&D. То, что было перед нами с самого начала, но мы не замечали.
— Мне с самого начала что-то не давало покоя, — начал я. — Помните, что сказала Изабелла? Одержимость, то бишь обладание, — состояние временное. Совершаешь ритуал, магия срабатывает, а потом — бам, и все закончилось. Часы бьют двенадцать. Так?
Майлс закрыл глаза, но промолчал.
Сара кивнула:
— Да.
— Так каким же образом они растягивают это на целую жизнь тела жертвы, пока не придет время перепрыгнуть в новое поколение? Шестьдесят лет! Как им это удается?
— Не знаю! — взорвался Майлс. — Кто я тебе, верховный жрец?
— Майлс, слушай. Что я видел в тоннеле на той церемонии? Помнишь? Ну, там были танцовщицы и барабанщики, и какой-то шаман с безумными глазами. За ними что я видел?
Он наморщил лоб, но покачал головой.
Это было перед нами с самого начала. Глаза Сары загорелись.
— За танцовщицами? — спросила она.
Я кивнул.
— За жрецом, за алтарем?
— Да.
— Машина какая-то. Ты говорил, что там была машина.
— Вот именно.
— Машина или что-то похожее, и что-то скручивалось и извивалось, повторяя движения танцовщиц. Так ты сказал.
Я кивнул. Ее глаза прояснились и оживились.
Майлс слегка кивнул.
— Изабелла же ничего не говорила о машине?
Он молча покачал головой.
— Конечно, не говорила, — продолжал я, — потому что это вообще не из ритуала вуду.
Сара улыбнулась, вспомнив мой диалог с Изабеллой.
— Если бы кто-то использовал вуду… — повторила она.
— …не будучи адептом культа…
— …для чуждых этой религии целей, — закончил Майлс.
Я кивнул:
— Что, если машина…
— …своего рода продолжение ритуала…
— …удлиняет сроки…
— …пролонгирует эффект?
Видя такое развитие идеи, Майлс покачал головой:
— Это прилада.
— Механизация.
— Конвейерное вуду, — улыбнулся я.
— Само собой разумеется, — продолжил Майлс, — если машина растягивает временное состояние до бесконечного, а мы…
— …уничтожим машину…
— …то одержимость закончится…
— …и тогда…
— Что тогда? — спросил Майлс. — Жертвы — как там Иззи их трактовала, «лошади»? — при них же личности остались.
— А они проявятся?
— Когда бог слезает с лошади, жрец снова становится собой, может, обессиленным, дезориентированным, но…
— …но здесь одержимость длилась не минуты, а десятилетия!
— Если лошадьми пользовались слишком долго, они погибнут? — спросил Майлс.
— Разве мы не должны выяснить ради них же самих? — возразила Сара.
Майлс хрипло засмеялся:
— Должны? Что это мы задолжали Найджелу, Дафне этой? Джону? Они использовали Джереми, а когда ему нечего было им предложить, выбросили без колебаний.
— И что? — сказал я. — За это они заслуживают смерти?
— Нет. Но рисковать ради них жизнью, в том числе моей, многовато будет. — Он засмеялся. — Стали бы они из-за нас париться?
— Нет, — ответил я.
— Это не просто Найджел, Дафна и Джон, — сказала Сара. — Это все, кто приходил до них и после. Новый поток студентов каждый год.
— Ну что тебе до них? Это чужие люди, — сказал Майлс. — Они друг другу глотки готовы рвать за отличную оценку.
Сара подалась к нам.
— Какая разница, как кто поступил бы на нашем месте. Что толку гадать, почему судьба выбрала нас? Кроме нас, больше некому. — Она деловито посмотрела на меня и Майлса. — Я пойду, а вы как хотите.
Я выдержал ее взгляд и кивнул.
— Я тоже пойду, — сказал я.
Мы посмотрели на Майлса.
— Даже если твоя теория правильна, — он нахмурился, — речь идет о том, чтобы проникнуть в святая святых.
— Правильно.
— Это может быть твоей последней прогулкой.
— А может, и нет. Сам подумай. Церемонию им приходится проводить при каждой инициации. Остальное делает машина. Найджела они уже обработали, остальных, наверное, тоже. Много шансов за то, что сейчас в той комнате никого нет.
Он не стал спорить.
— Майлс, ты же знаешь все на свете. Ты разгадал эту вудуистскую шараду. Без тебя мы бы ничего не смогли.
Он поскреб бороду и пробурчал что-то вроде «Ну что за хрень в квадрате!».
— Войти, разбить чертову машину и выйти? — уточнил он.
Я кивнул.
Он закрыл глаза.
— А поджечь-то капище для прикола можно?
— Конечно.
Он вздохнул:
— Тогда почему бы и нет?
Сара издала восторженный вопль и обняла гиганта.
Глава 32
Рычаг, больше похожий на защелку, отыскался где-то в верхних недрах камина. По случаю позднего времени в кабинете было совсем тихо. Прижимаясь щекой к гладкому мрамору, я шарил рукой под каминной полкой. Я услышал его раньше, чем увидел, — при открытии защелки отскочила высокая панель у письменного стола. Сара захлопала в ладоши.
— Перфекто, — одобрил Майлс. Его голос эхом пронесся по просторному кабинету.
Сегодня утром мы сидели в «Сэлс», ломая голову, где найти дверь, за которой они не следят. У нас была карта — та самая, которую мы с Чансом составили с помощью покойного Фрэнка Шепарда. Мы знали, куда надо попасть и что сделать, поэтому в кожаной сумке Майлса вместо постмодернистской ерунды лежал теперь железный ломик. Проход нам требовался по возможности такой, который не караулит шайка ассасинов. Получалось, лучшая дверь для нас та, о существовании которой мы не знали.
С чего начать? Есть люк под моей кроватью, очень удобный для того, чтобы убить меня во сне. Но дело в том, что я подумал бы о люке в первую очередь, если бы мне достало глупости выступить против V&D (чего другого, а этого качества мне, похоже, не занимать). Был лифт в старом доме на Морланд-стрит, но там меня вели, завязав глаза, к тому же эту возможность тоже легко просчитать. Был проход Шалтая-Болтая через библиотеку, но у нас не было ключей. Был люк в кабинете управляющего гидростанцией, но там стоит сигнализация. Был сточный колодец неподалеку от дома Найджела, но в V&D прекрасно осведомлены, что я теперь знаю этот путь. Мне некстати вспомнился долговязый Человек-марионетка, надвигавшийся на меня на своих паучьих ногах с длинным серебристым жалом, торчащим из-под пальцев.
Надо найти вариант получше.
Как я уже говорил, мозг — потрясающая штука. Иногда он старается помочь тебе, даже если ты слишком глуп, чтобы это заметить. Я поймал себя на том, что пытаюсь игнорировать неожиданное бесполезное воспоминание: как я в первый раз уходил из кабинета Бернини по старинному высокому коридору.
«Прекрати, — велел я себе, — сосредоточься на проблеме».
Что сказал Бернини как бы себе под нос, когда я уходил?
«Может, V&D?»
А потом…
Другой, холодный голос, принадлежавший, как я догадался, тому жрецу с безумным взглядом желтых глаз, ответил: «Посмотрим».
Откуда он появился в кабинете? Мы с Бернини были там вдвоем, и в коридоре меня никто не обогнал.
Все вдруг стало ясно.
В кабинете Бернини есть вторая дверь. Хорошо замаскированная и, как им кажется, неизвестная нам.
Мне вспомнилось кое-что менее приятное: последний визит к Бернини, его холодный отказ от моих дальнейших услуг и то, как он позволил мне дойти до двери, прежде чем окликнул и потребовал назад ключ.
«Всех благ тебе, Джереми».
Он забрал свой ключ.
Дверь, не знаю где, в кабинете без ключа?
Доставая с полки «Преступление и наказание», я благодарил Бога за общее мнение о молодых юристах как о въедливых, напористых типах, знающих наперед, где подстелить соломки. Открыв книгу посередине, я наклонил ее, и запасной ключ от кабинета Бернини съехал мне в ладонь.
Перфекто.
За отодвинутой панелью начиналась винтовая лестница, уходившая в глубокий колодец. Первым шел я, за мной Сара, замыкал Майлс. Чем ниже мы спускались, тем холоднее становился воздух. В какой-то момент в сплошной стене появилось углубление размером с кирпич. Я заглянул в него и увидел город через две крошечные дырки в дальнем конце этой ниши. Я сообразил, что мы находимся в западной угловой башенке здания юридического факультета, а смотрю я через глаза горгульи. Лестница спускалась, по моим подсчетам, ниже первого этажа и закончилась в подвале, из которого был выход в тоннель.
Мы шли по нашей с Чансом карте, ориентируясь по маленькому компасу, подаренному Саре отцом. Он был каким-то там магнатом инвестиционного бостонского банка с трехсотлетней историей, который начинался как морская торговая компания. В порядке реверанса славному прошлому все члены правления получали морские компасы, и он вручил его дочери на окончание университета. Сегодня Сара впервые вынула компас из кожаного футлярчика — не без странного удовлетворения, учитывая необычные обстоятельства.
Паровые тоннели показались мне сегодня темнее. Снаружи арктический фронт понизил температуру до минус четырех, холода настолько экстремального, что жизнь в кампусе практически замерла и технические лампочки, обычно такие яркие, едва светились: кампус пытался обогреть себя. Тишину изредка нарушали лишь шипенье пара, редкие капли далеко впереди и, конечно, наши шаги, хотя мы и старались ступать бесшумно. Я подумал о Человеке-марионетке. Сара была рядом. Майлс шел сзади с сумкой через плечо. Только он один, казалось, чувствовал себя непринужденно, словно собрался на концерт группы «Phish».
Я сверился с картой и вздрогнул, подумав о том, что двое из троих, участвовавших в ее составлении, мертвы. Фрэнк Шепард — больше двух сотен лет, Чанс Уортингтон — около двух дней. Только мое имя до сих пор значилось в списках живых.
Мы прошли под Крейтоном и Уорли. В тоннеле под химическими лабораториями Майклсона из потолочных вентиляторов валил легкий пар. Нам пришлось перебираться через груду старых выброшенных мензурок и колб Эрленмейера, надколотых и негодных, — результат двухвековых промахов неуклюжих студентов. Под Эмбри мы петляли, выбирая все новые рукава бесчисленных развилок, чтобы выйти прямо под «железных людей». Проходя под знаменитой дискотекой, я напрягал слух, пытаясь расслышать вибрацию музыки и представляя, как пятью этажами выше высокие регбисты и красивые девушки из женского студенческого клуба прижимаются друг к другу в танце.