Лифт ехал вниз. Нумерацию этажей следовало воспринимать со знаком «минус». Ну конечно. Все так, как и задумано. Взгляд Наташи становится все энигматичней с каждой меняющейся зеленой циферкой, вот сайенс фикшн. Четыреста первый уже давно проехали. На табло нарисовалось что-то вроде четырехсот двадцати шести или семи, затем числа стали уменьшаться. Не верить своим глазам, нажать что-нибудь наобум, кнопку «стоп», например (где она в этом чертовом новом интерфейсе?!), заорать в сетку — за сеткой наверняка находится микрофон диспетчера, или дежурной, иначе на кой черт вообще эта сетка, жестянка с дырочками, но нет, ведь ты побоишься выглядеть трусом. Кстати, и перед собой тоже.
Индикатор, разумеется, лгал. Мы спустились уже на несколько километров под поверхность небесного тела. Двери наконец открылись. Мы шагнули на открытую площадку второго лифта. Вновь заскользили уровни. Эстетика цитадели оставляла желать лучшего, смахивая на декорации второсортного фантастического боевика. Да в общем-то, таковым он и являлся. Наташа поправила кобуру бластера. Так, по-простому, с увесистой штуковиной на бедре человек кажется себе куда весомей, нежели обыденный пассажир хомячкобуса, подумал я. Мы готовились к борьбе. Начиналась смена. Проклятые твари заняли несколько нижних уровней, уложив кучу народа. Нашей задачей было навести порядок. Против ограххов, к сожалению, не существовало никакого средства, кроме старого доброго бластера. Все попытки применения оружия массового уничтожения, вплоть до термоядерного, приводили к фиаско. Несчастные стратеги лишь разводили руками; до чего же жалким это было зрелищем! Полковники и генералы, увешанные побрякушками, тонули в идиотической болтовне. Эти же ученые, искоса поглядывая на спроецированную карту, глубокомысленно перетирали общеизвестные истины (и за что им только платят, причем немало, — эта мысль давно вгрызалась в мой мозг наподобие маленького хищника), выкуривая ящики сигарет и выпивая ведра черной жидкости, которая называлась здесь почему-то кофе — не могли сделать ничего, воз оставался на том же самом месте. Ограххов нельзя было уничтожить просто так, закидав атомными бомбами — ограхх един. Нерасчленимый мозг. И в то же время каждый ограхх индивидуален. Никто не может понять сего парадокса. Это нужно попросту принять. Единственным вариантом остается поединок — иной раз переходящий в рукопашную. Но в данном случае у человека не много шансов. Известны буквально три прецедента, когда гомо сапиенсу удалось одолеть тварь. Всем известны фамилии героев: О’Тилли, чью победу можно засчитать лишь с натяжкой, как это ни цинично звучит, поскольку после схватки он сразу умер от ранений, Мак-Ферсон и Иванов. Иванов, бодрый старичок, вот кого я безмерно уважаю! Глядя на его мутноватый портрет, трудно поверить, что этот худощавый блондин, которому следовало бы, по идее, сидеть в кабинете и строчить резолюции, смог добраться до нервного центра гадины (это невероятно сложно) и выключить супостата навсегда. Иванову, как сказал как-то Толян, не грех было бы налить. Но Иванов, что ни говори, умеет держать дистанцию. А может и рявкнуть, вступившись за права простых, как говорится, людей. Все помнят случай, когда он не побоялся наорать на самого Хомченко — повод был: с уборщицей Альмирой Вагатовной поступили явно несправедливо. И Хомченко признал свою вину (в приватной, впрочем, беседе).
С ограххами все было очень непросто. Эти уроды выедали пространство, что было диким дерьмом, поскольку являлось вещью суицидальной. Среди яйцеголовых популярна теория, будто чудовища способны также закусывать и временем. До сих пор наука не обладает ни одним фактом, могущим пролить свет на эту изящную мысль. Однако в том, что касается пространства, этих сантиметров и метров, сомнений нет: твари попросту жрут его и глотают, не давясь. Восьмиконечная звезда, символ, известный древнейшим цивилизациям Земли — единственное, что может их остановить, и то ненадолго, на долю секунды. И не всегда. Нужно успеть воспользоваться мгновением, применив оружие. С помощью бластера, впрочем, убивать ограххов можно только временно — потом они оживают. Я плевал на всю мораль. Да пошли вы все. Наташа пластмассова. Формула полимера была не очень-то эротична; луна всходила. Трамвай, переменив рельсы, пошел куда-то не туда. А и хрен с ним. Девица, сигналящая между двух труб парохода — пропащая, ну что с нее взять.
Мне нравился пейзаж. О, как меня протащило. На манер запряженной кобылы. И ежика. Наверно. В какой-то момент я почувствовал себя неким литовским литератором, Костасом Кубилинскасом, что ли, и прилег. Задрало.
— Папа, мне нужно извлечь иррациональный корень из дробного числа. — Дочь продиктовала цифры. Ее желто-оранжевый купальник весьма упруго облегал… Нет, перверсия запрещена. Ответ был дан с точностью до десятитысячного знака. М; а была удовлетворена. Ограххов можно математически замочить — таков был ее точный расчет.
Я клацнул затвором. Наташа дернулась. Ничего, дорогая. Сволочей мы прихлопнем, все будет окей. Мы таки расчистим пути.
М; а шутя прицелилась в какую-то точку на потолке и негромко щелкнула металлом. До чего же было приятно созерцать железное изделие в умелых руках.
Эх, Наташа слабовата. Но ничего, научим. Главное — желание! А там уж разберемся.
Дочь вела огонь прицельно. Я любовался ей. Гнусные медно-глянцевые черви, словно опутанные тончайшей проволокой, изгибались, агонизируя. Да не черви, всего лишь личинки. Вы видели когда-нибудь созревшее, прошедшее метаморфоз чудовище? Это вам не на бумажках царапать в кабинете с секретаршей, кофе и лимоном. Конечно, сие было всего лишь показательным шоу. Пусть дитя побалуется. Волчица-мать сначала кормит детей отрыжкой, а затем приносит в пасти полузадушенных зверьков на потеху деткам.
Увлекшись, не заметила, как гадина поползла по штанине, влезла на рукав и стала прогрызать скафандр. Наташа, молодец, вовремя обнаружила супостата и хорошенько хернула по личинке плазмой. М; а благодарно кивнула и продолжила расстрел.
Мрази трепетали и гибли.
— Лихо мы их, папаня? Так их, сволочуг… Так… И так!
Да, дочурка умеет не только в клубняках оттопыриваться.
Я пошел в ночной павильон и взял пива.
А потом мне все это надоело, и я раздолбал клавиатуру.
Достал запасную.
Ну, Марс, мать вашу.
А Земля? Шарага.
Те еще тусовки в транспорте, каждый второй пялится в экран, а каждый другой второй думает о том, что пора бы достать дебилофон и тем или иным образом отметиться в сообществе убогих. А здесь, на хрен, красота… Старею, что ли?
Как-то раз я был в одном городишке и имел на редкость толковый разговор с автохтонами. Этот город, будь в окрестностях полустоличных или вроде того, звался бы просто поселком, здесь же был неким приличным центром бытия. Несколько храмов, школ, Вечный огонь на привозном газе из баллонов. Потрещали, потом (накрапывал дождь) разошлись. Кое-какие мысли заползли в голову.
Путь туда был странен, но оттуда — куда странней. Какой-то музей под открытым небом. Чувак на педоэкраноплане архаичной конструкции (механизм был сделан чуть ли не до изобретения антиграва, то есть антиграв-то работал, но педали при этом велосипедофилу приходилось крутить до седьмого пота, что было заметно по кепке, съехавшей набок), ничего вразумительного не ответил на наш вопрос о качестве дороги. Вольному — воля. Мы-то ехали на джипе, апологеты романтики. «Мариинский канал знаете?» — вопросило существо, раскручивая маховик. Его машина была еще и оборудована экспонатом, явно спертым из музея Н. В. Гулиа. Мы не знали. Да и не очень-то хотели знать. «Как у вас с рыбой? — спросили мы. — Сложно ли с ней? Вам, уважаемый водно-воздушный крестьянин, не петляво ли жить, рыбача в эфире?» — «Нет, — буркнул он; шуршащий и хлюпающий винт уже начал перемалывать молекулы атмосферы (я их видел, как вот сейчас тебя увижу, если, конечно, надену очки с особыми линзами той самой отличной шлифовки), — а вот вам бы лучше не то чтобы держаться от этих мест подальше, а просто ехать». Толян (все бы ничего, но последняя реплика представителя местного разума его явно задела), харкнув по-интеллигентски, надвинул на лоб свой псевдошлем цвета хаки, затем сдвинул его на затылок и, почувствовав себя ни с того ни с сего хозяином положения, сделал подозрительный жест (его заметил только я); рявкнул (это исключительно ему, обаче, блеянье противоестественно изнасилованной овечки показалось суровым рыком властителя здешних мест): «Э! А не будете ли вы так любезны объяснить, милейший!..» — Но автохтон умыл нас без мыла. А если и с мылом, то с детским. Он врубил на полную катушку генератор звука чихающего двухтактного движка мопеда и скрылся. С эквалайзером было явно что-то не то. У меня был соблазн встряхнуть чертову коробку и трахнуть ее обо что-нибудь. Или, наоборот, шарахнуть по ней чем-нибудь не слишком увесистым вроде резинового демократизатора.
А! Заработало. Я уселся поудобнее и стал смотреть дальше. Э-э… так Марс?
Блин, а чего это я вообразил? Я же родился на Земле, на ней же, судя по всему, и окончу свои бренные дни. Ну на кой он мне сдался, Марс этот ваш?
Прервусь. Прогуляюсь в одно местечко. Дождь кончился. Далековато, да не так, чтоб очень. Ноги — в штаны, ноги в сандалии! Ноги… чуть не забыл. Ноги — в трусы. Кажется, ничего не перепутал. Панамку надеть. Иду в сквер, раскланиваюсь с соседями. Иду, дабы предаться умиротворяющим мыслям. Не обращаю внимания на детский перформенс, не обращаю, не педофил ведь какой-нибудь! Хотя… детки… люблю ведь.
Нырнуть, пересеча, и непопастца, и вынурнутца, а речсча бежитсча. Аллейка, кивнув, слегка кривитсча; выйти, преодолеть весьма объемистый (сука, на этот раз всего лишь почти в трех измерениях), перекресток, — да и прибыть на место дислокации. Здесь военно. Обман мыслей. Давно уже никто не отдает четких недвусмысленных команд, и оркестр уехал. Да, Перцуцац. Самое главное: не забыть о нем. Об этом гуманоиде со столь смешной фамилией (пока он мне не представился, я сам в такую чепуху не поверил бы).