Когда он оторвался от нее, у него кружилась голова.
– Где диадемы? – мягко спросила Динара.
Он не понимал, о чем она спрашивает. Потянулся снова поцеловать ее, но она выставила ладонь.
– Ты взял диадемы. Верни.
Это была не просьба, не требование. Просто она сделала так, что слово «нет» больше ему не принадлежало. Он утратил способность отвечать отказом.
Василий безропотно выдвинул ящик стола и из-под конспектов достал непрозрачный пакет.
– Ты же только за этим пришла, да?
Слова давались ему тяжело.
– Отдай, – ласково сказала Динара.
Конечно, за этим. Василий понимал, что она дрянь, бесчувственная сука; она воспользовалась тем, что он хочет ее до безумия, и выманила у него свое сокровище. Ее надо прогнать и обо всем рассказать отцу… Черт с деньгами. Но так же нельзя… Он же живой, он человек!
– Так нельзя, – с тоской сказал Вася.
Она притянула его к себе, шепнула:
– А вот так можно?
Но когда, совсем потеряв голову, он сгреб ее в охапку и пытался донести до постели, она с поразительной ловкостью вывернулась и отскочила на шаг:
– Диадемы!
Василий точно под гипнозом протянул ей пакет.
Она даже не заглянула туда. Несколько секунд с насмешливой жалостью смотрела на него – красного, потного, измученного, растерянного – и вышла из комнаты.
Василий рухнул на кровать.
В себя он пришел, когда за окном стало темнеть. Поднялся, пошатываясь, глотнул теплого пива, не чувствуя его вкуса. Застонал: кретин, боже, какой кретин! Зачем отдал ей украшения? Она сунет подделку в банк, сама продаст оригинал и сбежит.
Надо предупредить отца. Сказать бабушке!
Но тогда и с нее станется выложить правду. Об ограблении и о том, что произошло сегодня…
Василий сел на кровать, прижал ладонь к потному лбу. Он бы отдал все за то, чтобы Динара пришла. А если бы она пришла, свернул бы ей шею. Сейчас ему было совершенно ясно, что его использовали, как втюрившегося мальчишку, как последнего простака. Никогда она его не хотела, все это ложь, чтобы выманить диадемы.
Динара этого даже не скрывала.
Вот что самое чудовищное. «Ты хочешь меня, – безмолвно сказала она, – я знаю об этом. Я твоя слабость, и тебе меня не обыграть». В вечной схватке между мужчиной и женщиной она использовала самое мощное оружие, и ему хватило одного несчастного поцелуя, чтобы сдаться и встать на колени.
Какой же он тупица!
Как он мог отдать ей диадемы?!
А она!.. Зачем она так с ним? Он бы все для нее сделал… То есть нет, он не сделал бы! Он не вернул бы ей диадемы! Но как же не вернул, когда они уже у нее, и он все сломал своими собственными руками?
Василий уткнулся лицом в подушку и глухо завыл.
Глава 12
– Ты мрачный, – сказал Бабкин. – Надеюсь, это потому, что тебя мучает совесть?
Илюшин озадаченно взглянул на него:
– С чего бы вдруг?
– Ну, мы фактически стали пособниками преступления. Узнали, у кого похищенное, и сообщили об этом не владельцу, а вору.
– Да начхать, – отмахнулся Макар.
Маша рассмеялась и поставила перед ним тарелку с омлетом.
Илюшин приехал к Сергею с утра, когда тот еще завтракал. Его усадили за стол, налили кофе, сделали бутерброд. Он молча сжевал его, глядя перед собой, и взял вместо своей чашку Бабкина.
Сергей чашку отобрал, на друга посмотрел скептически.
– Выкладывай. С чего ты не в себе?
– Маша, когда человек начинает ощущать себя взрослым? – вместо ответа обратился Илюшин к его жене.
Маша, казалось, не удивилась.
– Взрослым?
– Ну… скажем, задумывается о старости. О своей старости.
– Когда умирают родители, – спокойно сказала Маша.
– Серега говорит о семье, ты говоришь о семье… Вне контекста родственных отношений что же, старости не существует?
– Почему, существует. Просто точка отсчета для старости – это всегда то, что тебе дорого. Если ты всю жизнь бегал кроссы, а в пятьдесят не смог, твоя старость начнется с хромоты. Для Сережи значение имеет семья. Для меня – способность удивляться. Пока удивляешься мелочам, чувствуешь себя вне возраста.
– А, ну с этим у меня все в порядке, – думая о чем-то своем, сказал Макар.
Сергей озадаченно склонил голову, не понимая, шутит он или нет.
– Э, да ты чего? Опять скрипит потертое седло? Ветер холодит былую рану? – Он легонько дотронулся до плеча Илюшина.
– Рана – ерунда! Меня беспокоит Гройс.
– Всех беспокоит Гройс. Он исчез.
– Это понятно… Но у меня из головы не выходит рассказ Одинцовой. Видишь ли, из ее слов получается, что он был немного не в себе, когда она приходила к нему. Час назад я разговаривал с Верманом… Думал, он признает, что они с Семой преувеличили способности старика. Может, боялись, что иначе мы не станем браться за расследование…
– И что Верман?
– Божится, что ничего подобного не замечал. И вот понимаешь, я никак не могу найти внятное объяснение, почему Одинцовой Гройс показался старым и больным, а Верман и Сема уверенно считали его бодрым и здоровым.
– У меня есть объяснение. – Маша налила себе кофе и села за стол. – Можно версию?
– Нужно!
– Ты сказал, эта женщина… Одинцова, да? – была у Гройса в гостях. Тебе не кажется, что он выпроваживал ее таким экстравагантным способом?
– Хм…
– Допустим, она ему надоела. Старикан решил пошутить. Он хулиган и артист. Изобразил дряхлую развалину. Или она его подруга?
– Да какая там подруга! – Илюшин усмехнулся, вспомнив портрет с овечьим лицом. – Хотела набрать у него материал для новой книги. Слушай, а ведь правда, хорошее объяснение!
– Материал для книги? – недоуменно переспросила Маша. – Подожди, это какая Одинцова? Писательница?
– Ну да, а что. Ты ее знаешь?
Маша рассмеялась.
– Моя подруга переводила ее книги на английский. И советовалась со мной. Я прочитала, кажется, все, что написала Одинцова, может, кроме самой последней.
– И как оно? – заинтересовался Сергей. – А мне ты не говорила!
– Говорила! Помнишь, мы обсуждали тему с ватиканскими камеями?
– А как же! – сказал Бабкин, понятия не имея, о чем речь. – Они, кажется, сильно пахнут.
– Кто?
– Камеи.
Илюшин засмеялся. Маша вздохнула.
– Это камелии, Сережа. Да и те не имеют аромата. А я тебе говорю про ватиканские камеи. Камея, понимаешь? Барельеф такой на драгоценном камне.
– А почему ватиканские?
– Рассказывай, Маш, с самого начала, – попросил Илюшин. – Мне тоже интересно.
Бабкин подлил всем троим кофе.
– «Ватиканские камеи» – это выражение из «Шерлока», – сказала Маша. – Не тот, который книжный, а английский сериал с Бенедиктом Кэмбербэтчем. Кэмбербэтча-то вы хоть знаете? Не вздумайте шутить про сыр.
– Еще бы мне не знать, когда ты первый сезон пять раз смотрела, – ласково сказал Сергей. – И мелодия у тебя на телефоне стоит из заставки. Па-рам! парам-пам-пам-пам-парам! Тыбыдым! тыбыдым! тыбыдым! тыбыдым-тыц-тыц!
– В одной из серий Шерлок понимает, что сейф, который они вот-вот откроют, заминирован. И кричит Ватсону – «Ватиканские камеи!». Джон тотчас пригибается и остается цел. Я потом нашла, что эта фраза впервые использовалась во время Первой мировой – как сигнал солдатам уходить с линии огня. Ватсон военный, а Шерлок нет, но он использовал понятный обоим шифр.
– А при чем здесь Одинцова?
– Выражение «ватиканские камеи» стало условным обозначением пароля или приказа, понятного только двоим. У Одинцовой в одной из первых книг тоже есть ее собственные «камеи». Расследование ведут две сестры. Они приезжают в загородный дом, который оказывается логовом бандитов. Одна сестра замечает, что хозяин вооружен, и понимает, что их обманывают. Все не так, как кажется. Ей нужно предупредить вторую невинной с виду фразой. И она говорит: «Не знаю, как вы, но я уже зарядилась кислородом для нашей ужасной городской жизни». Эта фраза – цитата из «Семнадцати мгновений весны». Ее произносит фрау Заурих, когда гуляет со Штирлицем. Обе сестры знают фильм наизусть, и вторая понимает, что дело нечисто.
– Странный какой-то пароль, – заметил Бабкин.
– Уж не хуже, чем орать «ватиканские камеи», – сказал Макар. – С ними выглядишь полным идиотом.
– Моя подруга не знала, как перевести эту фразу. Ведь ее подтекст понятен только тем, кто видел фильм. Не помню, как она вышла из положения…
– Книги-то хоть хорошие? – спросил Сергей.
– Ужасные! Подруга мучилась над ними и делилась со мной многочисленными перлами. Там много напыщенности, и люди говорят так, как никогда не общаются в реальной жизни. Очень многословно, цветисто… И все положительные герои – идеальны. А героини обязательно красавицы в расцвете зрелой женственности. Макар, еще хочешь бутерброд?
– Нет, спасибо.
– Я хочу, – сказал Сергей. – Сам и сделаю.
Макар, как тебе показалась Одинцова в личном общении?
– Любезная дама. Гройс ей не понравился, это было заметно. Но мы очень недолго проговорили. Она все пыталась собаку свою призвать к порядку…
Илюшин замолчал. Бабкин придвинул салфетку и изобразил машину и рядом с ней двух человечков. Маша бездумно следила за движениями карандашного грифеля, штриховавшего дорогу, и вдруг ее охватило волнение.
– Сережа!
– М-м?
– Сережа!
Бабкин оторвался от рисунка.
– Ась?
– Как был похищен ваш старик?
– Я же тебе рассказывал.
– Нет, ты мне не рассказывал. Ты только говорил, что он пропал.
– У нас единственный свидетель, и тот мальчишка. Правда, дельный пацаненок. Он сказал, что видел, как старику на дороге стало плохо, и его посадила в машину женщина-врач. А что?
Маша потерла переносицу. Макар перестал в задумчивости постукивать чайной ложечкой по столу и насторожился.
– Маша?
Она взглянула на друзей.
– У Одинцовой есть детектив, «Беги или умри». Написан лет десять назад, если не больше. У героини похищают пожилого отца. Так вот, для похищения используется следующая схема: на вполне оживленной улице к старику подходит женщина в белом халате, якобы спросить дорогу. В руке у нее зажат шприц. Пока он отвечает, она быстро, притворяясь, что просто дотрагивается до его плеча, делает ему укол. Старик моментально теряет сознание. Она подхватывает его и тащит к машине. Никто не обращает на это внимания, потому что на лобовом стекле пропуск с красным крестом, а сама она в белом халате. Для окружающих все выглядит как врачебная помощь.