Первое, что он заметил, повернув с перекрестка, это граффити на заборах и зданиях. Несочетаемые друг с другом цвета и узоры громоздились везде, забегая на стекла, забираясь ввысь на долговязые столбы уличного освещения. Машин по-прежнему видно не было, но следы покрышек, пестрящие по асфальту, дополняли бессмысленную какофонию красок. Было что-то неправильное в расписанных стенах, как будто неизвестный уличный ваятель, взявший в руки баллончики с краской, не имел ни малейшего представления о том, что, собственно, собирался изобразить.
Дикий крик, полный ужаса и боли, отвлек профессора от хаотичной мазни. Крик эхом отразился от стен, оборвался на ноте, но уже через пару секунд зазвучал снова с неистовой силой. Так могла стонать и выть, ну разве-что, пожарная сирена, но Ларинцев понимал, что это кричит человек – живое существо, поглощённое болью. Лицо и лысину покрыла испарина, подмышки профессора промокли насквозь. Ни одна живая душа не смогла б так долго выдержать подобных мучений, но ужасный крик повторялся вновь и вновь, пока не оборвался, затихая вдали.
Эхо смолкло, затихли стоны, но мозг профессора, записавший услышанное, продолжал прокручивать его в голове. Только теперь Ларинцев понял, что не определил – с какой стороны исходил этот крик. Узкая улочка изгибом убегала вниз, подпираемая по бокам городскими высотками, в таких условиях звук мог слышаться и снизу, и сверху, – «иди ж разбери куда мне бежать?». Минуту подумав, профессор решил продолжать двигаться вниз – в любом случае ему предстояло пересечь этот город. За этой мыслью последовала следующая, – «раз имеется вход, то должен быть выход», – в голосе из динамика была своя логика, вот только он понятия не имел, как выглядит выход из этого мира.
– «Трудно найти, если не знаешь где искать, еще труднее – если не знаешь, что именно ищешь», – продолжал размышлять Николай Васильевич, стараясь идти бесшумно, не забывая посматривать по сторонам. Супермаркет выпрыгнул за следующим поворотом – все так, как подсказывал мозг, вот только профессор не имел ни малейшего представления, каким образом это чужое воспоминание осталось жить в его голове.
Супермаркет стоял, широко раскрыв двери в приглашающем жесте, а справа от него чернел темный зев подземной парковки, но Ларинцев уже ненавидел себя. Кляня свою память последними словами, Николай Васильевич пытался заткнуть уши и закрыть глаза. Попытки, впрочем, остались безуспешны – да и кто б на его месте смог удержаться от подобного зрелища? На площадке перед супермаркетом, неподвижный и стонущий, с прямой спиной и подергивающимися ногами, сидел неподвижный живой человек, – «пока еще живой», – поправил рациональный голос в голове Ларинцева.
Человек, заживо насаженный на кол, слившийся с ним до единого целого, издавал ртом гласные звуки, роняя на пах кровавую слюну.
–Эээээээ…. Ааааааа…. Ыыыыыыы… – слышал Ларинцев.
Лицо несчастного исказилось от боли, нижняя челюсть свисала до кадыка, помутневшие глаза взывали к профессору, а коротко стриженный ежик волос теперь не казался зловеще-разбойничьим.
– Ох матушки, матушки! – залепетал профессор, пораженный немыслимым зрелищем, Николай Васильевич не сразу заметил вторую фигуру, оставленную в дверях.
Второму брату повезло больше – когда его обнаружил профессор, он уже оказался мертв, – «не просто мертв, а разорван на части», – шепнул голосок в голове у ученого. Торс прилизанного возвышался над колом, – особой фантазией злодеи не хвастались, руки и ноги изувеченного трупа, выдранные с мясом из плоти и кожи, крепились к тулову в неестественных местах: изуродованные ноги свисали с предплечий, но безумный скульптор не ограничился этим, вывернув наружу лодыжки убитого, с перекрученными, вывернутыми наизнанку ладонями, из живота несчастного выступали руки. Подобно уродливым, грязным клипсам, указательные пальцы воткнуты в уши, удерживали голову носом вниз. Два окровавленных, ржавых болта, смотрящих на мир из пустых глазниц и беззубый рот в нелепой улыбке, завершали безумную фантасмагорию картины.
– Лишусь чувств или вывернет, – понял Ларинцев, ощущая, как тугой ком подкатывает к горлу, а по груди разливается тупое, щемящее тепло.
К счастью, не случилось ни первого, ни второго, профессора отвлек посторонний шум.
– Николай! Николай, вы меня слышите?
Профессор медленно огляделся по сторонам, только теперь понимая, что представляет собой легкую мишень и может запросто разделить судьбу несчастного. Он не сразу заметил, что из темноты подземной стоянки выглядывает мужчина и призывно машет руками, обращаясь, видимо, непосредственно к нему.
– Николай, вы меня слышите?
Все еще борясь с подступающим к горлу комом, Ларинцев не решился открывать рот, кивнув в знак согласия незнакомому мужчине.
– Идите сюда, Николай! Они могут вернуться, нам нужно бежать!
Незнакомец махал обеими руками, подзывая к себе ошалевшего профессора, говоря полушепотом, что им нужно ускориться. И только подойдя вплотную к мужчине, Ларинцев понял, что это их дед.
– Николай, вы что, совершенно не узнаете меня? Это же я – Виктор!
Ларинцев молчал, рассматривая старика. От его опрятности теперь осталось не многое: выдранный с корнем кусок бороды, и выбитые кем-то передние зубы, не говоря о порванных брюках и грязной рубашке, поверх которой старик нацепил поношенный ватник.
…
Двое мужчин быстрым шагом спускались в подземку, бросая за спину опасливые взгляды и то и дело настороженно щурясь. Они уже успели проделать приличное расстояние, способное, по мнению Ларинцева, на время отгородить их от возможных преследователей, когда где-то с улицы донеслось улюлюканье.
– Ах ты ж, мать! Вернулись! – вполголоса выругался старик, ускоряя шаг, утаскивая за собой онемевшего психолога.
– Кто вернулся? – промолвил профессор и его чуть не вывернуло.
Вместо ответа, старик с неожиданной силой дернул профессора и потащил за собой, ловко пробираясь между стоящих машин. Николай Васильевич молча следовал за провожатым, на каждом шагу ударяя колени о бамперы одинаковых автомобилей. Если подземная стоянка еще как-то оправдывала свое название, то автомобили, расставленные на ней аккуратными рядами, на виденные профессором машины и вовсе не походили. С виду тут все было правильно: четыре колеса, блестящие стекла и руль в салоне, но по одинаковой вмятине на каждой машине и полное отсутствие видимых дверей напоминали, скорей неумелую подделку, чем настоящие внедорожники. К тому же, все машины красного цвета – как будто бы несмышленый ребенок, не понимая тонкостей и не видя различий, создавал, декорировал причудливый мир.
Со стороны входа до мужчин долетели обрывки фраз, но слышны были только отдельные звуки, смысл которых профессор не разобрал.
– Учуяли… – обреченно вздохнул Виктор, – они и в тот раз нас учуяли, ребят поймали, а я чудом ушел.
– Да кто ОНИ? – прошептал Ларинцев, не повышая тон.
И в этот момент многострадальное левое колено профессора встретилось и воткнулось в очередной автомобиль. Пронзительное эхо злосчастной сигнализации немедленно возвестило о их присутствии на весь молчаливый подземный мир, мигающие фары красного внедорожника ярко сигнализировали где беглецы.
= Оп! Оп-оп! – услышал профессор и сзади них раздался топот множества ног.
Бородатый Виктор взвизгнул и полез под дно соседней машины, махая профессору, чтобы тот не следовал за ним. Погоня показалась через несколько секунд, профессор не успел сообразить, когда первый преследователь запрыгнул на капот соседнего внедорожника, расставив руки с радостным: – Оп!
Ничего страшного – обычный подросток, на широкие плечи нацепивший пиджак. Но добивавшего сзади дневного света профессору хватило, чтобы понять – перед ним не человек! Широкоплечее и сутулое обезьяновидное существо, ухмыляясь и подпрыгивая, извлекло за ногу побледневшего Виктора, мужчина закрыл глаза и тихо стонал.
– Оп! Оп!!! Оп-Оп-Оп!
Окружило профессора со всех сторон. Двое подростков-горилл схватили под руки пошатнувшегося бородача и поволокли его обратно к дневному свету, другая особь толкнула профессора, заставляя того двигаться за ним.
Первого выволокли назад к супермаркету, подталкиваемый в спину профессор следовал сзади. «Насаженный на кол приказал долго жить», – отметил Ларинцев, едва не заплакав, – «кол свободен, пожалуйте на кол», -иного профессор не ожидал. Но, неожиданно для него, бородатого Виктора поволокли вперед.
Возле распахнутых настежь дверей супермаркета волосатые гориллы остановились, неуклюже подпрыгивая и хлопая в ладоши – приматы, втиснутые в одежды людей. Две других обезьянистых особи вынесли из магазина пустой манекен – деревянное туловище, свободно вращающееся на потертом деревянном шесту, судьба несчастных была решена.
Все похолодело в груди у профессора, мозг лихорадочно искал выход под возбужденные вскрики обезьян. Их было немного, всего Николай Васильевич насчитал шесть особей непонятного пола, но каждая из них превосходила человека по силе и ловкости. Выхода не было, оставался кол.
Душераздирающий вопль огласил пространство у супермаркета, ударил по ушам, отразившись от стен. Профессор видел, как гримаса ужаса исказила страданием лицо Виктора, видел, как широко распахнулся беззубый рот, как опустилась вниз смешная, клочковатая борода и тем не менее, прошло не менее пары минут, прежде чем в голове у Ларинцева соединились: человек и крик.
Виктор дернулся, закрутившись на месте, и резко выпрыгнул вперед, ловко выскочив из трофейной телогрейки. «Они сильнее и быстрее», – подумал профессор, – «но куда их уму до нашего», – наблюдая за тем, как человек уже успел преодолеть десять – пятнадцать метров, прежде чем приматы сообразили, что осталось в их руках. Обезьяноподобные тут же ринулись наперерез Виктору, отделяя бегущего от подземной стоянки, – «не успеет, ох не успеет!», – понял профессор, наблюдая, как безобразные твари, помогающие руками себе на бегу, отрезают бородатого от подземных ворот.