Плюхнулся на скамейку. Сквер то ли интимно, то ли патетично великолепен. Небо сине. Храмовый колокол брякнул и передумал. Зачем-то плыло себе облачко, а говнотечка-речка катила какие-то весьма не полные воды.
Красота. Я вынул из кармана конверт нехорошей, попсовой фирмы, за который уже расписался: претензий ни к кому не имею. И к себе, наверное, тоже? Та́к подразумевалось, или мне это показалсь?
Нужно вынуть из конверта документы, подписать где-то еще, что-то уточнить, а у меня не было никакого желания заниматься этой галиматьей. Я лелеял дурацкую надежду, что среди этих бумаг, дурно отпечатанных на дешевом «Братке», может быть, найдется что-нибудь стоящее — например, Катькина фотография стандартного, как они говорят, формата десять на пятнадцать. И карточка нашлась. Она как-то сама собой выпала из вороха бумаг. Я тупо смотрел на нее, упавшую, лежащую на песке, ярко освещенную почти полуденным солнцем.
Платаны (и какой дурак посадил платаны в этом сквере, да какой это в таком случае сквер, скажите, если умеете говорить?) уже совсем не радовали, мне больше по душе наши родные ели… Да что я оттягиваю сюжет? За спиной послышалось гмыханье, а я ведь и сам веду себя не так уж редко подобным образом; боюсь показаться негалантным. Вежливое покашливание — так это надо назвать.
Перцуцац не таился. Если б я не поленился обернуться, то заметил бы его чуть ли не за полкилометра. А мне было лень. Знаете, лень.
Ну так кто же он, Перцуцац? Непостижимое явление инопланетного разума? Кто он, на хрен, мать твою перемать? Вероятно, говно какое-то?
Может ли быть какое-то говно говнистее фашизма? А что такое фашизм? Геноцид? Да ведь есть херовина куда херовей. Психоцид. Это хуже всего.
Какого черта он, Перцуцац, наехал на меня, преследовал в моих снах? Неужели другой свиньи, пожирнее, у него не было на примете?
«Не успел подстричь ногти на ногах», — подумал я, шевеля ногой портрет Кати.
Все никак не мог заговорить с монстром, этим воплощением зла. А сказать что-то было надо. Иначе, получается, моя жизнь убога и бессмысленна. Чего я добился, чего? Без малого тридцать лет добирался хомячкобусом на работу, чтобы проклинать на ней мелких грызунов, и сам являлся при этом ничтожным существом с линяющей шкуркой?
Тут подошла и Наташа. Она не поленилась сменить треники на что-то более торжественное.
«Ассистентка! — догадался я. — Она его ассистентка!»
— Все, — сказал Перцуцац.
И было все.