положено художнику!), что начал видеть — вернее, слышать, ощущать, какой глагол тут уместнее, не знаю, — скрытое отклонение от нормы в любом внешне нормальном явлении? Но ведь, в сущности, моему восприятию доступно лишь скрытое. И если я ныне утратил самое обыкновенное человеческое умение сочетать, гармонично сводить воедино скрытое и явное, незнакомое и само собой разумеющееся, то на это имеется своя причина: в отличие от зрячих, я не могу себе позволить принимать что бы то ни было как само собой разумеющееся. Однако теперь, когда здесь появился Джон, в мою жизнь вновь вошло явное, само собой разумеющееся, но равновесие уже нарушено так сильно, что все вдруг словно перекосилось, сдвинулось набекрень. Джон спокойно завтракает рядом со мной за столом, за моим столом, и описывает некий жизненный уклад, который столь же мало походит на привычный мне мир, как — да! — как «Послы» Гольбейна на автопортрет Рембрандта. Привычный мне мир, говорю я. Но ведь прошло целых четыре года без всякого контакта с этим миром, четыре года без газет, без радио, без телевидения, а главное — без всякого интереса к этому миру, и кто знает, что с ним за это время произошло? Невольно приходит на ум бородатый эстрадный анекдот о ксенофобии англичан: «Над Проливом[23]сильный туман. Европа в полной изоляции от мира». Мое зрение сильно затуманено — мягко говоря. Мир, стало быть, в полной изоляции. Да только тут в полной изоляции ты сам, старый осел! Ты! Ты! Ты! Ты сам изменился! Описываемый Джоном мир изменился меньше, куда меньше, чем ты. Ох, и зачем только я позволил себе стать таким затворником? Почему я не… Кого там еще принесло?
— Да?
— Можно?
— Я спрашиваю, можно войти? Есть тут кто-нибудь?
— Кто-нибудь, очевидно, есть. А вы кто?
— Я из…
— Сейчас, подождите, пожалуйста, минутку. Я отопру дверь.
— Да, слушаю вас? Кто это?
— Кхм. Я, м-м-м… Я хочу сказать, я из…гм…
— Ну, говорите же. Слепого никогда не видали, что ли?
— Да нет, конечно, видел… То есть, уверяю вас, это получилось просто…
— Ради всего святого, в чем дело? Что вам от меня нужно?
— Кхм… Я, кхм, член местного отделения консервативной партии. Как вы знаете… кхм… как вы, вероятно, знаете… через несколько дней состоятся выборы… Местные выборы… И я… я подумал… подумал, знаете ли: а вдруг мы можем рассчитывать на вашу поддержку?
— Вы что же, подняли меня с…
— Да-да, я… я ужасно извиняюсь, что побеспокоил вас. Я… я не представлял… Большое спасибо, что уделили мне время.
— Погодите.
— Что?
— Погодите же. Так. А ведь вы можете кое-чем мне помочь. Слушайте, зайдите-ка лучше в дом.
— Нет-нет, правда не могу. Спасибо, но… вы понимаете, мне нужно еще к нескольким…
— Я же не людоед, не слопаю я вас. Проходите. Дело-то одной минуты.
— Нет, по правде не могу, мне нужно…
— Что вы такое говорите? У вас не найдется пяти минут, чтобы оказать помощь слепому?
— Ох. Ну, я…
— Неужели консервативная партия настолько погрязла в самодовольстве, что не считает нужным придерживаться норм вежливости или сочувствовать ближнему и у ее членов не находится времени помочь одному из обойденных судьбой избирателей?
— Гм, ну, конечно, если вы так ставите вопрос. Да, безусловно, я обязан…
— Хорошо. Тогда проходите. А то, если будем водить разговоры на пороге, оба простудимся.
— Благодарю вас. Но, как вы понимаете, только на пару минут.
— Да, да, разумеется. Закройте, если можно, за собой дверь.
Сюда.
— А, да. Да, конечно. Это, гм…
— Здесь я работаю. Это называется кабинет.
— Вот как. Здесь, значит, вы работаете?
— С моим приватным секретарем.
— С кем?..
— Послушайте. В этом вашем отделении консервативной партии…
— Да?
— Там у вас ведь есть компьютеры?
— Да, есть, конечно есть. Мы превосходно…
— Хорошо. Постойте, а какие? «Биг-Маки»?
— Что-что?
— «Биг-Маки». Вы пользуетесь «биг-Маками» или… О черт, вылетело из головы название другой модели.
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите. «Биг-Мак» — это же…
— Обождите. Взгляните-ка на этот компьютер.
— Гляжу.
— Узнаете его?
— Конечно. Это… это «мак».
— Господи помилуй, тогда чего ж мы столько времени толчем воду в ступе? Выходит, вы его знаете?
— Угу.
— И умеете им пользоваться?
— Да. Вернее, мне так кажется. Это не совсем та модель…
— Но вы можете его запустить?
— Да, да, могу. А что именно вам от меня требуется?
— От вас мне требуется… Послушайте, вы так шумно пыхтите, вам обязательно надо посоветоваться с врачом. От большого здоровья так не пыхтят.
— Ну, знаете, вам виднее, но я…
— Извините, извините. У слепца ведь обостренный слух, и, как вы понимаете, ничего, кроме слуха. Но вернемся к компьютеру. Мне нужно, чтобы вы его включили.
— Включил? Просто включил?
— Да, просто включили. Сам-то я не могу, понимаете? А вы, если б сделали это, оказали бы мне большую услугу.
— Хотите включить его прямо сейчас?
— Да, пожалуйста.
— Ну, кхм, давайте посмотрим. Сзади, надо полагать, все уже подключено. Да, так оно, видимо, и есть. Значит, включать нужно здесь. Наверное, этой кнопкой.
Вот, готово.
— Ага, правильно. Эти позывные мне очень знакомы.
Теперь, если не ошибаюсь, через несколько секунд загорится экран.
— Верно. Он уже начинает светиться.
— Прекрасно, прекрасно.
— В таком случае, мистер… кхм… Если вам больше ничего… Я… я, пожалуй…
— Нет, нет, погодите. Мне от вас нужно еще кое-что.
— Прошу прощения, но мне больно.
— Неужели? Извините. Но послушайте меня. Сядьте, пожалуйста, сюда.
— У меня и в самом деле просто нет…
— Ерунда. Я ведь говорил, что дело займет считанные минуты, — так оно и выйдет.
— Ну…
— Сядьте же, прошу вас.
— Ну, хорошо, хорошо.
— Прекрасно. Теперь скажите мне, что вы видите.
— На экране?
— На экране.
— Ну, в данную минуту — ничего особенного. Обычные иконки. Жесткий диск. Файлы. Пуск. Программа «Джава». И, само собой, «корзина».
— Объясните, ради бога, что все это значит?
— Это прикладные программы. Заложены в компьютер. Хотите, чтобы я открыл жесткий диск?
— А начинать положено с этого?
— Вот, смотрите, я уже открыл. Теперь вижу перечень директорий и файлов. Не очень-то их много. Этим компьютером довольно мало пользовались, да?
— Довольно мало, говорите? А мне казалось, что им пользовались очень немало.
— Но ведь здесь почти ничего…
— Да, да, если вдуматься, то, пожалуй, и впрямь маловато. А скажите-ка мне, видите ли вы там что-нибудь под названием «Закрытая книга»?
— Под каким названием?
— «Закрытая книга». Есть там… директория или файл под названием «Закрытая книга»?
— Нет. Ничего похожего.
— Совершенно ничего? Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
— Но там это должно быть. Посмотрите хорошенько.
— Говорю вам, нет. Тут всего одна директория. Называется «Правда».
— «Правда»? Ну да, конечно, это она и есть. Глупо, что я сразу не сообразил. Джон забыл переменить название.
— Что?
— Ничего, ерунда. Можете ее открыть?
— Ну, если вам…
— Уж не откажите в любезности.
— Готово.
— Хорошо. Теперь читайте.
— Что? Весь текст?
— Только первый абзац. Прошу вас.
— «Я слеп. У меня нет зрения. И глаз у меня тоже нет. Следовательно, я…» Кхм…
— Продолжайте, продолжайте.
— «Следовательно, я урод. Ибо слепота есть уродство, она… она… сюрреалистична. Но еще более сюрреалистичным является тот факт, что, лишившись не только зрения, но самих глаз…»
— Но и самих глаз…
— «Но и самих глаз, я продолжаю как бы «видеть». То, что я вижу, возможно, «пустота» — я ведь слеп, — но эта «пустота», как сие ни парадоксально, для меня отнюдь не неописуема. Я не вижу ничего, но самое поразительное заключается в том, что я могу это ничто описать».
— Достаточно. Так, прекрасно, прекрасно.
— Уф. Не могу вам передать… кхм… как я рад, что сумел… сумел…
— Потерпите мое общество еще несколько секунд. Не минут, уверяю вас, а именно секунд.
— Ну, хорошо, только…
— Пожалуйста, просто доберитесь до конца.
— До конца? До конца чего?
— До последней части директории. Это ведь вы сумеете?
— Охххх. Да, наверное. Погодите… так, вот и конец. Что теперь?
— Опять же, прочтите мне текст. Начните с какого-нибудь подходящего места и читайте. Прошу вас.
— Ну, тогда… Начну отсюда, ладно? Гм… «Это может показаться странным, но, размышляя о книге «У ног призраков», я никогда не задаюсь вопросом, почему этот роман пользовался небывалым (для меня) успехом и у читателей, и у критиков, — откровенно говоря, я всегда сознавал, что книга сия призвана угождать самым разным вкусам; нет, я спрашиваю себя, зачем вообще я решил ее написать. Она настолько не похожа на мои другие романы…»
— Другие мои…
— «Она настолько не похожа на другие мои романы, ее изящество и шарм настолько легковесны — атмосфера эпохи, Венеция, действие происходит главным образом в аристократической среде, — что даже ныне я с трудом признаю в ней собственное произведение. Может быть, стимул, первоначально побудивший меня к ее созданию, состоял всего лишь в том, что я очень долгое время считался писателем для писателей и мечтал хотя бы раз в жизни оказаться писателем для читателей? Нет, едва ли. Я не берусь утверждать, что знаю и понимаю ту огромную невидимую массу, которая зовется моими читателями». Достаточно?
— Нет, еще нет. Дальше, пожалуйста.
— «Или же я надеялся обратить на себя внимание равнодушных ко мне до той поры критиков? Тоже едва ли. Ведь я уже знал: невозможно заранее судить о том, какое суждение выскажет критик, если не…»