— Думаю, нормально, — оценил работу подчиненного. — Не зря, полагаю, старался. Дело за малым. Они подпишут? Ты уверен?
— Костя, в чем человек может быть абсолютно уверен? Надеюсь, так будет вернее.
— Мне тоже хочется надеяться, иначе вся эта твоя… — Он как-то не очень уважительно ткнул карандашом в текст. — Иначе получится, зря старался? А хорошо ли это, как часто повторяет твоя Ирина?
— Ссылки неуместны, Константин Дмитрич, — независимым тоном заявил Турецкий.
— Ишь ты, какие мы!.. Ладно, молодец, с утра займись, а во второй половине дня, возможно, мы с тобой вместе съездим на Старую площадь. Вдруг возникнут вопросы, зачем же мне дублировать специалиста, верно? Рюмочку хочешь? Или ты за рулем?
— За рулем, но рюмочку все равно хочу. Мне легче тачку бросить, нежели отказаться от лестного предложения любимого шефа.
— Ишь, как излагать-то научились! На ключ, возьми в сейфе. А у Клавдии я видел что-то вроде безе. Знаешь, что это такое?
— Костя, ты просто невозможный эротоман! — рассмеялся Турецкий. — Это ж придумать такое! Славке рассказать, так он собственными слюнями подавится…
— А в чем дело? — ожидая подвоха, нахмурился Меркулов.
— Про твою Клавдию, Костенька, точнее, чем ты, не скажешь! Именно безе! Со сливками, с вареньем, с повидлом там, сладкая такая… Да она вся — одно сплошное безе! Как же я-то до сих пор не замечал? Нет, зря ты в свое время перестал работать «на земле», глаз у тебя… Да-а-а… Ладно, пойду гляну, может, у нее действительно найдется, чего в клюв бросить…
Уговорив полбутылки коньяку под Клавдино безе, они спустились в вестибюль, где Костя взял с Александра слово, что тот не сядет сегодня за руль. Предложил даже подвезти к дому. Но Турецкий отказался, сославшись на то, что совсем забыл, а надо бы подняться к себе и прихватить на завтра кое-какие документы. Костя уехал.
Александр Борисович и в самом деле поднялся в свой кабинет, где попутно выключил компьютер, демонстрировавший на экране постоянно повторяющиеся тайны подводного царства. Машинально взглянул на мобильник, который выключил еще днем, чтоб не мешал работать, и решил, что теперь-то уж его можно включить.
И эта зараза, будто ждала момента, сразу заиграла-запиликала.
— Турецкий слушает, — не соображая, что он говорит, противным голосом сказал Александр Борисович. Ну интересно, а кто еще может отвечать по его личной «трубе»?
— Саша, я подъезжаю к Москве и минут через тридцать буду у себя. Надо срочно увидеться.
Вот так, спокойно, категорично, полагая, что никаких вопросов или там возражений не последует. Вера делает успехи.
— Что-то экстраординарное? — на всякий случай осведомился Турецкий, не имея ни малейшего желания мчаться к Белорусскому вокзалу, то есть пилить через весь центр, в состоянии пусть и легкого, но все же подпития.
— Именно. Жду. Да, и учти, за тобой могут следить.
И короткие гудки.
«Наверное, надо», — подумал он и тут же нашел решение. Позвонил Денису.
— Можешь мне сделать личное одолжение? — начал без предисловий.
— Тебе, дядь Сань, что угодно, — засмеялся Грязнов-младший. — Кого надо срочно выследить?
— Я к тебе сейчас подъеду, кое о чем проинформирую. Я с Костей имел беседу по нашему делу. А ты мне обеспечь, пожалуйста, на пару часиков кого-нибудь из своих ребят. Чтоб за руль посадить, а то у меня не все в порядке со свежим дыханием и есть необходимость немного покататься по Москве.
— Приезжай, организуем.
34
Шутить или заниматься приятными, но посторонними в данный момент вещами Вера была не расположена. На это указывал ее решительный и собранный вид, будто она стояла у края ковра, — или как там у них, татами, что ли? — и собиралась метнуться навстречу противнику.
Предупреждение, понимал Турецкий, вряд ли основывалось на чистом воображении, значит, был и повод? С этого и начали разговор. Точнее, начал его Турецкий, едва Вера открыла ему дверь. Он вытащил ее на площадку, прикрыв слегка дверь, и спросил негромко:
— Ты уверена, что у тебя тут чисто?
— В каком смысле? — не поняла Вера.
— Ну, не в смысле веником махать… Я насчет прослушки, как? Ничего не замечала?
— А у меня никого практически не бывает. Кого подслушивать-то? Разве что тебя?
— Давай проверим на всякий случай?
— Как хочешь, — пожала она плечами и хотела войти в квартиру, но Турецкий предупредил ее:
— Там ни слова, пока мы не закончим. — Он достал свою трубку, набрал номер и сказал: — Филипп, прихвати инструмент и поднимись, пятый этаж.
Они вошли в квартиру, оставив входную дверь открытой настежь. Вера порывалась что-то сказать, но Александр прижимал указательный палец к своим губам. Наконец стукнула дверь лифта, и появился Филя Агеев с черным чемоданчиком в руке. Его сегодня отрядил для помощи «дядь Сане» Денис Андреевич. Филя кивком поздоровался, открыл чемоданчик, нацепил на голову наушники и, держа его перед собой, отправился по квартире. Две комнаты, немного. И проверка заняла не более десяти минут. После чего он вернулся к ним, спокойно упрятал наушники в чемодан и сказал:
— Сейчас на щите еще посмотрю. Кажется, чисто.
Вернувшись спустя три минуты с лестничной площадки, кивнул:
— Полный порядок. Но внизу только что подошла машинка нашего типа, понимаете, Сан Борисыч? В салоне трое, сидят, курят, стекла опущены. Может, фигня, а может, и нет. Но они не за нами. Я стою у Дома кино, возле служебного выхода. Когда пойдете, звякните, я подгребу, что-нибудь придумаем. А портфелочку, — снова открыл он чемоданчик и чем-то там щелкнул, — оставляю у вас. Хрен они там чего услышат, даже если очень захотят. Желаю здравствовать, мадам.
Филя отдал честь, кинув руку к кепочке. И вышел, затворив за собой дверь.
— Ну и ну, — только и сказал Вера. — Откуда у тебя такие артисты?
— А это те самые парни, что нашим делом занимаются. С ними следует быть очень осторожными, могут задавить по ошибке. Афган, Чечня, понимаешь?
— А по виду не скажешь, — хмыкнула Вера.
— Мимикрия, дорогая моя. Знаешь такое слово?
— Ну, если ты считаешь Солнечный, где я часто бываю, забытой богом деревней, то… молчу. Садись и слушай… Подожди, Саша, а может, эти, что внизу, меня провожали?
— А как ты сумела удостоиться такой чести? — насторожился Турецкий.
— В том-то и дело, что я такое сегодня услышала!.. Но, когда уезжала, никого не было… Игорю это не нужно. Семе, что ли? Вообще-то я его видела, он с Фоминым о чем-то трепался. Они ж, кстати, постоянно фиксируют, кто куда едет… Ну ладно, чего теперь думать?
— Не волнуйся, я тебя не подставлю. Уйдем с Филей так, что им и в голову не придет тебя подозревать в чем-нибудь. Филя мастак на такие вещи. Рассказывай…
Особых дел сегодня у Веры на даче, как у них было принято говорить, не имелось. Приехала, чтобы скинуть напряжение последних дней в парилке и поплавать в морской воде. Собственно, вот и все проблемы. Потом поднялась к себе. За чем-то вышла в библиотеку, думала взять что-нибудь почитать, поскольку собиралась остаться сегодня ночевать. И когда подошла к лестнице, ведущей на первый этаж, в холл, услышала громкие и довольно сердитые голоса. Узнала, естественно, Семена Захаровича, потом Ичигаева, его акцент не спутаешь ни с каким другим, временами вступал бас Пушкова, был и еще кто-то. Спускаться и смотреть, кто там сидит, Вера, конечно, не рискнула. Да и не ее это дело, подслушивать. Но когда прозвучала фамилия «Турецкий», вот тут она заинтересовалась.
Больше других громыхал Рывкин. Он называл фамилию Загоруйко, который в настоящий момент в панике, поскольку его сегодня посетили сыскари из Москвы, посланные Турецким, и угрожали развалить дело «на корню». А еще адвокат должен подъехать, чтобы уговорить арестованного сделать заявление, будто его силой заставили подписать признательные показания. Такое положение совершенно не устраивало Рывкина, ибо грозило очень серьезными и, главное, непредсказуемыми неприятностями. Суть же его выступления была вполне понятна. При всем глубоком уважении к Игорю, при всем понимании его проблем и сложностей тот обязан сделать свой выбор. Его фантазии по поводу Турецкого — вредные и совершенно неуместные. «Дайте мне карт-бланш, и я решу эту проблему радикально» — таков смысл того, чего требовал Рывкин.
Ему вторил Ичигаев. Этот чечен всегда осторожен в выборе выражений, будто играет роль восточного мудреца с седой бородой, который лишнего слова не скажет, потому что обязан изрекать, а не просто разговаривать, как все нормальные люди. Вот он время от времени и изрекал. Проблема острая, легко не решаемая, но если подумать… А главное, пока сказаны одни слова, и никаких веских доказательств. Что он имел в виду, понять, конечно, можно, потому что все разговоры, так или иначе, крутились вокруг фамилии «Турецкий».
Потом столь же решительно вступил Пушков. Этот дядечка, занимающий в банковской иерархии второе место, всегда остается как бы в тени. И старается, в отличие от других, никогда не демонстрировать своих эмоций. Он говорил так, будто укорял Игоря за то, что тот почему-то верит на слово человеку, которого знал бог весть сколько лет назад и теперь с непонятной легкостью ввел в свой круг. Да, в общем-то, это скорее даже и не легкость, а натуральное легкомыслие, которое определенно нуждается в серьезной корректировке. Ну и дальше в таком же духе. А, собственно, тезис его заключался в том, что Игорь обязан сам, причем немедленно, прекратить всякие отношения с этим следователем. Иначе последствия могут стать непредсказуемыми. И он полностью разделяет самые мрачные опасения Семы.
— Так и сказал: Семы? — спросил Турецкий.
— Моя фантазия распространяется на совершенно определенные вещи, и тебе это известно, — словно бы огрызнулась Вера, — а во всем остальном я предпочитаю доверяться своему слуху.
— Умница, — без тени улыбки констатировал Александр Борисович. — А что еще?
— Тебе этого мало?