Газета была отличной возможностью. И на самом деле я знаю, что как раз в этом издании и работает тот журналист-акула. Но мог ведь он продать информацию конкурентам? Она расползлась по сети — так бывает всегда, и теперь…
Но я тщетно мучаю интернет. Ничего. За исключением сообщения на личной страничке Ирины Матвиенко, которая, лучезарно улыбаясь на свежем снимке, повторяет тот некролог.
Теперь уже действительно некролог, потому что он ставит крест на моей грандиозной мести.
Все время, пока я надеюсь, что найду разоблачительные новости, увижу провокационные фотографии Влада, художник стоит надо мной. Потом садится на кровать, прямо поверх кусочков газеты, и бессмысленно смотрит в стену напротив.
— Знаешь, — говорит спустя долгое время, — он всегда на несколько шагов впереди. Когда-то мне безумно нравилась в нем эта черта. Не люблю оглядываться на отстающих. Меня раздражают неудачники и аутсайдеры.
Он усмехается, запрокидывает голову, мечтательно прикрывает глаза, и с резким выдохом признается:
— Проблема в том, что если не идешь рядом с ним, так убого чувствовать аутсайдером себя самого!
Он заваливается на бок, обнимает мои ноги через одеяло, в которое я кутаюсь, дышит часто и тяжело. И я кладу руку ему на голову и начинаю гладить, чтобы он успокоился. Говорю о выставке, о том, что ему нельзя расслабляться, у него впереди грандиозное будущее. И ни слова о том пепле, который бушует внутри меня, требуя выхода.
Николя успокаивается и уходит в свою мастерскую, а я пью лечебный чай, который он захватил в аптеке, и пытаюсь согреться. Хотя, возможно, что трусит меня не простуда, а разочарование и обида.
Моя свадьба не состоялась совсем. А свадьба Влада просто растянулась по времени.
И кто говорит, что мир справедлив?
У меня нет сил на то, чтобы сделать еще одну попытку на месть. Нет желания — я не верю, что хоть что-то получится. Поджидать Влада у клуба, кричать ему все, что думаю о нем, или попытаться поджечь дом, который находится под охраной — это ребячество. А я, кажется, уже окончательно вышла из счастливого детства. Я больше не верю, не надеюсь и не люблю.
Я не из тех, кто пытается разрушить бетонную стену. Признаюсь, уехала бы из города в тот же день, поджав прибитый реальностью хвост, если бы меня не удерживали выставка Николя, встреча с Алиной и простуда, которая решила меня свалить.
Как еще одно предупреждение, чтобы не трогала Влада.
Всю ночь и весь следующий день я почти не встаю. Пью лекарства, которыми запасся художник, каркающе кашляю, пытаюсь курить, но только зажигаю и спустя затяжку тушу сигареты, пью много воды и сплю.
Хорошо, что мы с Николя все подготовили раньше. Сейчас бы сюрприз не удался. На этот раз на бомбу я не рассчитываю, но хоть маленький выхлоп…
Мне нужен этот ответ.
Ничего не изменить, я и сама не хочу, и тем более не стану мешать, но мне нужно знать: была ли в словах влюбленного Кости хоть толика правды?
Именно это желание и поднимает меня с постели в субботу. Ноги почти не держат от слабости, но я уверяю себя, что расхожусь, и потом, это ведь ненадолго, а какой-то час продержусь.
— Может, останешься дома? — заметив меня входящей в кухню, предлагает художник.
Я знаю, что он видит — сама наблюдала минуты назад в ванной комнате — пылающее лицо и красные глаза обреченного кролика.
— Творческий беспорядок, — с улыбкой взъерошиваю и без того растрепанные волосы, — думала, ты оценишь.
Себе он делает кофе, а мне, несмотря на протесты, малиновый чай. Не то, чего я ожидала, черная лава придала бы чуть бодрости, мне нужно хотя бы вымыть голову. Но я послушно выпиваю сладющий чай и плетусь в ванную.
— Сделать тебе макияж? — встречает мое повторное появление Николя.
— Зачем? — вяло отмахиваюсь. — Меня никто не увидит, а тебе все равно.
— Я бы так не сказал, — возражает он резко.
— Я не в том смысле, — прислоняю лоб к его прохладному плечу, позволяю себе эту передышку, чтобы сделать новый рывок.
Я знаю, что будет сложно — всегда сложно смотреть на свое прошлое в настоящем. Но мне будет чуть легче, потому что мое прошлое меня не увидит. Это свидание в одностороннем порядке.
Одеваюсь в удобные джинсы и свитер. Волосы, несмотря на негодующий взгляд любителя прекрасного, собираю в обычный хвост. Так удобней, когда они не мешают, а то жарко, сегодня невыносимо жарко.
Мы как два конспиратора — уезжаем на разных машинах, несмотря на то, что на выставке появимся еще до открытия. И пока со мной нет строгого надзирателя, я позволяю себе расстегнуть куртку — к чему я купила на осень такую теплую? Можно было обойтись пока и ветровкой.
Машина приезжает к зданию, я знаю, что Николя уже ждет внутри, потому тороплюсь, хотя ноги и заплетаются. Стучу в закрытую дверь, как условились.
— Маша, — строго взглянув на меня, выговаривает художник, — ты понимаешь, что если свалишься от простуды, я этого даже не увижу?
— Со мной все в порядке.
Кажется, он мне не верит, потому что на второй этаж, где располагается подсобка и мое укромное место, ведет под руку, как инвалида. И даже приносит маленький стул, чтобы мне было удобней. Бросает проверочный взгляд — жива ли еще, и убегает вниз, в сотый раз проверяя: все ли в порядке.
Я облокачиваюсь на перила и слежу за небольшой суетой в просторном холле. Забавно наблюдать за спокойными безликими организаторами выставки и встревоженным светловолосым художником. Он одет в стиле уличной моды — никаких костюмов, джинсы с дырками и странноватый свитер с мазней в виде рисунка. Яркие оранжевые кроссовки хорошо дополняют этот современный оркестр.
Если бы мы пришли вместе, и могли показаться вместе, наверное, ему было бы за меня стыдно, потому что я представляю собой безликую массу.
Николя что-то доказывает организаторам, те меланхолично кивают. В результате одну из картин и одну из фотографий меняют местами. Понятия не имею, что кардинально это меняет, но Николя успокаивается, а это главное.
Ему еще столько волноваться сегодня, что хотя бы до прихода важных гостей и маститых критиков нужно чуть отдохнуть.
Я осматриваюсь, с удовольствием отмечая, что меня снизу не видно. Это не полноценный выход на второй этаж. Так, небольшой выступ, да и тот располагается в стороне, как маленький зуб, задрапированный черной тканью. Это место еще трудно заметить из-за огромных потолков здания. Вряд ли кто-то из гостей будет тянуть шею, чтобы рассмотреть сияющие в глаза люстры. Они будут ловить объективы камер.
На самом деле, понятия не имею, как Николя не свалился с нервным приступом — я бы точно не бегала так активно по залу, зная, сколько людей придут, в том числе, важных для его дальнейшей карьеры.
Меня же интересует только один.
Я знаю, что здесь обязательно появится Костя.
Знаю, и в то же время, удивляюсь, когда вижу его. Наверное, все дело в компании, в которой он появляется.
Я больше смотрю на сопровождение Кости, чем на него самого. Он внешне не изменился — одет стильно, и как обычно: светлые джинсы, модные кроссовки, майка, пиджак. А вот девушку, которая рядом с ним, я вижу впервые и даже качаю головой, когда понимаю: она светловолосая, тоже светловолосая, как пассия Влада. И вообще чем-то напоминает ее.
Та же тонкая талия, пышный бюст, правда, она его не выпячивает, только подчеркивает с помощью красивого белого коктейльного платья. И, надо признать, что ее бюст не качается во время ходьбы на невысоких каблуках. А еще, если совсем откровенно, то в первую очередь обращаешь внимание не на это. А на какой-то наивный взгляд и улыбку доверчивого, ранимого ребенка.
Она напоминает мне хрупкий цветок, и не удивительно, что Костя крутится вокруг нее заботливой пчелкой. То спросит о чем-то — я слышу лишь голоса, но не суть. То поправит на ее плече маленькую сумочку-кошелек. И получит в награду ту самую улыбку, на которую даже я засмотрелась.
Как знать, возможно, я бы любовалась этой непосредственностью и дольше, возможно, даже порадовалась за такую романтичную пару. Если бы эта девушка-детство не удерживала на поводке белого, еще более красивого, чем она сама, чау-чау.
Она то и дело посматривает на спокойную собаку, то и дело улыбается, наблюдая, как та рассматривает картины, высунув свой язык. И она разговаривает с ней, она с ней сюсюкает, она дорожит животным. Так, будто это ее собака, а не моя.
Перевожу взгляд на Костю — не верю, что он это сделал, это как-то странно, как-то неправильно дарить то, что уже подарил. Тем более, если речь о живом существе. И вдруг понимаю, что все это время, пока он здесь, я больше интересуюсь его девушкой и собакой, чем им.
Ничего не осталось, значит, ничего совсем не осталось… Мне все равно… И теперь я даже не знаю: ничего не осталось или и не было?
Но я здесь, чтобы разобраться хоть в этом.
Я слежу за тем, как Костя в компании художника, девушки и собаки прохаживается в качестве первого зрителя по залу. И спокойна до тех пор, пока они не останавливаются у одной фотографии в стиле фэшн.
Ну же… ну!
Я вцепляюсь пальцами в перила и даже перегибаюсь через них, чтобы увидеть, понять…
С огромного фото на зрителей смотрит девушка — позади нее горят свечи, низ лица прикрывает черная вуаль, она же окутывает обнаженное тело. И эти краски заставляют буквально всматриваться в глаза, которые даже мне кажутся просто огромными на худощавом лице.
Эти глаза хотят, чтобы их узнали, они ждут этого — я знаю это, потому что так мне сказал Николя, когда мы делали этот снимок. И потому, что так увидели и организаторы выставки.
Взгляд девушки с фотографии буквально кричит, затапливая зрителя своей откровенной зеленью.
И Костя ведь говорил, когда-то говорил мне, что узнает из тысячи, и что если я даже наряжусь в паранджу, ему хватит одних только глаз.
А сейчас…
Равнодушный взгляд, в котором ни толики узнавания. У него, как и у меня, ничего не отзывается в груди, ничего не подсказывает. Он не чувствует не только того, что я близко, но и того, что смотрю на него с полотна.