ся и в западных зонах.
— Кончится всё это тем, — решительно сказала Гильда, — что я просто сбегу туда и перестану думать об этом наследстве.
Штельмахер сделал рукой успокоительный жест:
— Всё равно мы с вами рано или поздно окажемся у американцев. Либо мы поедем к ним, либо они…
— Что они? — вскинулась Гильда.
— …либо они придут сюда. Собственно говоря, вся надежда на это, — и Штельмахер встал навстречу появившейся Эдит.
— Добрый вечер, господа, — сказала она. — Извините, я немного устала.
— Да, я тоже устал, — сказал Штельмахер, решив приступить к делу немедленно. — Но мне нужно с вами поговорить.
Это понятно, Штельмахер, иначе вы бы не пришли.
— Вы несправедливы ко мне, но не будем спорить. Меня уполномочили сделать вам выгодное предложение.
— Мне?
Штельмахер посмотрел на Эдит и решил пустить в ход свой самый сильный козырь, чтобы сразу ошеломить актрису и не дать ей опомниться:
— Специально для вас написана пьеса.
Расчёт конферансье оказался верным. Такое сообщение Действительно могло заинтересовать Эдит Гартман.
— Для меня? — недоверчиво спросила она.
— Да, специально для вас, — торжествовал Штельмахер.
— Очень любопытно!
— Вы даже не представляете себе, насколько это интересно. Пьеса сногсшибательная, обещает неслыханный успех. Она должна пойти в театрах английского сектора Берлина. Слава снова осенит ваше имя, фрау Гартман, а слава — это деньги.
— Удивительно, что в Берлине вдруг вспомнили обо мне. Да ещё в английском секторе. Кто хочет на этом заработать, Штельмахер?
— Странный вопрос! Все хотят…
— Какая же это пьеса?
— Конечно, о русских. Задумана чудесно. В последнем действии вам выжигают в комендатуре глаза и отправляют в эту… в Сибирь. Это будет настоящая сенсация!.. Минимум двести аншлагов. Надо показать всему миру горестную судьбу немецкого народа в советской зоне оккупации.
У Эдит вдруг перехватило дыхание.
— Но это же подлая ложь! — воскликнула она.
— А вы хотите, — уже открыто издевался Штельмахер, — чтобы англичане показывали на сцене, как у вас раздают крестьянам землю? За это ни в английском, ни в американском секторе никто и пфеннига не даст. Англичане и американцы собираются показать зверства русских. Вот куда они метят! А тут можно будет даже объявить, что исполнительница главной роли, известная актриса Эдит Гартман, сама едва-едва вырвалась из большевистских лап. В газетах заголовки на всю полосу! Живой свидетель! Безусловное доказательство! Так как же, фрау Гартман? Согласны?
— Это напоминает пьесы, в которых мне предлагал играть доктор Геббельс, — с отвращением произнесла Эдит. — Значит, всё сначала? И опять призыв к войне?
— А нас не спрашивают, фрау Гартман. Мы не имеем права голоса.
— Неправда! Имеем! И за войну я свой голос не отдам. Я хочу мира!
— Как быстро сагитировали вас русские!
Последние слова окончательно возмутили Эдит. Штельмахер позволил себе слишком много. Актриса поднялась с кресла, сделала шаг к конферансье и сказала:
— Боюсь, Штельмахер, что мы с вами разговариваем в последний раз.
— Вы донесёте на меня в комендатуру?
— Нет, отныне я просто не знакома с вами.
— О, это пустяки, — успокоился Штельмахер, раздумывая над тем, когда он сможет снова обратиться к актрисе со своим предложением. — Мы ещё помиримся.
Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, во всяком случае, Эдит уже готова была указать Штельмахеру на дверь, но тут ещё раз прозвонил звонок, и фрау Ранке впустила Эриха Лешнера. Он стоял на пороге с небольшим пакетиком в руках, удивлённо оглядывая незнакомое общество.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Эрих Лешнер приехал с товарищами в Дорнау рано утром. Прибыли они ещё до начала демонстрации, долго гуляли по городу, потом остановились на углу Дрезденер-штрассе и с интересом смотрели на растянувшееся вдоль улицы многолюдное шествие. В конце концов они присоединились к какой-то колонне и прошли перед трибуной, откуда их приветствовал Макс Дальгов.
Когда настало время обедать, Эрих вместе с друзьями отправился в пивную, где они разговорились с крестьянами из других сёл. Беседа становилась всё более оживлённой и затянулась до позднего вечера. Лешнеру хотелось узнать, как хозяйствуют на помещичьей земле соседи. Оказывается, и у них комитеты взаимопомощи столкнулись со многими трудностями. Оказывается, зажиточные крестьяне не только в Гротдорфе упираются, не желая засевать всю принадлежащую им землю. За разговором Лешнер и не заметил, как наступил вечер.
Было уже темно, когда он с товарищами вышел из пивной. Теперь уже нечего было рассчитывать на попутную машину. И только тут Эрих спохватился, что так и не успел зайти к Эдит и передать ей первомайский подарок, заботливо приготовленный Мартой. А Вальтер Шильд предложил наведаться к знакомому шофёру: он, наверное, подкинет их до деревни. Лешнер очень обрадовался такому предложению, попросил заехать за ним, дал адрес Эдит и быстро направился к сестре.
Войдя в комнату и увидев незнакомых людей, Эрих решил не затягивать своего позднего визита и быстро сказал:
— Здравствуйте, господа, добрый вечер, Эдит, добрый вечер, тётя Криста! Я вам привёз тут кое-что на праздник.
Он протянул фрау Ранке пакет и уже хотел выйти, но Эдит задержала его.
— Подожди, Эрих, — сказала она. — Садись, расскажи как там у нас живут.
Лешнер, неуверенно поглядывая на гостей в вечерних костюмах, сначала немного смущался. Однако постепенно он увлёкся и потом уже не обращал внимания на Штельмахера и Гильду.
— Здорово у нас всё изменилось, — говорил Лешнер. — Мы совсем другими людьми стали. Теперь моя земля уже засеяна…
Лешнер не заметил, как Гильду передёрнуло, когда она услышала слова «моя земля».
— А как поживает Марта?
Эрих просиял:
— У нас будет маленький, Эдит, ты понимаешь! Раньше меня это только огорчило бы, а теперь…
— Чудесно! — воскликнула фрау Ранке. — Я обязательно приеду к тебе на крестины.
— Конечно, тётя, — снова смутился Эрих. — Но это будет ещё не так скоро.
Он смотрел на быстрые движения старухи, которая умело разворачивала заботливо увязанный пакетик.
— Что это, Эрих?
— Немного масла, тётя… А что ты сейчас делаешь, Эдит? Говорят, снова будешь играть в театре? Очень хорошо! Мы приедем на тебя посмотреть. Ты молодец!..
Криста уже развернула свёрток и поднесла кончик мизинца ко рту, чтобы отведать подарок.
— Чудесное масло! Давно уж мы такого не видели. Откуда оно у тебя, Эрих?
— Марта сама сбила. Чистые сливки. Я вам сейчас расскажу историю этого масла. Прошлой осенью поделили мы землю и принялись за скотину. Досталась мне тогда с виду совсем плохонькая коровёнка. Мы с Мартой даже малость погоревали, а потом, смотрим, раздаются у нашей коровы бока, прямо на глазах. Отелилась она и молоко даёт прямо вёдрами. Правда, хорошо? Вы только подумайте!.. Ну, кто мы такие с Мартой были? Ни кола, ни двора. А теперь у нас и земля и корова есть… И вся жизнь впереди.
Тут уж Гильда не стерпела. Она и так слишком долго сдерживала ярость, переполнявшую всё её существо. Сквозь сжатые зубы, боясь сорваться и закричать, она произнесла:
— Но ведь может появиться настоящий хозяин земли и коровы. Что вы тогда будете делать, господин Лешнер?
— А я вам скажу, что я буду делать, если такой хозяин попробует заявиться ко мне, — круто повернулся к ней Эрих. В самом тоне вопроса он почувствовал враждебность, и вдруг всё его смущение исчезло окончательно. — Если он только осмелится заявить о своих правах, я ему просто дам по шее. Землю я получил на законном основании, и принадлежит она теперь мне. И ещё скажу, чтобы этот ваш хозяин во избежание неприятностей не подходил к моему участку.
Гильда даже подалась назад: ей показалось, что Лешнер и вправду ей угрожает.
Штельмахер решил переменить тему разговора.
— А вы далеко живёте, господин Лешнер? — спросил он.
— Да нет, недалеко. В Гротдорфе, слыхали, наверно.
Гильда только руками всплеснула:
— И вы поделили землю?..
— …штурмбанфюрера Зандера и помещика Фукса, — подхватил Лешнер. — Пусть только они попробуют появиться здесь. Теперь-то я знаю, как с ними разговаривать.
— Это возмутительно! — позабыв о всякой выдержке, закричала Гильда. Она уже не владела собой и не могла больше скрывать свою ненависть. Казалось, ещё миг — и она вцепится в Лешнера.
— Почему это вас так трогает? — удивился Эрих. — Вашу землю мы поделили, что ли?
— Убийцы, бандиты, варвары! — уже ничего не сознавая, кричала Гильда. — Как я вас всех ненавижу! Придёт время — и вы заплатите за каждый сантиметр этой земли, за каждую каплю молока от этих коров!..
Эрих встал, заложил руки за спину, немного наклонил голову и исподлобья посмотрел на Гильду:
— Ах, вот оно что! Так запомните, что эту землю у Эриха Лешнера и ещё у миллионов таких же, как он, можно отнять только вместе с их сердцем. Гитлер всё кричал, что я человек высшей расы, а я целый день копался в навозе, не разгибая спины, работал на барина и потом ещё за его интересы пошёл под пули. Вот эта рука отдана за вас!.. А пришли русские — и мы узнали, что такое жизнь. Я получил свой надел и действительно стал человеком, а не тупоголовым дурнем, которому приказывали завоевать весь мир. Вот теперь и скажите, можно ли отнять у меня эту землю, даже если советские войска уйдут отсюда?
— Да это же настоящий большевик, фанатик! — развёл руками Штельмахер.
— А, и вам тоже не нравятся мои речи! — не унимался Лешнер. — Да кто вы такие будете? Эдит, почему эти люди у тебя? Смотри, Эдит, они могут укусить! Я таких знаю…
— Над нами тут издеваются, фрау Ранке, — встал в позу оскорблённого достоинства Штельмахер.
Криста Ранке вспомнила, что она хозяйка, и напала на Лешнера:
— Эрих, немедленно проси прощения! Господин Штельмахер и фрейлейн Фукс — наши гости…