А почему спешило, догадаться несложно. Бюро предупредили о визитах рабочих с Путиловского к Керенскому и Чхеидзе. Это – во-первых. Во-вторых, товарищи Шляпников, Молотов и Залуцкий вдруг осознали, насколько взрывоопасная ситуация образовалась внутри солдатской массы петроградского гарнизона. В-третьих, они помнили, что 23-е – женский «праздник», которым нельзя не воспользоваться, учитывая рост хлебных «хвостов». Наконец, им так же внезапно открылись глаза на заманчивые перспективы солдатского бунта. А кто из большевиков не мечтал о настоящей республике, пусть и буржуазной, на первых порах? Правда, надлежало либо действовать сейчас, немедленно, либо не предпринимать ничего, строго придерживаясь ранее одобренной резолюции о нейтралитете.
И все-таки решение принималось явно впопыхах, причем на ночь глядя. Как будто правящую тройку кто-то разбудил сенсационным откровением. Тем самым – о настроениях солдат, дающих большевикам уникальный шанс, и угрозе утратить его, если либеральный лагерь отважится возглавить протест возбужденных путиловцев. Вычислить человека, переполошившего Бюро, тоже нетрудно. Шляпников имел неосторожность описать свои посещения в преддверии революционных событий квартир А.Я. Гальперна и Н.Д. Соколова ради общения с вожаками меньшевиков и эсеров, то есть с Чхеидзе, Керенским и другими.
Иными словами, соратник Ленина в февральские дни исполнял миссию связного от большевиков с ВВНР. Фамилия Соколова мелькает в мемуарах Шляпникова достаточно часто. Очевидно, известный адвокат играл роль посредника между большевистским Бюро и сопредседателями масонов, Керенским и Некрасовым. Мы знаем, кто из дуэта желал крушения Романовых. Отсюда и вывод: совет вести рабочих общаться с нижними чинами запасных батальонов исходил от Николая Виссарионовича Некрасова. Напомню, Керенский с депутатами с Путиловского завода встретился в восьмом часу вечера 22 февраля. Наверняка по окончании разговора Александр Федорович проинформировал о нем ближайшего соратника – Некрасова, и тот был в курсе того, что поутру никто из думских масонов звать путиловцев на всеобщую стачку не будет. Все ограничится дебатами в Таврическом дворце.
Однако трем влиятельным большевикам знать о том совершенно не обязательно. И вот уже поздним вечером, часу в десятом или одиннадцатом, Н.Д. Соколов приглашает к себе или просится в гости к одному или всем членам Русского бюро ЦК РСДРП(б). Скорее всего, Некрасов лично разъяснил товарищам важность момента и озвучил полезные рекомендации. Ну а те сочли услышанные доводы вполне весомыми, чтобы без промедления претворить в жизнь. Заметим, они посчитали излишним заручаться согласием актива городского или районного уровня. Торопились так, что в ту же ночь самостоятельно отправляли знакомых агитаторов в коллективы ткацких фабрик Выборгской стороны. Благо, там «торжественные» митинги уже запланировали. Возможно, и сами произносили перед работницами зажигательные речи. Финал этой импровизации известен. Женщины поднялись первыми и увлекли за собой мужчин. Лозунг «На Невский»! нашел широкий отклик у рабочих, и процесс пошел…
Четыре дня понадобилось для достижения главной цели – выступления против власти вооруженных солдат. Когда же утром 27 февраля полки, покинув по очереди казармы, присоединились к рабочим, настала кульминация кризиса. Государственной Думе, кстати, ночным указом Николая II распущенной, предстояло определиться с новой формой правления. Некрасов сознавал, насколько хрупка его позиция, но время для колебаний миновало еще ночью, и он исполнил задуманное.
В половине третьего дня в полуциркульном зале Таврического дворца под председательством М.В. Родзянко собралось знаменитое частное совещание. Среди участников царила полная растерянность. Неудивительно, что первым слово взял лидер фракции левых кадетов и, обратив внимание всех на крах самодержавной властной системы, предложил доверить страну уважаемому обществом генералу под контролем особого комитета из пяти членов Госдумы. Имя генерала Некрасов назвал сразу – Алексей Алексеевич Маниковский…
Увы, расчет Николая Виссарионовича на здравомыслие коллег не оправдался. За военного диктатора высказалось всего двое. Шульгин, с рядом оговорок согласившийся с кандидатурой Маниковского, и Савич, выдвинувший другую персону на пост главы республики – А.А. Поливанова. Прочие инициативу отвергли, отдав предпочтение коллегиальному органу – какому-нибудь комитету. В итоге проголосовали за избрание временного комитета Госдумы, в который парламентский Совет старейшин тут же и кооптировал двенадцать человек, в том числе Н.В. Некрасова.
Любопытно, что примерно за полчаса до начала частного совещания здание ГАУ на Литейном проспекте навестил председатель ЦВПК А.И. Гучков с заместителем – М.И. Терещенко. Они наверняка искали Маниковского. Но вряд ли нашли, ибо, по свидетельству британского военного атташе Альфреда Нокса, незадолго до полудня глава российской артиллерии с командой офицеров покинул особняк во избежание эксцессов со стороны толпы солдат и рабочих, без боя занявших помещения их ведомства. Что намеревался Гучков обсудить с Маниковским, неизвестно. Тем не менее 6 марта 1917 года военный министр А.И. Гучков назначил генерала своим помощником.
Можно догадаться, чья протекция помогла ему в карьерном росте. Хоть Некрасов во временном правительстве являлся министром путей сообщений, в качестве лидера левых кадетов и ВВНР, а также на правах старшего партнера Керенского по масонству он обладал немалым административным ресурсом для лоббирования тех или иных проектов и кадровых перестановок. По сути, он играл роль серого кардинала, «серого преосвященства», по выражению П.Н. Милюкова, в «триумвирате» левого крыла правительства из Керенского, Некрасова и Терещенко. Несмотря на уверения историков, что третий член троицы – такой же масон, как и первые двое, документальные источники не подтверждают этого. Напротив, Терещенко до Февраля – верный помощник Гучкова, возглавлявший Киевский ВПК. Его сближение с Некрасовым и Керенским произошло по ходу революции. Не исключено, 3 марта 1917-го на квартире П.П. Путятина, где Милюков и Гучков убеждали великого князя Михаила Александровича принять престол, а другие их коллеги, в том числе и Терещенко, настаивали на обратном. Примечательно, что 10 марта 1917-го кабинет уполномочил Львова, Некрасова и Терещенко вести на постоянной основе переговоры с Петросоветом. Понятно, что неавторитетный среди рабочих и солдат министр-председатель попал в группу чисто формально. Реально диалог с «контактной комиссией» народных депутатов налаживали последние двое.
Так вот, по-видимому, назначение Маниковского заместителем Гучкова – прямая заслуга М.И. Терещенко, исполнившего просьбу нового друга, Н.В. Некрасова. А зачем нашему герою подобный маневр? Все для того же. Николай Виссарионович, добившись превращения Российской империи в республику, не терял надежды осуществить программу-максимум – добиться избрания ее главой генерала Маниковского. Кстати, в ночь на 3 марта, перед встречей думцев с Михаилом Романовым, Некрасов в союзе с Керенским уединился «в уголке комнаты» с Милюковым и попробовал рассеять предубеждение лидера кадетов к республике. Тщетно. Тот упрямо цеплялся за иллюзию сохранения конституционной монархии. И даже весть о том, что у Гучкова, вернувшегося утром из Пскова в Петроград с манифестом об отречении Николая II, рабочие-железнодорожники на митинге хотели отнять драгоценный листок, а самого чуть не побили за здравицы в честь нового «царя Михаила», не произвела на Павла Николаевича отрезвляющего эффекта.
Милюков, министр иностранных дел в кабинете Г.Е. Львова, понятно, мешал планам Некрасова, а потому автоматически становился второй целью «светлой головы» сибиряка. Кризис, спровоцированный знаменитой нотой российского МИД от 18 апреля, ускорил падение несгибаемого кадетского вождя. Обычно отставку Милюкова связывают с мощнейшими народными манифестациями 20 и 21 апреля 1917 года. Однако уличный протест тысяч рабочих и солдат сам по себе свалить министра не смог, хотя и создал предпосылки, опираясь на которые противники главного кадета в правительстве вынудили его уйти. Основной рычаг «переворота» – возникшая на протестной волне идея коалиционного кабинета с участием социалистических партий – эсеров и социал-демократов. Альянс призван обеспечить кабинет абсолютным народным доверием. И в таком правительстве адепт «аннексий и контрибуций» занимать должность главы МИД права, конечно, не имел. Правда, не все социалисты соглашались на подобный альянс, что и спасало Милюкова от немедленного ухода.
Судьба конституционного монархиста решалась исполкомом Петросовета вечером 27 апреля. Заседание завершилось глубокой ночью 28-го. 23 человека проголосовали против участия советских партий в правительстве, 22 – «за», и двое воздержались. Казалось, Милюков устоял. 29 апреля он даже счел возможным покинуть Петроград, выехав с румынской делегацией в Могилев, на встречу с генералами Ставки. Между тем вечером 30 апреля исполком Петросовета собрался вновь для повторного обсуждения вроде бы уже рассмотренной проблемы. А на этот раз расклад получился иным. Коалицию одобрили 44, не одобрили 19 членов комитета, продолжили колебаться по-прежнему двое.
Неприятная новость побудила Павла Николаевича срочно вернуться в столицу. Впрочем, возвращение министра вечером 1 мая ничего уже не меняло. Переговоры Петросовета с правительством о составе кабинета длились три дня, со 2 по 4 мая, и ночью 5-го формирование было завершено. Милюкову предложили пост министра народного просвещения, от которого тот ожидаемо отказался. В итоге важное препятствие на пути возвышения Маниковского исчезло, и, стоит признать, не без чьей-то хитроумной интриги. Мемуары Церетели и Гучкова приоткрывают интересные факты на этот счет. Во-первых, в ночь на 28 апреля против коалиции голосовали Чхеидзе, Скобелев и сам Церетели, «за» – из авторитетных фигур один внефракционный социал-демократ Н.Н. Суханов. Ровно через двое суток, вечером 30-го, мнение меньшевистских вождей претерпело удивительную метаморфозу. Они поголовно высказались за нее. По словам Церетели, причина – новость об отставке Гучкова. На что Суханов в собственных мемуарах резонно возразил: отставка Гучкова не причина, а повод. И верно, Гучков заявил Г.Е. Львову об отставке вечером 29 апреля после экстренного заседания министров на квартире князя-председателя, на котором Керенский и Терещенко подняли вопрос об осуждении внешнеполитического курса Милюкова и перемещении лидера кадетской партии на пост министра народного просвещения. Все, кроме Гучкова, либо одобрили инициативу, либо, как Львов, промолчали. Возмущенный подобной