Я пошел в Думу обычным путем, по Потемкинской улице. Жена меня провожала. Улица была пустынна, но пули одиночных выстрелов шлепались о деревья и о стены дворца. Около Думы никого еще не было; вход был свободен. Не все собиравшиеся депутаты были осведомлены о том, что предстояло. Заседание состоялось, как было намечено: указ был прочитан при полном молчании депутатов и одиночных выкриках правых. Самоубийство Думы совершилось без протеста.
Но, что же дальше? Нельзя же разойтись молча – после молчаливого заседания! Члены Думы, без предварительного сговора, потянулись из залы заседания в соседний Полуциркульный зал. Это не было ни собрание Думы, только что закрытой, ни заседание какой-либо из ее комиссий. Это было частное совещание членов Думы. К собравшимся стали подходить и одиночки, слонявшиеся по другим залам. Не помню, чтобы там председательствовал Родзянко; собрание было бесформенное; в центральной кучке раздались горячие речи. Были предложения вернуться и возобновить формальное заседание Думы, не признавая указа (М.А. Караулов), объявить Думу Учредительным собранием, передать власть диктатору (генералу Маниковскому), взять власть собравшимся и создать свой орган – во всяком случае, не разъезжаться из Петербурга.
Я выступил с предложением выждать, пока выяснится характер движения, а тем временем создать временный комитет членов Думы “для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями”. Эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, ничего не предрешала в дальнейшем. Ограничиваясь минимумом, она все же создавала орган и не подводила думцев под криминал. Раздались бурные возражения слева; но собрание в общем уже поколебалось, и после долгих споров мое компромиссное предложение было принято, и выбор “временного комитета” поручен совету старейшин. Это значило – передать его блоку. В третьем часу дня старейшины выполнили поручение, наметив в комитет представителей блоковых партий, и тем, надо прибавить, предрешив отчасти состав будущего правительства. В состав временного комитета вошли, во-первых, члены президиума Думы (Родзянко, Дмитрюков, Ржевский) и затем представители фракций: националистов (Шульгин), центра (В.Н. Львов), октябристов (Шидловский), к.-д. (Милюков и Некрасов – товарищ председателя); присоединены, в проекте, и левые – Керенский и Чхеидзе. Проект старейшин был провентилирован по фракциям и доложен собравшимся в Полуциркульном зале».
Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С. 454.
Из воспоминания Михаила Владимировича Родзянко, председателя IV Государственной Думы
«25 февраля я по телефону в Гатчину дал знать великому князю Михаилу Александровичу о происходившем и о том, что ему сейчас же нужно приехать в столицу, ввиду нарастающих событий.
27 февраля великий князь Михаил Александрович прибыл в Петроград, и мы имели с ним совещание в составе председателя Государственной Думы, его товарища Некрасова, секретаря Государственной Думы Дмитрюкова и члена Думы Савича. Великому князю было во всей подробности доложено положение дел в столице и было указано, что еще возможно спасти положение. Он должен был явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом, понудить личный состав Правительства подать в отставку и потребовать по телеграфу, по прямому проводу, манифеста государя императора о даровании ответственного министерства.
Нерешительность великого князя Михаила, Александровича, способствовала тому, что благоприятный момент был упущен…
Среди дня 27 февраля произошли первые бесчинства: был разгромлен Окружной суд и Главное Артиллерийское Управление, а также Арсенал…
27-го февраля председатель Совета Министров князь Голицын уведомил меня, что он подал в отставку, как и все члены правительства…
Уже 27 февраля был образован Временный Комитет Государственной Думы для сношения с населением и для приведения расшатанных устоев в нормальное состояние…»
Родзянко М.В. Государственная Дума и февральская 1917 года революция // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 6. С. 57—59.
Из воспоминаний Александра Федоровича Керенского, депутата Думы, лидера фракции трудовиков
«Около восьми утра в понедельник меня разбудила жена и сказала, что звонил Н.В. Некрасов, просил передать о переносе заседаний Думы и о восстании в Волынском полку. Он также сообщил, что мне следует немедленно прибыть в Думу. Хотя политическое положение в последние несколько дней становилось все более угрожающим и нестабильным, я не сразу осознал все значение сообщенных Некрасовым новостей. Сцена для последнего акта спектакля была давно готова, однако, как водится, никто не ожидал, что время действия уже наступило… Наскоро одевшись, я отправился к зданию Думы, которое находилось в пяти минутах ходьбы от моего дома. Первой моей мыслью было: любой ценой продолжить сессию Думы и установить тесный контакт между Думой и вооруженными силами.
Добравшись до Думы, я сразу же направился в Екатерининский зал, где встретил Некрасова, Ефремова, Вершинина, Чхеидзе и нескольких других депутатов от оппозиции. Они согласились с моим предложением о проведении официального заседания Думы. Некрасов сказал мне, что Родзянко уже послал царю в его Ставку в Могилеве и командующим фронтами телеграммы, в которых сообщил о быстром нарастании беспорядков в Петрограде…
Представители левой оппозиции Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я внесли предложение в Совет старейшин немедленно провести официальную сессию Думы, не принимая во внимание царский декрет. Большинство же, включая Родзянко и, несколько неожиданно – Милюкова, высказалось против такого шага. Аргументов не приводилось. Игнорируя произвол и преступления правительства, большинство Думы цеплялось за прошлое. Совет старейшин отверг наше предложение и решил, как планировалось ранее, провести “неофициальное заседание”…
Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся утром в тот понедельник в Совете старейшин, как и тех, которые рассматривались позднее на неофициальном заседании, длившемся с 12 до 2 часов, – в памяти сохранилось лишь решение создать Временный комитет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Милюков, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. В комитете были представлены все партии, за исключением крайне правых».
Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993. С. 135, 137.
Из воспоминаний Михаила Ивановича Скобелева, депутата Думы, члена РСДРП (меньшевиков)
«В понедельник 27 февраля, в 7 часов утра, раздался телефонный звонок, и знакомый голос Н.И. Иорданского, редактора “Современного Мира”, нервно сообщил мне: “Я живу против казарм и сейчас наблюдаю из моих окон, как солдаты вскрыли свои цейхгаузы, разбирают винтовки и патроны, вооружаются сами, раздают их проходящим гражданам и направляются на Суворовский проспект”.
Я спешу к Таврическому дворцу. Масса депутатов. Обсуждают только что изданный правительством указ об отсрочке занятий в Государственной Думе на неопределенное время. Среди руководящих фракций полное замешательство.
Под нашим давлением совет старейшин собирается против желания Родзянко в помещении финансовой комиссии, сначала под председательством Н.В. Некрасова, а затем председательство принял на себя председатель бюро прогрессивного блока Шидловский. Начинается обмен мнений, но события вне Думы развертываются быстрее прений.
Приносят сведения, что… занято здание главного артиллерийского управления на Литейном проспекте… Кто-то врывается на заседание и сообщает, что восставшие солдаты и рабочие освободили политических заключенных из “Крестов” и направляются к дому предварительного заключения, который находится по соседству с Таврическим дворцом…
Влетает Родзянко с грозным окликом: “Кто созвал без моего ведома сеньорен-конвент?” Лидеры блока объясняют ему, что происходит не официальное заседание совета старейшин, а частное совещание членов его. Поставленный перед фактом, Родзянко предлагает всем перейти в его кабинет для того, чтобы открыть официальное заседание сеньорен-конвента. Руководители Думы ни в коем случае не хотели демонстративно игнорировать указ правительства о роспуске Думы, и речь шла у них не о создании руководящего органа для восставшего населения, а лишь о том, чтобы организованно выступить перед восставшим населением.
Родзянко, под давлением лидеров блока, соглашается созвать всех членов Государственной Думы, но не на официальное заседание Думы, а на частное совещание, и не в зале заседаний, а в так называемом Полуциркульном зале, для того, чтобы выбрать межфракционный центр, который бы представлял Думу. Вбегающие члены Думы сообщают, что восставшие приближаются к Таврическому дворцу. Заседание стихийно срывается, и все направляются к окнам и ограде Таврического дворца. Когда восставшие подступили к самой ограде, у ворот ее остались лишь Чхеидзе, Керенский и я. Это было около 11 часов утра.
Мы трое по очереди обращаемся с краткими речами в ответ на гулом несущиеся вопросы: “Где новая власть? Где новое правительство? ” Здесь же немедленно было организовано нами несколько взводов вооруженных солдат, которыми мы сменили старый караул Государственной Думы. Караул без сопротивления уступил свои места новой революционной охране.
Тем временем в Полуциркульном зале собралось “частное совещание” членов Думы, куда нас вызвали. Бесплодность этого частного совещания стала очевидной мне сразу. Я покинул его, чтобы больше не возвращаться. Как мне потом сообщили, частное совещание постановило образовать комитет Государственной Думы из представителей фракций, с Родзянко во главе. Но комитет этот тут же оказался мертворожденным, так как Родзянко отказался стать во главе его, а Милюков отказывался войти в него без Родзянко…
Мы приступили к первым организационным шагам по созыву Совета Рабочих и Солдатских Депутатов… и… объявили себя около 3 часов дня Временным Бюро Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, которое обратилось к населению с воззванием – согреть и накормить восставших солдат, целый день проведших на морозе без пищи. Было решено в 7 час[ов] вечера назначить первое заседание Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, а солдатам было предложено выбрать сво