— Чтоб духу вашего здесь не было, — сказал он наконец. — Увижу еще раз, схлопочете дубинкой по башке. Понятно? — Он грубо поднял меня на ноги и засмеялся, хлопнув по спине. — Убирайтесь. И не нарывайтесь на неприятности.
Они уже оба смеялись. Меня замутило. Мы с Чансом, бормоча слова благодарности, поплелись к двери. Мы почти вышли в коридор, когда один из полицейских — спокойный — небрежно спросил:
— А там у тебя что?
И он легонько ткнул дубинкой в сумку, висевшую на боку Чанса.
Чанс вздрогнул.
— Фотоаппарат, — ответил он на ходу, идя к двери.
Коп ткнул еще раз, на этот раз сильнее.
— Можно взглянуть?
Второй коп неторопливо обошел нас и встал в дверях.
— Пожалуйста. — Чанс открыл сумку и наклонил ее так, чтобы было видно полицейскому.
— Вынь-ка его, будь добр, — сказал коп.
Чанс засопел и вынул фотоаппарат.
Полицейский взял его и повертел в руках.
— Очень хороший аппарат, — похвалил он.
— И большой, — добавил его напарник. — Не какая-нибудь «мыльница».
— Да, — кивнул первый коп. — И не мобильник с камерой, какие я вижу каждый день.
— Можно посмотреть? — спросил коп, стоявший в дверях.
— Конечно, — тихо ответил Чанс и передал ему фотоаппарат.
— Ух ты, настоящий! С объективом и все такое.
Коп, стоявший перед нами, мягко поинтересовался:
— Ты что, фотограф, сынок?
— Нет, просто увлекаюсь.
— Это хорошо. У моего оболтуса одно хобби — быть засранцем. Однако…
— Зачем тащить такой хороший фотоаппарат на какой-то розыгрыш, не понимаю, — закончил за него напарник.
Чанс промямлил что-то насчет снимков в профессорской столовой.
— Хм… — усмехнулся коп впереди.
— Офицер Питерс, если не ошибаюсь, это джеймсбондовская штучка для съемок в темноте и с кучей функций? — спросил коп, стоявший в дверях.
— Хм… — снова усмехнулся офицер Питерс.
Я уловил движение Чанса — он приподнялся на мыски. У меня самого будто иголочками покалывало руки и икры ног.
Офицер снова сунул руку в сумку Чанса и выудил оттуда листок бумаги.
Я обмер. Это была наша карта.
Чанс что-то забормотал, но полицейский жестом остановил его и развернул листок. Его глаза забегали по рисунку. Угол рта дернулся.
Стоявший сзади коп придвинулся ближе.
Офицер Питерс поднял голову. На его лице застыло выражение любезности, но теплота улыбки и глаз исчезла.
— Так что именно вы, ребята, собрались искать внизу? — спросил он, подняв брови.
Несколько секунд царила мертвая тишина.
Затем Чанс кинулся бежать.
Раздался резкий звучный удар, когда стоявший в дверях коп швырнул Чанса о стену. Камера выпала и заскользила по полу. Другой полицейский бросился на меня. Я увидел, как над Чансом мелькнула дубинка. Не думая, я прыгнул вперед, между Чансом и копом, отбросив их в разные стороны. Чанс вскочил на ноги и кинулся на другого полицейского.
— Беги! — заорал он.
Я выскочил в дверь и помчался по коридору. Дыра в стекле приближалась быстро, как во сне. Я выпрыгнул в окно, ударился подошвами о землю и покатился по траве, покрывавшей булыжники. Я видел, как мимо пронесся Чанс. Вскочив на ноги, я вылетел в ворота и, не останавливаясь и не думая, побежал в противоположном направлении. Я бежал, пока мрачное здание гидроэлектростанции не скрылось из виду. Я пересек границу кампуса и по служебному шоссе добежал до леса, подходившего с запада к самой кромке речного берега. Когда силы иссякли, я перешел на шаг, срезая путь через лес, пока не убедился, что погони за мной нет. Я стер сажу с лица джемпером и швырнул его в реку, оставшись в серой фуфайке и черных брюках. Я выглядел как придурок, но уже как подвыпивший придурок, бредущий из бара. Я направился в центр кампуса. Проходя мимо общежития старшекурсников, я услышал, как наверху шумит вечеринка. Поднявшись, я смешался с безымянными студентами, которые набились в маленькую комнату буквально плечом к плечу. Мигали красные и фиолетовые лампочки, стены и пол вибрировали от громких басовых, все прыгали в такт музыке, в воздухе витал запах алкоголя и апельсинового сока. Из груды одежды в спальне у выхода я вытащил зеленое пальто и украл его. Теперь я был набравшийся студентик в зеленом пальтеце среди гуляк субботней ночи, наводнявших центр кампуса. Кружным путем, тихими задними улочками я вернулся к своему общежитию. Никто за мной не следовал — я ждал не меньше десяти минут, притаившись за углом коридора. Никто не вошел в здание после меня. В комнате я заперся, не включая свет. Проверил запоры на окнах. Еще раз проверил, надежно ли заперта дверь. Помня мистическое появление приглашений на кровати, я подставил стул под дверную ручку, уперев его ножками в пол.
Я сидел на полу под окном, осторожно выглядывая через планки жалюзи. На улице внизу не было ни души. Во дворе тоже никого.
Я посмотрел на постер с Альбертом Эйнштейном, висевший на стене. «Чего ты ржешь?» — мысленно спросил я его.
Я был в безопасности.
На заводе мое лицо было перемазано черной краской, а до общежития меня не выследили.
Они не знают, кто я.
Это было предупреждение свыше. Дно падения и шанс на спасение. Метаться поздно. Возьму неаттестацию, до весны просижу в библиотеке и пересдам сессию на «отлично».
Заурядная карьера и жизнь как у всех. Ни славы, ни известности, ни тайн, ни власти.
Какое счастье!
Я снова стану обычным человеком.
Глава 20
На следующее утро я проснулся с давно забытой легкостью на душе. Меня переполняли уверенность в себе и жажда деятельности. Я позвонил Чансу, желая убедиться, что с ним все в порядке, но не застал его. Позвонив в больницу, я узнал, что Сару выписали. Я пришел к ее кирпичному домику и позвонил. Дверь открыла соседка, все такая же хмурая, в очках с толстыми стеклами и розовой заколкой в волосах.
— Что вы хотели?
— Мне нужно видеть Сару.
Маленькая пауза.
— Ее нет.
— Я знаю, что она дома. Ее вчера выписали.
Соседка подалась вперед, выпятив грудь с самым воинственным видом.
— Я знаю, кто вы!
— Слушайте… э-э… Вас как зовут?
Она посмотрела на меня с подозрением, словно, узнав ее имя, я обрету над ней тайную власть, но наконец ответила:
— Кэрри. Она все равно не хочет вас видеть.
— Это понятно. Я и сам себя видеть не хочу. Вы хорошо поступаете, что не пускаете меня. Вы настоящая подруга. Но я пришел по делу. Я хочу все исправить.
— Ах, простите, не узнала в вас Иисуса, — съязвила девица.
С лестницы из гостиной послышался слабый голос:
— Кэрри, кто там?
— Это тот парень, — ответила Кэрри. — Юрист.
— Студент с юридического, — поправил я.
— Я не впущу его, — объявила Кэрри.
После долгой паузы Сара сказала:
— Все нормально, пусть войдет.
Кэрри прищурилась:
— Ну и пожалуйста. — Она отступила в сторону.
Я прошел в опрятно обставленную гостиную, полную противоположность пещере философа Майлса. Мебель была сборная — такую доставляют в картонных упаковках, и человек обходится ею в период ученичества. В одну из спален вела дверь из гостиной, другая была на втором этаже. Сара ждала меня на верхней площадке лестницы, стоя за дверью. Я видел половину ее лица, один яркий ореховый глаз и розовую щеку.
Набрав воздуха в грудь, я пошел по ступенькам.
На верхней площадке я увидел ее, залитую солнечным светом. Она ослепляла без всякой косметики и украшений. Ее щеки покраснели, глаза сверкали. Она казалась сразу и свойской, и пленительной, как девчонка-сорванец, которую знаешь всю жизнь, и только на выпускном балу до тебя доходит, что она красавица.
— Сара, — начал я, но она отошла от двери, оставив ее открытой, села на кровать и обхватила колени, кивнув мне на стул у письменного стола. — Спасибо, — сказал я.
Речи, которые я сочинял по дороге, сейчас казались мне неуместными, неубедительными и ребячливыми. Поэтому я просто смотрел на нее. Сара тоже молча смотрела на меня. Комната у нее была уютная, со светло-желтыми стенами, украшенными офортами Делакруа на парижские темы: колесо обозрения, церквушки на вершинах холмов, дети в шарфах в снегу, теплые оранжевые окна. Но я обратил внимание на картонную коробку с книгами на полу. Рядом громоздились коробки со свитерами, носками, папками. Она что, съезжает? Сверху на книгах лежал пластмассовый мозг с подписанными извилинами и всякими зонами, которых я не отличал друг от друга.
Наши взгляды встретились. Между нами возникло напряжение, но я заметил в ее глазах любопытство. Значит, она хотела, чтобы я что-нибудь сказал. Я с удивлением увидел, что у меня дрожат руки.
Показал на модель мозга:
— Можно?
Сара вздохнула в переплетенные руки:
— Отчего же нет?
Я повертел мозг в руках. Сделанный из резины, он приятно пружинил под пальцами.
— А что, часть моего мозга действительно называется Сильвиевой щелью?
Она кивнула.
— Похоже на название зловещей местности, где можно встретить ведьму. Или говорящего волка.
«Перестань болтать», — приказал я себе. Сара долго смотрела на меня, затем кивнула на резиновый мозг:
— Там еще и передняя комиссура есть.
— Где комиссары покупают зубную пасту.
— И поясная извилина.
— А это звучит как модный танец. Всеобщее помешательство на «Поясной извилине».
— А куда деваться. — Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке. Затем Сара вспомнила, зачем мы здесь, по лицу ее пробежали неуловимые струйки, и взгляд стал жестким. Мы вернулись на исходные позиции. Сара помолчала. Когда она заговорила, ее голос звучал безжизненно.
— Я ушла из интернатуры.
Она говорила без упрека, но ее слова все равно подействовали на меня как пощечина.
— Мне очень жаль.
Сара пожала плечами:
— Мне предложили на выбор увольнение или служебное расследование. Я не хочу подводить отца.
— У меня нет слов. Я очень виноват.
Сара закрыла глаза и потерла виски.