А губы…
Он просто любит их трахать.
«Трахать — не целовать», — мелькает занозой еще одна мысль, и ее приходится просто выдергивать, несмотря на то, что она оставляет ноющий след.
Дождь переходит в серое полотно ливня, и я немного успокаиваюсь, расценивая это как положительный знак. Такой же ливень встретил меня на перроне, и, несмотря на небольшие шансы и страх, все у меня получилось.
Николя мог отказать, мог сдать меня Владу, но он согласился помочь. Более того, принял участие в коварном плане по громкому расторжению помолвки старшего Тихонова.
Понятия не имею, что его настроило против Влада, не хочу разбираться в чужих тенях, когда свои затмевают свет, настоящее, гасят спокойное будущее. Но то, что про ненависть были не шутки — факт, который получил доказательства.
Ливень стихает, снова стучится в подоконники, в окна отрезвляющий дождь и снова как будто пытается поговорить со мной с помощью азбуки Морзе. Беспокойный, тревожный дождь, о чем ты пытаешься намекнуть?
Мне кажется, мы с Николя предусмотрели практически все — маскарад с одеждой, которую я никогда не ношу, макияж, который показал в зеркале новое лицо, да и фигура у меня теперь значительно стройнее. Танцы вместо заедания стресса — отличное средство стать меньше на пару размеров.
Там, в клубе, с мужчиной, у которого глаза цвета стали, была даже не моя измененная копия, а просто другая. Он не мог меня узнать. С чего бы? Прошло два года, он явно все это время не мастурбировал на мою фотографию. Он не ждал моего возвращения — тот, кто сделал все, чтобы я исчезла с его горизонта.
Не мог узнать.
Осечек не было.
И в то же время просачивается сквозь мои дырявые внутренности неприятное чувство — что-то я не учла, что-то снова забыла. Мне даже несколько раз мерещится за спиной насмешливый мужской голос, который вкрадчиво произносит:
— Маша… Маша-растеряша…
Я вскакиваю, оглядываюсь, пытаюсь рассмотреть что-то в углах темной комнаты, а потом не выдерживаю и выхожу на улицу, в дождь, в осень, которая, в отличие от мужчин, всегда отвечает взаимностью.
Подставляю лицо холодным каплям, ловлю их ртом, умываю лицо, стряхиваю с озябших ладоней, а потом замечаю свое отражение в грязной огромной луже и долго смотрю на губы, не понимая, почему они все еще жгут? И почему дождь не приносит желанного облегчения, а поджигает меня изнутри?
— Маша! — Николя выскакивает на крыльцо и с силой дергает меня под навес, всматривается в мое мокрое лицо, повлажневшие глаза, ресницы, с которых медленно стекают мелкие капли, потом прижимает меня к себе и шепчет. — Маша, ты перенервничала, тебе нужно успокоиться. И я знаю хорошее средство.
Я даже не успеваю качнуть головой, как он взмахивает возмущенно рукой.
— Не наркотики! Тот парень, который сегодня со мной… как же его? — Он трет лоб, чтобы вспомнить имя любовника, с которым провел уже не одну ночь. — А, Марк. Так вот, ты видела, что он красавчик…
Николя не помнит имени мужчины, которого раскатывал не один день, а я понятия не имею, как тот выглядит. Не обратила внимания, не до него, и вообще…
— Маша, тебе надо снять стресс, — повторяет художник, — и Марк тебе может помочь. Он тебя видел, я его укатал не на полную силу и, к твоему великому счастью и моему полному недоумению, женщины его тоже интересуют. Особенно с такими губами, как грех. Пойдем, я вас с ним познакомлю.
Николя удается невероятное — рассмешить меня. Но я хохочу так громко и долго, что он опять начинать за меня волноваться.
— Маша, — сжимает мои плечи, всматривается в глаза, задумчиво бормочет: — Ты что, напилась?
— Накурилась, — выдавливаю сквозь смех, а когда успокаиваюсь, уже я рассматриваю глаза мужчины. — Николя, мы ведь нигде не ошиблись?
— Если не считать того, что вообще это сделали… — Он качает головой и уверенно заявляет. — Нет.
Это именно то, чего мне так не хватало — еще одна уверенность, что все продумано до мелочей. На самом деле я понимаю, что мы учли абсолютно все: кадры Николя делал сам, а вот известному журналисту, охочему до сенсаций и заявившему о себе не одним громким разоблачением, фотографии отсылал знакомый айтишник художника.
И даже если допустить невероятную мысль, что в раскованной стройной девушке с макияжем-маской на новом лице без намека на щеки Влад увидел что-то из прошлого, нет ни единой нити, которая привела бы меня к Николя. И уж точно никто не сможет предположить, что я живу в его доме, за городом.
Художник долго не верит, что я не желаю расслабиться, но расстраиваться и не думает. Он достаточно отдохнул на свежем воздухе, чтобы приготовиться к следующему раунду со своим незнакомым знакомцем. Я беру сигареты из сумочки, возвращаюсь на улицу, но чтобы не гас огонек в моих руках, остаюсь на крыльце. И смотрю, смотрю на вечные капли, с наслаждением утопающие в лужах.
Сигареты и дождь помогают дожить до утра, не свихнувшись от мыслей. Рассвет дарит первую чашку кофе, но так как сигареты закончились, меня снова пронизывает сомнениями. Ничего. Осталось недолго.
Николя уезжает в город за новостями и чтобы попутно оставить любовника. И все, что мне остается — верить и ждать. Все, что могла, я сделала. Стрелки часов упрямо не поддаются, кажется, держатся на той же отметке, и все же под вечер сдаются.
Едва услышав подъезжающую машину, выскакиваю на крыльцо, и…
— Пока ничего, — качает головой вернувшийся Николя, и в качестве моральной поддержки вручает мне пачку моих сигарет.
Мы подбадриваем друг друга взглядами, наполненными уверенностью, что все получилось, просто, возможно, новостная лента на сегодняшний день уже забита сенсациями. А потом Николя уходит в мастерскую работать, а я все равно еще один, наверное, в тысячный раз прокручиваю детали нашего плана.
Провинциальные проститутки получили хорошую плату, так что отсюда подвоха не жду. Ни один журналист в здравом уме не откажется от того, чтобы в его карьере появилась еще одна ступень, ведущая вверх. И потом, это же просто снимки, а не тот мерзкий ролик.
Довольно мягкая месть. Я даже не оставила на теле мужчины следы от каблуков, которые так тщательно выбирала. Мне хотелось, чтобы у него появились хоть такие отметины, если нет внутри мелких дыр. Но я не смогла. Не захотела испортить то, что увидела.
Мои губы — грех? Так может считать только тот, кто не видел в постели полуобнаженного Влада. Тот, кто не прикасался к нему, не водил языком по его упругому животу и горячему члену. Тот, кто не пробовал его вкус.
Я оглядываюсь, как будто кто-то может стоять у меня за спиной. А когда понимаю, что все так же одна, позволяю оформиться мысли: «Так может считать один Николя».
Отвлекаясь от бесконечного потока сомнений, лежу в кровати, переключаю каналы и жду новостей, тех самых сенсаций, которые отодвинули нашу. Но говорят о такой ерунде, что я неустанно зеваю — кому интересно, сколько в зоопарке родилось медвежат и кого еще закупили для клеток?
Не понимаю.
Не могу понять, почему молчит пресса и не гудит телевидение о том, как перед свадьбой с любимой невестой развлекается один из самых завидных женихов этого города.
От стресса, нервов и немного от ночного дождя, который целовал меня с удовольствием, мне становится плохо. Утром я не нахожу в себе сил даже подняться на завтрак и не реагирую, когда в доме пахнет свежесваренным кофе.
— Маша, — в комнату заглядывает растрепанный художник.
Он хмурится, подметив и мою вялость, и красные щеки, матерится и уходит, чтобы вскоре вернуться не с кофе, а с малиновым чаем.
— Пей пока это, — строго приговаривает, убирая с моего лица влажные от пота волосы, все же с длинными такая морока. — А я в город за новостями, проверю, как там с организацией выставки, потом в аптеку и сразу к тебе. А ты не вставай!
Он набрасывает на меня еще одно теплое одеяло, пару раз открывает форточку, чтобы проветрить помещение и уезжает. Какое-то время я жду его возвращения, а потом засыпаю.
Странно и непривычно, а может, из-за простуды, но в этом городе мне перестали сниться хоть какие-то сны. А может, все дело в том, что для моего сознания я сама приблизилась к своему сну, даже больше — шагнула в него.
Я открываю глаза, услышав шаги. Нервные — понимаю еще до того, как вижу в дверях Николя.
— Вот наша сенсация, — убийственно спокойным тоном маньяка сообщает художник и протягивает газету, которая смята и чудом не превратилась в рваные клочья.
Мои руки трясутся, я лихорадочно листаю смятые страницы, рву их сама, даже не замечая этого, и лишь на предпоследней обнаруживаю заметку, больше похожую на некролог.
Читаю, еще раз читаю, еще раз листаю страницы, но не нахожу ничего, кроме того самого сообщения.
Никакого скандала.
Никаких снимков, над которыми работало столько людей.
Только сухое известие о том, что Ирина Матвиенко и Влад Тихонов решили перенести дату свадьбы.
Поднимаю на Николя недоуменный взгляд. А он подтверждает то, что я уже знаю, но не хочу принимать.
— Не знаю как, но он выкрутился.
ГЛАВА 24
Я не верю в то, что это правда. Не хочу верить. Не принимаю такую правду. Хватаюсь за телефон, бормоча:
— Нам сразу надо было подумать. Какие газеты, Николя? Кто их читает? Потому и публикуют такую муру…
Мы могли изначально разместить эти снимки в инете, но если мои исчезли так быстро (хотя кто я такая?), от этих бы избавились молниеносно. В моем случае шла рассылка по всем одногруппникам, а знакомых Влада я даже не знаю в лицо, не то что по имени.
Случайным же зрителям не будет дела до Влада Тихонова — он не звезда, да, по версии глянца один из самых красивых мужчин страны, но на экране мелькнул всего раз. Да и то на это обратили внимание только те, кто с ним лично знаком.
Мы рассчитывали на бомбу!
И такое ощущение, что она все-таки взорвалась, но где-то вдали, незаметно, а землей присыпает меня и художника.