Морозов в 90-х годах был еще весьма далек от революционных настроений. Он еще дружил с проживавшим тогда в Москве молодым помощником присяжного поверенного А.В. Кривошеиным, и был, мне кажется, под сильным влиянием консервативно-славянофильских идей, которых держался Кривошеин. Близкий нам человек во время нашего студенчества, почти свой в наших семьях, А.В. Кривошеин пользовался огромным успехом в московском купеческом “свете” и, в особенности, среди дам и девиц. Кривошеин был тогда восторженным эстетом, декламатором стихов и любителем живописи.
Дом известного купца-мецената Саввы Мамонтова давал тогда тон московскому купечеству. Оттуда, я думаю, и литературно-театральные увлечения Морозова, и его сближение с Художественным театром, а потом и с Максимом Горьким. А через последнего оставался один шаг и до близости к “революции”. Конечно, я ни на минуту не сомневаюсь, что Морозов никогда не был революционером взаправду, а просто “блажил”, или, как говорится, с жиру бесился, сыпля деньгами на револющю. Он делал это исключительно из своеобразного политического снобизма, то есть играл в ту опасную игру, которая и привела его к преждевременной трагической кончине…
Морозов до конца жизни держался по семейным традициям старой веры; но по складу своих мыслей он был либералом-позитивистом и не имел никаких религиозных запросов. Допускаю даже, что он был атеистом, и, во всяком случае, полным религиозным индифферентом. Беспринципный сибаритизм, тщеславие и лесть окружающих, вот что его сгубило.
Сообщу в кратких чертах, что у меня осталось в памяти из слышанного о последних годах жизни С.Т. Морозова от самых близких ему лиц, а частью и по моим личным к нему отношениям…
Первым моральным ударом для Морозова была устроенная революционерами (а, может быть, и “зубатовцами”) забастовка на его фабрике в Орехове-Зуеве. Он себя мнил передовым фабрикантом, благодетелем рабочих, и вот у него, чуть ли не у первого, забастовка на фабрике. Этот случай произвел на Морозова угнетающее действие. Помню, я застал его совершенно подавленным и растерянным…
Преследуемый революционерами, Морозов решил бежать с семьею за границу. Поместившись со всеми удобствами в международном вагоне, переехав через границу, он почувствовал себя успокоенным. Однако, благополучие продолжалось недолго. На одной из станций в Германии Морозов вышел позавтракать, но тотчас же поспешно вернулся в вагон, бледный и совершено расстроенный. На расспросы семейных он отрывочно отвечал, что на станции среди толпы он опять увидел того “некоего”, страшного, который преследовал его в России, а теперь, очевидно, следует за ним по пятам и за границей.
На семейном совещании в вагоне тотчас же решено было изменить ранее намеченный маршрут, чтобы скрыться от филера-террориста. Но куда бы Морозов ни приезжал, следящий за ним агент оказывался там же… Морозов “бросился” на Ривьеру. Я слышал от его семейных, что за границею он именно “бросался” из города в город, надеясь замести следы, как зверь на угонке. Один, близкий ему человек, случайно встретивший его в эту последнюю его поездку в Париже, рассказывал мне, что он не мог признать прежнего Савву: подавленность его настроения граничила почти с сумасшествием.
На Ривьере Морозов избрал местом жительства скромную виллу в тихом малолюдном местечке около Ниццы – Гро де Кан.
Потом… вот что случилось, по расказам его близких:
На следующий день по приезде… Морозов в хорошем настроении утром вышел на прогулку, сказав дома, чтобы ему подали к завтраку землянику со сливками. Эта подробность доказывает, что в этот день у Морозова не было и мысли о самоубийстве. Но одинокая прогулка его продолжалась недолго. Через некоторое время кто-то из французской прислуги увидел, как Морозов, как бы кем-то преследуемый, в ужасе бежал по саду в направлении к своей вилле. Ворвавшись в свой дом, несчастный, никому ничего не объясняя, заперся в своей комнате, из которой тотчас же послышался выстрел… И все было кончено. Что случилось на прогулке с Морозовым, так и осталось для всех его близких тайной…
Русскому консулу Л.В. Иславину первому было сообщено полицией о самоубийстве Морозова, и им тотчас же был командирован чиновник консульства на место происшествия… Вилла, которую избрал себе для жительства Морозов, была маленьким домиком, затерянным в зелени…
Прошло четверть века от описываемого мною события… Некоторые подробности, конечно, мог я запамятовать. Но за верность главных штрихов моего рассказа могу поручиться, ибо все это слышал я тогда же от самого близкого к покойному лица».
Возрождение. 1931. № 2246. С. 2, 3; № 2250. С. 5.
К главе «Д.Ф. Трепов – апостол Павел русской революции»
Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова о разговоре с Д.Ф. Треповым 9 января 1905 года
«Вечером того же дня ко мне пришел Дмитрий Федорович Трепов, чтобы проститься с моей женою, – его сестрою, – так как он собирался выехать в действующую армию на Дальний Восток. Говоря со мною о виденных за эти дни беспорядочных действиях полиции и войск, он сказал, что полиция, видимо, не имеет точных инструкций и действует крайне неумело. Между прочим, он нашел особенно неуместным, что войска наступают фронтом иной раз на припертую к стене толпу. Это вызывает ожесточение толпы и заставляет ее оказывать противодействие; следовало бы войскам и полиции стараться вклиниваться в толпу и отрезанные части вгонять во дворы домов, где поодиночке полиции записывать имена и так же поодиночке выпускать, когда толпа рассеется. Главных же крикунов препровождать в участки, где подвергать краткому допросу, после чего и их выпускать. Таким образом, по его словам, ему в Москве удавалось многократно рассеивать толпу без кровопролития.
Говоря о своей будущей судьбе, Трепов мне сказал, что, как ему ни тяжело расставаться с семьею, которую оставляет в Петербурге в такое тревожное время, но он счастлив, что едет на фронт, подальше от тяжелой административной ответственности. На мое возражение, что, именно, в это время он, в сущности, не имеет права не предложить воспользоваться его полицейскою опытностью, Трепов в большом волнении ответил, что, по приезде в Петербург, он доложил государю причины, побудившие его возвратиться к строевой службе, и при этом случае высказывал царю, что в данный момент считает необходимым систематическою строгостью восстановить порядок в России, но, одновременно с этим, вводить постепенно и последовательно либеральные мероприятия, клонящиеся к установлению конституционного порядка. Причем спросил императора, принял ли он окончательное решение относительно дарования конституции и неуклонного ее проведения. Получив уклончивый ответ государя, Трепов решил твердо настаивать на своем отъезде на Дальний Восток, полагая, что, в таком случае, никакой пользы он принести не сможет на административном посту, на занятие которого ему намекал царь.
После этого разговора Трепов взял с меня слово не упоминать Фредериксу о его пребывании в Петербурге, чтобы не помешать его отъезду, и мы простились».
Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М., 1993. С. 195.
Хотя Александр Александрович датировал этот визит генерала вечером 10 января, данное им же далее описание того, как назначался Трепов столичным генерал-губернатором, однозначно свидетельствует о том, что встреча родственников состоялась накануне, вечером 9 января 1905 года. Мосолов со слов барона Фредерикса сообщает о совещании 11 января в кабинете царя в Царском Селе, на котором Николай II принял решение об учреждении столичного генерал-губернаторства. На пост помощника нового «министра» Фредерикс рекомендовал Трепова. Император тут же вызвал генерала и после вечерней беседы с ним решил доверить новую должность ему. Однако в своем дневнике Николай II написал о том, что «решил назначить генерал-майора Трепова генерал-губернатором столицы и губернии» 10 января, после чего тем же «вечером» имел совещание «по этому поводу» с Треповым, Мирским и Гессе, кстати, упомянутым в мемуарах Мосолова.
Из рапорта С.М. Парфенова, заместителя управляющего Московско-Казанской железной дорогой, 8 октября 1905 года
«В 12 ч[асов] дня 7 октября партия человек 60—70 служащих Управления, слесарей и посторонних лиц ворвались… в залу Управления дороги и образовали сходку, на которой была прочтена… программа, по заявлению председателя сходки, Всероссийского союза железнодорожных служащих, после чего сходка, постановив начать забастовку, отправилась по конторам Управления и силою прекращала работу… Таким же путем была прекращена работа телеграфа и центрального телефона Московской пассажирской станции. Затем толпа служащих и посторонних лиц отправилась в депо и выпустила пары из паровозов, свертывая и забрасывая гайки и другие мелкие предметы оборудования паровозов.
В это же время на путях Московско-Казанской дороги… мастеровые… срубили у Красносельского моста телеграфный столб со всеми главными линейными проводами.
Последний пассажирский поезд, вышедший вчера из Москвы, был № 12 в 1 ч[ас] 10 м[инут] дня. На дальнейшие поезда машинисты отказались выезжать из депо, ссылаясь на боязнь быть застреленными. Товарное и воинское движение прекратилось еще в ночь с 6 на 7 октября».
Революция 1905—1907 гг. в России. Документы и матрериалы. Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 г. Ч. 1. М. – Л., 1955. С. 266, 267.
Из представления А.В. Степанова, прокурора Московского окружного суда, 8 октября 1905 года
«7 сего октября начальником Московско-Коломенского отделения Московского жандармского полицейского управления железных дорог подполковником Смирницким были арестованы наиболее выдававшиеся своей активной деятельностью во время забастовки: механик-телеграфист Беднов и машинисты Ухтомский, Алексеев, Гречанинов и Кривошеин. Но тотчас же в канцелярию начальника отделения явилась толпа человек в сорок и настойчиво требовала их освобождения, каковое требование подполковником Смирниц