призраке. Она следила за мыслями в своей голове. Словно сотня крыс, которым надоело бегать, барабанила по пишущим машинкам своими маленькими пальчиками, похожими на человеческие, а одна выразительно зачитывала вслух, что получилось.
Ее напряженное внимание не ослабевало. Крысиный голосок нашептывал ей что-то, не замолкая. Гройс едва не спросил, что передают, но вовремя заткнулся и положил в рот очередную ложку теплой размазни.
После его скудной трапезы Ирма действительно принесла мазь. Они не говорили о его побеге, но, уходя, она напомнила, что завтра им предстоит плотно поработать весь день.
– Нужно наверстать упущенное, – сказала она.
Интонации ее были очень спокойными. Она теперь все время говорила размеренно, и это тоже очень не нравилось Гройсу. Просто образец уравновешенной женщины!
Но в том-то все и дело, что уравновешенной женщиной Ирма не была.
Гройс предпочел бы, чтобы она напилась, орала и била его бутылкой.
– Значит, наш договор остается в силе? – спросил он ей вслед.
Ирма обернулась. Круглые, как у морской свинки, глаза смотрели на него без удивления, и, кажется, вообще без всякого чувства.
– Конечно. Обдумайте, что вы будете рассказывать мне завтра.
– Свою лучшую историю, – пробормотал Гройс.
– Это будет отлично. Чарли, пойдем!
Как только захлопнулась дверь, Гройс откинулся на постель в полном изнеможении.
Ирма его не отпустит. Это было так же очевидно, как то, что крысы в ее голове безостановочно печатают брошюру для массового пользования «Стоит ли убивать людей, которые мешают, и почему да». Она избавилась от тела, теперь ей предстоит избавиться от свидетеля.
Вопрос в том, как она это осуществит.
«Подушкой задушит», – ответил самому себе старик. Он поступил бы именно так.
«А почему до сих пор не задушила?»
Она не знает, что делать с его телом. Вот в чем загвоздка. Ирма допустила ошибку, не убив его сразу – тогда в одну могилу она опустила бы два трупа вместо одного и никто никогда ни в чем бы ее не заподозрил. Гройс был убежден, что она вырыла яму достаточной глубины, чтобы ее не разрыли бродячие собаки. У нее хватило на это терпения и сил.
Но она упустила шанс.
«Надо было ей бить меня лопатой».
С другой стороны, это крайне негигиенично. Кусты в крови, трава в крови. Возможно, она взвесила это в те несколько секунд, пока смотрела на его подвернутую ногу.
У нее нет совести, если понимать под совестью голос, который заставляет человека идти и каяться в преступлении. Зато есть инстинкт самосохранения, могучий, как у крысы, и он нашептывает ей что делать.
«Убей старика».
Итак, подушка, сказал себе Гройс. Подушка убивает чисто. Никакой крови. У каждого в доме найдется такое идеальное орудие убийства. Лучше взять перьевую, она плотная и тяжелая. К тому же Ирма уже опытный убийца. Оставим новомодные синтепоновые наполнители дилетантам!