На какое-то время художник пропадает, словно погружается в колодец, у которого дна не видно, и вдруг добровольно выныривает. И так нервничает, так торопится, так старательно убеждает, захлебываясь словами, как будто мое спасение — цель всей его жизни.
Но есть ведь выставка.
Я знаю, что именно она — его жизнь. Он так радовался ее отрытую, строил грандиозные планы, как поедет с этими картинами в турне по Европе, познакомится со своими кумирами.
Будет ли он отвлекаться от великой цели, втягиваться в опасные игры, ссориться с братом друга, с человеком, у которого куда больше денег и власти, в конце концов. И все ради того, чтобы спасти того, с кем пару раз общался по телефону и с кем и без того влез в одну авантюру. И уже расплатившись камерой или носителями с нее — не знаю, не уточняла.
Или расплата состояла не в том?..
Меня начинает трусить от догадки, но я пока сомневаюсь, пока не уверена, что правильно складываю разрозненные пазлы, которые несутся ко мне острыми кубиками, больно впиваясь в виски за медлительность. Начинаю собирать их, но постоянно отвлекаюсь на голос художника. Он настаивает, он готов выехать прямо сейчас, заверяет, что только ему одному я могу верить, только ему одному.
— Он знал, что это была Алина, — говорит Николя, не выдерживая моего молчания. — И ты сама видишь, к чему это привело. Он коварный манипулятор. Он просто выжидал, он выбрал самый удачный момент, понимаешь?
Художник понятия не имеет, что своими словами подталкивает паззлы к тому, чтобы они собрались быстрее.
— Те снимки затронули только тебя. Владу на них было по боку, и такой плачевный конец у твоей подруги, — продолжает упорствовать он, видя, что с моей стороны нет криков, ахов, истерики. — То, что она сделала — глупость и мелочь. А ты замахнулась на большее — на его репутацию и отношения с любимой женщиной. Как думаешь, что тебя ждет? Мне страшно за тебя, Маша. Я хочу, чтобы ты уехала из этого дома. Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
Каждое слово Николя пропитано искренним переживанием и специей лжи. Наверное, он считает меня слишком наивной, если думает, что я поверю в тот бред, который он пытается мне внушить, сорвусь в забег и попаду в расставленную ловушку.
Я не спорю, не пытаюсь что-то ему доказать, я даже не показываю вида, что знаю, уже знаю. Потому что именно он только что окончательно снял с моих глаз пелену, через которую трудно было оглядываться назад.
Он старается внушить мне, что смерть Алины — это задумка Влада. Видно, что он знает причину смерти, потому что легко обыгрывает этот момент с оборванным тросом, но он понятия не имеет, что у моей подруги был любимый человек, вместо которого она прыгнула. Не догадывается о нем, потому что тот был мужчиной не напоказ, а для сердца. И еще Николя не подозревает о том, что я успела помириться с подругой, и я знаю, чувствую, что это была не она.
Нет, она не предавала меня.
Но, возможно, сделала это невольно.
«Меня он уже обманул, — вспоминаю ее слова из сна. — Он попытается в тебя выстрелить».
Это всего лишь догадка, но она укореняется в мыслях, как часто бывает, когда долго ищешь, и вдруг нащупываешь верный ответ.
Голос Николя продолжает звучать в моем телефоне, а я пытаюсь понять, пытаюсь увидеть, как это было.
Рассылка снимков была по всем контактам наших одногруппников. Да, их можно было узнать и другим путем, но зачем напрягаться, если Алина всюду носилась со своим телефоном?
Телефон и часы — вполне возможно, это дело рук не сообщников, а только одного человека.
Того, кто видел интерес Влада ко мне. Того, кто увидел мой ответный интерес так ярко, и настолько проникся им, что перенес его на бумагу. Того, кто, судя по оговоркам, когда-то считал, что может занять мое место в отношениях с Владом.
И того, кто решил, что для этого меня нужно убрать из жизни сразу двух братьев.
Меня начинает трусить от осознания того, что именно так или приблизительно так все и было. Мысли настолько темные и тягучие и так настойчиво впиваются в меня, что от боли, с которой сдавливает виски, я оседаю на пол. Теплый — отмечаю машинально, понятно, почему Влад всегда босиком…
Эта передышка с запахом грейпфрута — маленький глоток силы перед тем, чтобы раскапывать свое прошлое дальше.
Возможно, Алина догадалась, что стала невольным пособником в том мерзком деле, и именно поэтому разорвала все отношения с перспективными мужчинами. А ведь с Кириллом у них закрутилось, он бы и дальше мог быть ее спонсором. И дружба с сотрудником глянца и художником, который так бредил о собственной вставке, что обязательно однажды открыл бы ее, не была лишней для новых интересных знакомств.
Алина знала.
Но не могла ничего исправить.
И не представляла, как обо всем сказать мне.
Отсюда и ее быстрый уход из квартиры, которую я снимала — она просто меня отпустила. Отсюда и то, что ни разу за время сессий, на которые я приезжала, она не пыталась со мной увидеться.
Она не могла сделать первый шаг навстречу из-за длинного шлейфа вины. Мы бы вместе скинули с нее этот груз, если бы у нас был хотя бы маленький шанс.
Алина не смогла рассказать мне об этом тогда. Но она нашла способ, как это сделать, когда приходила во сне.
«Меня он уже обманул. Он попытается в тебя выстрелить…»
Теперь у меня нет сомнений, что выстрел, о котором предупреждала Алина — не связан ни с Костей, ни с Владом. Этот выстрел — звонок Николя.
И, несмотря на то, что стреляет он вхолостую, мне действительно больно. Так больно, что просто невыносимо.
Невыносимо то, что я ничего не могу изменить. Невыносимо то, что продолжаю слышать голос, который теперь ненавижу. Невыносимо, что так долго общалась с ним, только с ним.
Он тянулся ко мне.
Как преступников тянет на место преступления или на кладбище к своей жертве, так и его тянуло ко мне.
Это что-то болезненное, что-то настолько глубинное, что он и сам этого не осознает.
Это зависимость.
Не ко мне, но я в этой связке есть.
Нас с художником тянуло друг к другу, но теперь я так устаю чувствовать эту боль, так устаю от сладкого яда, который сочится из трубки, что прерываю этот поток, разрываю прогнившие нити.
— Мне понравилось твое название ролика, — говорю едва слышно, и художник мгновенно стихает, не веря, что не ослышался. — Оно цепляет и образное. У тебя хорошо получается — резкими мазками передать сразу суть.
Я слышу его дыхание.
Мы делим молчание на двоих. Так щедро, как делили роли в своей мести хозяину дома.
Он не оправдывается, не пытается в чем-то меня убедить, и его дыхание как громкий церковный колокол, который меня очищает.
— Ты все равно для него никто, — доносится хриплое бормотание. — Раздавит тебя, как меня, и поднимется на костях еще выше. Он любит свою невесту, а тебя просто трахает! Просто трахает, слышишь?!
— С тобой он не захотел даже этого, — парирую я спокойно, несмотря на то, что слова Николя достигают намеченной цели.
Но, видимо, мой удар тоже сильный, потому что все, что я слышу спустя мгновенье — это гудки. Связь обрывается.
Я не пытаюсь подняться, не пытаюсь переключиться на что-то другое. Мне нужно понять, почему Николя проявился именно сейчас, и спустя пару минут интернет мне подсказывает.
Об этом не будут кричать со всех телевизоров, потому что эта сфера мало кого волнует, только в узких кругах. Но все-таки нескольких ссылок достаточно, чтобы понять — выставка Николя признана не просто худшей, а безнадежной. Матерые критики и ценители, мнение которых презирают непризнанные художники, растоптали маэстро так жестко, что ему трудно будет подняться из пепелища.
Не будет никакого турне. Его не бывает у тех, у кого на следующий день галерея пустует. И от кого после рецензий маститых отказался неведомый спонсор.
Я уверена, что эти последствия для художника и есть то, что мне собирался показать Влад. А еще у меня почти нет сомнений, кто выступил спонсором выставки.
Мужчина, которого не задело, но который отомстил, потому что это задело меня.
Мужчина, которого я считала главным виновным.
Мужчина, объятий которого мне сейчас не хватает.
Заношу номер художника в черный список, и в этот момент телефон снова начинает вибрировать. Облегченно выдыхаю, когда вижу, что это мама. Отвлечься — это то, что мне сейчас нужно!
Но, увы, отвлечься не получается.
Я не показываю, что расстроена, говорю преувеличенно бодро, но вряд ли в эту минуту мама чувствует разницу. К сожалению, наша соседка не выжила, ранение оказалось смертельным, а соседа взяли под стражу. Так что похоронами занимаются другие соседи и мама, дети соседки пьют. Еще бы, теперь у них есть серьезный повод для этого.
Мне ужасно жаль и погибшую женщину, и ее супруга, и еще мне ужасно жаль мою маму, на плечи которой все скинули. Они ведь по-соседски дружили…
Я знаю, что с мамой мой папа, но все равно чувствую, что должна быть с ней рядом, хотя бы морально помочь. Потому что на плече папы она не выплачется так, как сделает на моем. И я обещаю приехать.
— Завтра буду, — говорю своей мамочке.
Но события дня не дают ни минуты покоя. Несмотря на то, что сегодня суббота, мне звонит моя начальница и требует, чтобы в понедельник я уже была на работе.
— Но ведь отпуск подписан на две недели, — напоминаю я ей.
— И что? — не ведется она и давит железным аргументом. — Я зашиваюсь. И вместо того, чтобы найти кого-то другого, жду, когда ты наотдыхаешься. Себе я отпуск уже три года не позволяю. И вряд ли он у меня будет еще в ближайшие два. И у тебя тоже, Маша. Даже не знаю, как я согласилась на эту неделю. Не иначе, была не в себе. Жду тебя, Маша.
— Я приду, — обещаю и ей.
Потерянно осматриваюсь по сторонам, подмечая детали, на которые не обращала внимания. Мне нравится интерьер этой комнаты, нравится уют, которым она дышит и щедро делится со своими жильцами.