я, падая. Потом мне сообщили, что, когда его довезли до больницы, он был уже мертвым.
Я обернулась к Вацлаву, смотревшему на меня безумным, остановившимся взглядом. Я взяла его за руку и сказала мягко:
– Ты не убивал его, Вацлав. Ты не виноват в его смерти. Не мучай себя!
– Ты не понимаешь… – пробормотал он, глядя куда-то мимо меня пустыми глазами. – Не понимаешь… Он обманул меня. Он всегда знал…
Я не успела ему ответить – ко мне подскочил Гоша.
– Так я не понял! – заорал он. – Так это че, не было никакой мокрухи, что ли?
– Я ненавижу вас, всех ненавижу! – в голос зарыдала вдруг Ксения. Она кинулась к стене и принялась дергать на себя массивный фотографический портрет Багринцева. Он никак не поддавался, гвоздь ходил туда-сюда, сыпалась штукатурка. И Ксения, обессилев, рухнула на пол и запричитала:
– Я так хотела, я так мечтала… Этот старый маразматик испоганил мне всю жизнь! Я вышла за него замуж – мне было двадцать четыре, а ему пятьдесят три! Я преклонялась перед его талантом, а он погубил мою молодость, он сделал из меня параноидальную истеричку. Он так и норовил сбежать из дома, чтобы трахаться где-то на стороне. Я заставляла себя подозревать каждую юбку, не хотела верить в очевидное: что он еще и грязный извращенец. Играла роль преданной жены великого гения. Мне так хотелось… хотя бы после его смерти доказать, что все было не напрасно. А вы… вы выволокли на свет всю эту грязь, вы все уничтожили, все сломали…
Она рыдала низко и страшно. Катя бросилась к ней с утешениями. Влад схватил со стола бутылку и жадно приложился к горлышку. Ника подошла ко мне, ухватилась за мое плечо, шепча:
– Мамочка! Я не хочу больше здесь, мне… мне так гадко… Поедем домой!
– Сейчас. Сейчас поедем, доченька, – пообещала я и, оглянувшись вокруг, спросила: – А где Вацлав?
В поднявшейся суматохе он успел куда-то исчезнуть. Исчез и его агент. Влад пожал плечами. Ксения взвизгнула:
– Не знаю, не знаю! Будь он проклят, мерзкий извращенец! Чтоб он сдох!
И мне вдруг снова стало страшно. Я поняла, что это еще не конец. Что-то еще должно было случиться в этот безумный вечер.
– Катя, – попросила я, – отвези, пожалуйста, мою дочь домой. Ника, ежик мой, успокойся, успокойся, милая, все хорошо. Я скоро вернусь, обещаю.
Я выбежала из здания театра. На улице свирепствовала настоящая зимняя метель. Тусклые огни фонарей дрожали и двоились во взбесившейся снежной мгле. Ветер забрался ко мне под распахнутое пальто, дернул шарф на шее. Из-под ног взметнулась злая поземка. Я добежала до машины, запрыгнула в салон и захлопнула за собой дверцу, отгородившись от взбунтовавшейся стихии.
Я должна была найти Вацлава. Мне нужно было его увидеть, опередить, что-то остановить. Что именно – я не знала сама.
7. Вацлав
Метель… Снег в лицо… Ледяные капли на веках, как замерзшая речная вода. Мрак и смутные вспышки света, размытые тени в метели. Красные светящиеся цифры на светофоре мигают в такт пульсу. Хочу закурить. Ветер ломает сигарету в пальцах.
– Ты не убивал, – свистит ветер.
– Он был жив, жив, – стонет хлопающая на ветру дверь подъезда. Все могло быть иначе.
Желтый прямоугольник с черными шашками вспыхивает в снежном вихре. Я поднимаю руку, останавливаю такси.
– Куда едем?
Водитель оборачивается ко мне. У него лицо мертвеца: землистая, зеленоватая кожа, бескровные провалившиеся губы. Я в страхе отшатываюсь, захлопываю дверь. Опять холодное снежное крошево.
Я шел вперед и бессмысленно читал вывески. «Стоматологическая клиника «Улыбка», «Кафе «Рандеву», «Ткани. Швейные принадлежности. Фурнитура». Стас… Да, он знал все, с самого начала знал. Я говорил ему, что погубил свою душу, что я убийца, а он ни разу не возразил мне.
«Цветы. 24 часа». Интересно, кто покупает у них букеты ночью? Наверняка толкают из-под полы белый, оборудовав для прикрытия цветочную палатку. Белый, белый… Снег белый, белое лицо Багринцева на ковре…
Почти двадцать лет на меня глядели его усталые, печальные глаза. Я жил в вечном страхе, с криком просыпаясь по ночам. Я не мог ни с кем связать свою жизнь, боялся долгих, серьезных отношений, предпочитая случайные, короткие романы. У меня нет ни одного близкого человека – ни любовника, ни друга, ни семьи – из-за страха разоблачения, что однажды проговорюсь, выдам себя, и сразу станет очевидно, какое я чудовище.
Нужно ехать, ехать куда-то. Эта метель… Я вспомнил вдруг тот вечер, когда стоял на балконе общежития с Адой и воздух пах снегом. Я любил ее? Наверное, любил, да… Мне так хотелось подчинить себе ее презрительное спокойствие, стащить с ее лица горделивую маску. Я хотел поцеловать ее тогда. Все еще могло получиться. Я бы мог жениться на ней… Любил ее, больше всего на свете тогда любил. В тот вечер я еще не был убийцей. А потом…
Я едва не налетел на пару подростков, самозабвенно целовавшихся в подворотне. Девчонка взвизгнула и засмеялась. Парень загородил ее собой, защищая от неуклюжего прохожего. Мы с Адой могли бы так же целоваться в метели. Восемнадцать лет назад.
Я бы вернулся тогда. Если бы знал, что он не мертв, только потерял сознание, я бы вернулся. Я бы помог ему встать, остановил кровь. Я бы умолял о прощении, на колени бы встал, только бы он остался жив. И он простил бы меня, мой чуткий, мой великодушный учитель. Не было бы никакого инфаркта. Мы вместе сожгли бы фотографии, а потом бы пришла Ада и сказала, что отказывается от роли. Все было бы иначе, все.
Я вынырнул в переулок, остановил частника.
– Куда тебе, командир? – спросил квадратный мужичонка с лохматыми седыми бровями.
У Багринцева тоже были серебряные брови.
– В «Националь», – бросил я.
Пальцы заледенели, слушались плохо. Я достал портсигар и вдохнул дозу, втер остатки порошка в десну. Метель заметалась в моей голове.
Такси остановилось на светофоре. По тротуару, надвинув на голову капюшон куртки, наклонившись вперед под ветром, шел какой-то человек. Наверное, проклинает все на свете, думает, как достала жена, начальник, как бы разом убить их всех. Что ты знаешь об убийстве? «Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь»…
Я отвернулся в другую сторону. И в соседней машине увидел Аду. Она нетерпеливо посматривала на светофор и постукивала ладонью по рулю. Она была красива – золотые волосы смешивались с темным мехом шубы. Губы страстно обнимали сигарету. Она похожа на мою мать. Пани Мирослава… Двойники, кругом одни двойники, чьи-то отблески, копии, тени. Нет ничего настоящего, одномерного, полнокровного. Мир призраков…
Я мог бы сейчас быть женат на Аде. Я бы заставил ее полюбить меня, я мог тогда, я чувствовал. Мы вместе выходили бы на сцену. Ночью ее голова лежала бы у меня на груди. И эта девочка с наивными и дерзкими синими глазами считалась бы моей дочерью.
Ничего не вышло. Все разлетелось в прах из-за того, что я испугался, удрал из кабинета, даже не послушав пульс у старика.
Не хочу видеть Аду. Она станет сочувствовать мне. Мне никогда не удавалось ее обмануть, она знала, что внутри я слаб, изъеден страхом. Что я все так же гляжу, оцепенев от ужаса, в черно-зеркальную воду, сомкнувшуюся над головой моего брата.
Ничего нельзя изменить. Все совершается раз и навсегда. Есть какая-то параллельная реальность, где пани Мирослава лениво и безвольно стареет, лежа в гамаке в солнечных лучах. Где Стас выныривает из реки и брызгает на меня водой. Где я поднимаю Багринцева с ковра, мы просим друг у друга прощения и вместе пьем коньяк. Где Ада – моя жена… Где она, эта другая реальность, где этот параллельный мир? Как мне попасть в это зазеркалье?
Смерть неизбежна, она уже сейчас сидит в каждом из нас, проступает морщинами сквозь черты. Вот отчего мне так ненавистна, мерзка старость. Это облик смерти, не минующий никого из нас.
Я бегал от нее по всему миру, я прятался в разных странах и городах, я тысячу раз умирал на сцене, превозмогая ее, глумясь над ней. Занавес опускался, я уходил в гримерную и стирал со лба предсмертный пот, смеясь перед зеркалом:
– Что, получила, старая карга? Мне опять удалось надуть тебя! Прочь! Прочь отсюда!
Но я знал, что все это бесполезно. Однажды она придет за мной, преодолев все препоны. Может быть, сегодня? Может, это ее силуэт проглядывает сквозь метель? Я устал, невыносимо устал.
Водитель остановил машину перед «Националем». Чахлые елки в кадках у двери подмигивали сквозь снежную завесу электрическими огнями. Я увидел машину Ады на парковке. Портье в ливрее распахнул передо мной дверь. Я поднял воротник пальто, незаметно проскользнул в вестибюль. Ада, стоя спиной ко мне, разговаривала с администратором. Вероятно, он сказал ей, что я еще не вернулся.
Я быстро прошел мимо них, они не успели меня заметить. Я поднялся в номер. Меня колотило то ли от холода, то ли от нервного потрясения. Я быстро соорудил и занюхал еще две «дороги». Отличный кокаин, колумбийский. Такого в Москве просто так не достать. Но мой агент Джон – редкостный проныра, достанет все что угодно из-под земли.
На столе в гостиной лежала кипа программок послезавтрашнего спектакля. С глянцевой бумаги на меня смотрел безупречный, классический бледный профиль Дориана Грея. Изумрудные глаза, пшеничные волосы… Капли на висках, голубое дрожащее крыло стрекозы, золотистый пушок вдоль позвоночника… Темное окно во всю стену… Легкий профиль золотоголового мальчишки в нем…
– Аа-а, ты снова здесь?! – заорал я. – Я говорил тебе, не смей больше приходить. Зачем ты явился?
– Вацек, ты болен, – грустно сказал мне Стас. – Я боюсь за тебя. Ты устал, издергался, прошу тебя, ляг, поспи. Завтра у тебя самолет, ты вернешься домой. Я умоляю тебя, сходи к врачу… Ты ведь законченный наркоман, братик.
– Не заговаривай мне зубы! – зашипел я. – Тебя интересует мое душевное здоровье, так? Ты очень переживаешь, как бы я не сбрендил? Почему же за столько лет ты ни разу не попытался разубедить меня в том, что я убийца? Тебе доставляло удовольствие смотреть, как я мучаюсь, как страшусь разоблачения?