– Зачем ты соблазнил эту женщину, Катю? Она ведь не нужна тебе, у тебя нет к ней никаких чувств. Зачем ты опять перевернул ее жизнь, может быть, по-своему счастливую?
– Счастливую? Да ты смеешься, что ли? – ахнул я. – Послушай, мне и делать ничего не пришлось: она сама бросилась на меня, желая хоть как-то вырваться из опостылевшей рутины. И ты считаешь, я должен был благородно отойти в сторону? Ну нет, мне было интересно, как скоро верная и преданная жена забудет свои обеты и кинется в пучину разврата.
– А эта девочка, Вероника? – продолжал он. – Зачем ты морочишь ей голову, зачем обещаешь несбыточное? Ты и ее тоже хочешь соблазнить?
– А вот Веронику не трогай! – разозлился я. – Я мог бы уже десяток раз затащить ее в постель, если бы захотел. Но здесь другой случай. Я не хочу делать ей больно. Она в самом деле нравится мне – такая юная, красивая, талантливая, как ее мать, а возможно, и больше. Что ее ждет в этой стране? Опошлится, обабится, как Катя. Или станет озлобленной сукой, как Ада. А мне бы хотелось, чтобы ее ждала другая жизнь – сцена, возможности, признание, мировая слава.
– Но ты ведь ничего не сделаешь, чтобы помочь ей? – настаивал он.
– Не сделаю, потому что каждый должен пройти свой путь, – бросил я. – Но по крайней мере покажу ей, что бывает иначе. Хотя… возможно, и сделаю, надо же когда-то поступаться своими принципами, в конце концов, это тоже увлекательное занятие.
– Я не верю тебе, ты только зря смутишь ее, поманив золотой сказкой, а потом исчезнешь! А ты не задумывался, что ждет ее после? Что, если от несоответствия мечты и реальности она погибнет, покончит с собой? Что, если всю жизнь потом будет несчастна, понимая, что не смогла добиться всего того, о чем ты ей рассказывал? Ты заманиваешь ее в преисподнюю, Вацлав.
– Прекрати! Зачем ты явился? Обвинять меня в грехах? Ты святоша! – с горечью выкрикнул я. – Мученик! Что ты знаешь о жизни?! Ты навсегда остался чистым и светлым ребенком. С брызгами в волосах и бирюзовой стрекозой на плече. Эта проклятая жизнь не била и не ломала тебя, не иссушала чувством вины, не заставляла творить зло и рыдать в ужасе от того, что натворил.
– Успокойся! – прошептал он мне. – Не кричи!
Но я уже не мог остановиться:
– Ты тонул, а я лежал на матрасе и не мог пошевелиться. Я ничего не сделал, чтобы спасти тебя, ничего!
– Ты не мог. Ты не умел плавать, – спокойно возразил он.
– Когда тебя доставали из воды, я думал, что мир перевернется, – продолжал я. – Что молния поразит меня, как это рисовали на фресках в костелах, куда таскала нас мать. Но ничего не произошло. Я выжил. И мать выжила. Не Бог покарал ее, пережившую своего ребенка, а водка. Врожденная слабость к жизни. И мне стало интересно, до каких же границ простирается его равнодушие. Ты прав, я играл. Но играл не с людьми, не с собой, а – с Ним. Я провоцировал его, искушал, если хочешь. А он только потакал мне. В тот проклятый ноябрьский вечер я, как сказали бы, погубил свою душу. Когда метель билась в окно и выла, как плакальщица. Ты знаешь, что я совершил тогда! Я был уверен, что уж теперь-то Бог или кто-то там еще, кто развлекается, дергая нас за ниточки, обрушит мне на голову страшную кару. Но он ничего не сделал, ничего, понимаешь? Я уснул, проснулся, а мир остался прежним. И я понял, что все позволено, что нет никаких законов, никакой морали. Да и Бога никакого нет. Все – случайность и хаос. И не смей больше приходить ко мне со своими блаженными проповедями. Не смей! Иначе я убью тебя, убью еще раз, теперь уже своими руками, как того!
Я схватил валявшийся рядом со мной мобильник и швырнул им в печальное, строгое лицо брата. Ноутбук обрушился на пол, загремев по гостиничному паркету. Настольная лампа вспыхнула и погасла, и наступила тьма.
5. Влад
Вчера я такой Вацу говорю:
– Че за хрень? Ты три недели как приехал, а мы до сих пор ни разу не тусанули. Пипец ваще! Давай уже замутим че-нить.
Забились на сегодня после репы, типа оторвемся не по-детски. Срослось все классно, одно к одному. И перед Кэт удалось не запалиться. Жена у меня заботливая, как надзиратель в колонии. Шаг влево, шаг вправо, считай, расстрел. Но в последние дни, слава богу, попустило ее немного. Ну там увлеклась своей ролью, занялась любимым делом наконец. А то все время дома торчит, делать не фига, вот она меня и достает – куда пошел, во сколько вернешься. А теперь ее и дома-то не застать, а если пересечемся, она проходит мимо с загруженной физиономией. Ну, как по мне, так и ладушки.
Стал я типа вечером собираться, она только чуть голову повернула в мою сторону:
– Ты надолго?
– Да не, Кэт, так, с чуваком одним надо встретиться, потрындеть децл.
Она кивнула и отвернулась. Чудо прям! Я мартенсы натянул, Софокла по ушам потрепал, говорю ему:
– Кошачья морда ты моя!
А Катька как рявкнет вдруг:
– Господи, ты уходишь уже или нет?! Как вы оба меня достали: и ты, и твой кот!
И – всхлипывает. ПМС у нее, что ли? Ладно, думаю, надо сваливать, пока ее совсем не накрыло. Махнул ей и дверь захлопнул.
Вац уже внизу меня ждал, в такси. Я к нему сел, говорю:
– Да пребудет с тобой сила, юный Скайуокер! Ну че, рванули? Я тебе такие заведения новые покажу! Ты ж в Москоу-сити восемнадцать лет не был…
Он засмеялся и отвечает:
– Веди, Моисей!
Такси рвануло с места. Я похлопал водилу по спину и сунул ему диск:
– Слышь, поставь нормальный музон. А то от твоего шансона весь настрой пропадет.
Тот скривился, но сидишник мой в магнитолу сунул, а че ему оставалось? Сразу ритм такой врубился, за окнами Москва мигает, как будто в такт. Елочки там всякие, вывески, магазины. Красивый он все-таки, мой родной городишко. Хотя осенью бывает и унылый на вид, идешь так иногда, смотришь – серое все. Ладно, проехали.
Катимся, в общем, типа прожигатели жизни. У меня прям эйфория поперла – к черту тухляк обыденности, даешь вечную молодость и драйв!
Вацлав спросил, перекрикивая тынц-тынц:
– А ты, я смотрю, не отстал от жизни? Завсегдатай ночных заведений?
– Не, ну как, – развел руками я. – Редко удается вырваться, конечно, но уж если все сложилось, то отрыв до утра. А так… Ну Кэт, конечно, переживает там, и…
– Что Кэт?.. – переспросил он.
– Да ниче, хрен с ней, – буркнул я.
Ну че, не буду ж я жаловаться отвязному чуваку, что меня жена из дома не выпускает.
Тачка летела вперед, лихо вписываясь в повороты. Вац вдруг достал из внутреннего кармана расписной потертый портсигар. Наверняка кучу бабла стоит, раритет там, все дела. Он открыл его и быстро соорудил две «дороги».
– Будешь? – кивнул он мне.
Блин, у меня аж живот свело, так захотелось. Но я все-таки помнил еще, чем это мне чревато, и, стараясь не глядеть на него, качнул башкой:
– Не, Вац, я пас. Я уже больше десяти лет как чистый. Чтоб смеяться хорошо, нам не нужен порошок.
– Не может быть! – удивился он. – Что, совсем не употребляешь?
– Ну так, если только дурь иногда беспонтовую… – объяснил я. – Не, брат, с тяжеляком я завязал. Ну его нах, еле выбрался тогда.
– И жену расстраивать опять же нехорошо, – брякнул он. – Как знаешь. А я человек одинокий, свободный, за меня переживать некому. К тому же это кокс колумбийский, а не хмурый, ты совсем путаешь, что ли? От него отходняка нет, только приход…
Он наклонился и по очереди втянул обе «дороги». Я так зубами заскрипел, что, по-моему, водила и то услышал. Ща, думаю, заморочился бы, чтоб прибило конкретно, думки бы все разом отшибло. Ладно.
Приехали в клуб, взяли столик в ВИП-зоне. Там все бушует: прогрессив-хаус гремит, девки на танцполе трясутся в лихорадке джунглей. Напротив, через зеркальный коридор, ресторанная зона. Мы заказали по коктейлю, потом еще. Телка какая-то в золотом мини к нам присела, Вац и ей взял выпить. Я потом вискарем еще догнался, чтоб не думать про то, что у Ваца в портсигаре лежит. Потом еще. Че там, блин, говорить, через пару часов улюлюкался я в дрова.
– Вац, – говорю ему, – Вац, ты даже не представляешь, чуви, как я счастлив, что ты нашелся. Ты думаешь, они тебе рады? Да щас! Может, я один только на самом деле и жалел, что ты пропал. А эти… Че с них взять, мещане озверелые. Ты же мой лучший кореш был, Вац, ты один меня понимал.
– Влад, – отвечает он, – я и сейчас прекрасно тебя понимаю. Думаешь, у меня какая-то другая жизнь там? Точно так же время уходит, жизнь утекает сквозь пальцы, понимаешь?
– Брат! – заорал я, тыкаясь башкой ему в плечо. – Ты же как брат мне! Все думают: во Влад прогнулся перед звездой, роль свою уступил. Да мне че, жалко, что ли? Да я для тебя последнюю рубашку…
– Влад, я это очень ценю, – серьезно закивал он. – Если хочешь, я познакомлю тебя со своим агентом, возможно, он мог бы подобрать для тебя какое-нибудь интересное предложение в Англии…
– Ааа… – махнул рукой я. – Никогда этого не будет. Кэт меня не выпустит. Понимаешь, Вац, она сидит на мне, вот здесь, – я хлопнул себя по груди ладонью, – как спрут какой-то – и давит, и давит. Туда не ходи, сюда ходи, делай то, не делай это. Меня уже тошнит от нее, понимаешь? От ее паровых котлет и глаженых рубашек! Она через мою голову с продюсерами договаривается, а меня только в известность ставит. И сказать ей ничего нельзя, сразу ревет – я тебе всю жизнь отдала, а тыыы…
– А почему не уйдешь? – спросил он. – Ведь ты свободный человек, достаточно известный, самостоятельный. Что тебя возле нее держит?
– Блин, ну как я уйду. – Я хватанул еще стакан вискаря. – Что я, мудак последний? Ты ж знаешь, сколько она для меня сделала.
– Не знаю, – покачал он головой. – Ты расскажи!
Блин, с чего тут начать рассказывать? С того, наверно, что Вац был моим самым лучшим другом. Не, так-то у меня пол-Москвы в корешах ходило, но он особенным был, таким, с которым всегда по кайфу.
Обретался я тогда с мамой-папой, научными работниками, на Обручева – академический райончик, чистые детки, все дела. Ну а потом пришли девяностые: лихая юность, клубешники, дискачи, рейв, марки… Такой расколбас мы со знакомыми перцами задвигали… Ладно, ближе к теме.