Даже самому понравилось то, что в результате у меня получилось.
Самое главное, что в чемодане ещё и запасные коробочки, оставшиеся от прошлого раза, нашлись, не потерялись — не пришлось с поиском новых заморачиваться. Ведь важена же не только сама конфетка, но и обёртка её! Именно яркость фантика придаёт конфетке львиную долю её шарма и ценности… или отнимает.
В общем, к установленному времени, к балу я был готов!
Глава 39
Мари… дулась. С самого момента посадки нашего самолёта, точнее, нашей высадки из него. С того, в который Княжна Ирина упомянула кольцо на пальце Алины Милютиной.
Мари дулась. Показательно меня игнорировала. Не отвечала на вопросы. Не принимала руки, когда я, проявляя вежливость, её ей протягивал, чтобы помочь выйти из машины. Вообще, старалась всячески делать вид, что меня вовсе не существует. При этом, опять же, преувеличенно и показательно весело общалась со всеми остальными. Со всеми, кроме меня. В особенности с теми, с кем пытался общаться я, старательно перетягивая их внимание на себя.
Детское, неумное поведение. В особенности оно неумно в её ситуации. В той, где она — моя ОФИЦИАЛЬНАЯ невеста. Будущая ПЕРВАЯ жена. Одобренная и согласованная самим Императором.
И здесь, в Германии, она именно в качестве моей официальной невесты, а не в качестве особенно преуспевающей Лицеистки. Успехи её в обучении и Овладении Даром, прямо сказать, были довольно средними. Не сказать, что их вообще не было, но и к блестящим их тоже не отнесёшь. Одна сдача Экзамена на Ранг Гридня уже о многом говорит. Точнее НЕ сдача этого Экзамена. Кажется, уже третья по счёту. Девочку в Ранге Юнак — никак не определишь в «лучшие». Те начинались от Ранга Гридня и выше. Достаточно вспомнить того же Захара Перевертова, который уже — Вой.
Ведь даже при всём её желании, она никак не смогла бы избавиться от моего общества здесь. Как бы ни старалась. В частности, на церемонии торжественного открытия — её место было рядом со мной. И после церемонии — именно мне принадлежала «честь» сопровождать её до здания её общежития. И на вечернем балу — тоже от меня никуда не деться! Хоть обвздыхайся, хоть обигнорируйся, а условности приличия соблюдать придётся.
Был только один надёжный способ избавиться от моего общества: официальный разрыв нашей с ней помолвки. Вот только, она на это не пойдёт точно — кишка у неё для этого тонка. Духа у неё не хватит: пойти против воли своего отца и воли Императора, эту помолвку не только одобрившего, но и требовавшего!
А вот я, как раз… разорвать могу. Мне и духу хватит, и толщины кишок. Особенно в нынешней сложившейся обстановке со всеми этими Грандами, Приказами и Ученичеством у прошлой Императрицы. Могу… Говорить, правда, в слух, пока этого не собираюсь. Достаточно уже и того, что я ей об этом в Лицейской столовой ранее говорил. К чему повторяться?
Так что, в урочный час, к подошедшему к дверям женского общежития мне вышла одетая для бала Мари. Вышла, никуда не делась! И приветственный «книксен» выполнила, и предложенный сгиб локтя приняла. Молча и безропотно. И даже за то, что я минута в минуту с крайним сроком подошёл, не попеняла. Хоть, в обычное время, в обычном своём «не обиженном» состоянии, не преминула бы это сделать, напомнив, что по требованиям этикета, кавалеру следует несколько ранее срока являться и смиренно дожидаться свою избранницу, а не избраннице нервничать в ожидании запаздывающего кавалера.
Хм? А, если подумать — удобно! Удобно, когда на тебя «дуются»! Столько раздражающих требований и претензий сразу становятся необязательными к исполнению… Хм? Не мириться, что ли? Так и оставить ситуацию? Хоть и ноет в груди наследие Юрино, но холодный разум логично сообщает, что мне и одной женщины за глаза хватит. Что две — это, наверное, перебор?
Однако, как ни привлекательна была мысль о продлении молчания и «обиды», но… бабочку хотелось отдать сильнее. Мне, как творцу-создателю, часть души в своё произведение вложившему, жгло и нутро, и руку. Нутро нетерпением. Руку — коробочкой с произведением моего Артефакторного искусства. Мне свербело и нетерпелось увидеть реакцию на бабочку. Увидеть восторг в глазах той, кому она предназначена, и восхищение в глазах тех, кто её на ней увидит. Восторг и зависть…
А ещё, страсть, как интересно было, как же моя холодная металлическая бабочка оживёт после «пробуждения»… Не мог я ждать и терпеть. Не мог и не хотел. И сахар с ней, с «обидой» и «примирением» — не они главные в моём решении.
Поэтому, сделав всего несколько шагов от дверей в напряжённом (с её стороны) молчании, я остановился и поднял перед ней красную бархатную ювелирную коробку.
— Что это? — постаравшись сделать это надменно, спросила Мари.
— Подарок, — легко ответил я, пожав плечами.
— Подарок? — приподняла брови она. — Мне?
— Тебе, — подтвердил я с улыбкой. — Откроешь?
— А стоит? — опустила брови девочка и посмотрела не на коробочку, а на меня, немного исподлобья. — У тебя ведь теперь есть, кому подарки делать…
— Стоит, — снова улыбнулся. — Специально для тебя делал.
— Специально?.. для меня?.. — с… надеждой (?) посмотрела на меня она. Кхм. Как-то не думал я даже, что у Борятинской ко мне какие-то чувства могут быть. Ну, кроме уязвлённого самолюбия и чувства собственничества. Всегда же было так, что это Юра, то есть я, по ней сох, а она лишь позволяла мне по себе сохнуть. Лишь покорно-милостиво-неохотно соглашалась на обручение, следуя лишь воле отца, не смея ему перечить. Что-то изменилось? Или это я сам раньше был слишком слеп и чего-то не замечал?
— Для тебя, — отогнав от себя несвоевременные мысли, кивнул я. — Откроешь?
Она ничего не ответила. Она смотрела на меня, словно пыталась что-то во мне разглядеть, или прочесть на мне. Потом прикусила губу и кивнула. После чего высвободила руку из сгиба моего локтя и осторожно, двумя руками открыла коробочку, повернув её содержимое к свету, весело заигравшему на боках и гранях новенькой золотой безделушки в виде крупного насекомого. Бабочки ведь — насекомые? А то что-то я даже засомневался в своих нетвёрдых знаниях по этому предмету — никогда не был силён в биологии и ботанике: классы, виды, отряды, царства — для меня тёмный лес.
А глаза Мари, между тем восхищённо расширились. Пальцы сами собой потянулись прикоснуться к этому чуду, действительно получившемуся, прямо, как настоящее. Ведь делал я его не с картинки, изображавшей украшение, как в прошлый раз с Дракончиком, а с фотографий натуральных живых бабочек. Даже на мой, создательский, взыскательный взгляд — получилось довольно похоже.
— Какая прелесть! — вскинула восхищённые глаза с бабочки на меня девочка. — Ты, правда, сам это сделал?
— Правда, — кивнул я, внутренне наслаждаясь её восхищением, пусть ожидаемым, но, всё равно, приятным для моего жаждущего поглаживания самолюбия.
— Правда, для меня?
— Правда, для тебя, — снова кивнул я. — Примеришь?
— Угу, — не опуская глаз с моего лица, кивнула и она и приглашающе-просительно отвела волосы свободной от коробочки и сумочки рукой, освобождая шею, безмолвно прося меня помочь ей с надеванием украшения.
Ж-женщины! Имя вам — Коварство! Вроде бы невинный жест, невинная просьба о помощи… А вы, когда-нибудь, надевали цепочку на женскую шейку? Стоя позади неё? На юную и цветущую девушку чуть ниже вас ростом? То-то же!
Если был у вас в жизни такой опыт, то вы поймёте о чём я: эта близость обнажённой девичьей кожи. Эта беззащитная доверчивая поза. Эти мелкие мурашки, бегущие по коже. Это запах её тела, переплетённый с запахом духов. Эти невольные прикосновения пальцев к её волосам и самой шее… то ещё испытание выдержки для мужчины.
Я надел. Справился. Хоть пальцы и заметно подрагивали на замке золотой цепочки. Правда, пару раз тяжело сглотнуть пришлось. Да и щёки мои, должно быть, сильно раскраснелись не только от местной уличной свежести.
— Мне идёт? — спросила Мари, поворачиваясь так, чтобы крылышки моей бабочки блеснули на свету.
— Очень, — не соврал я. И сглотнул в третий раз. Чем вызвал довольную и даже слегка… победную, что ли, улыбку, появившуюся на её губах. Да и «выстрел» глазками последовал незамедлительный. Всё, что во мне оставалось Юриного, аж взвыло от «прямого попадания в сердце».
Пришлось мысленно отвесить себе хорошую оплеуху, чтобы вернуть над собой контроль. Всё ж, подотвык я к своему нынешнему возрасту от таких сильных реакций на женские чары. Подотвык.
— Юр, — прикоснулась к висящей на шее бабочке Мари. — Пойдём? А то что-то зябко… — и повела плечами, словно поёжилась.
— Да, конечно, — отвесив мысленно себе ещё пару пощёчин, чтобы прийти в себя, среагировал на её слова я, снова подставляя ей сгиб своего локтя. Она вложила в него свою ладошку, заставив табун диких ледяных червей в моём животе дёрнуться с новой силой. И мы пошли в нужном нам направлении.
От женского общежития до административного корпуса, в залах которого проводился бал, было, кстати, довольно далеко. Метров пятьсот, уж никак не меньше. В целом, я, так-то, люблю прогулки. И, обычно, совсем не против пройтись лишние полкилометра-километр. Но не сейчас. Не, когда каждый дополнительный шаг в напряжённом молчании отдаётся мукой в груди и солнечном сплетении. Не сейчас: когда приходится изо всех сил бороться с собой, точнее, с Юриным наследием в себе, чтобы не начать млеть, пылать, бледнеть, краснеть, мямлить и горячо признаваться в вечной любви. Всё это сразу, одновременно и со всей возможной страстью.
Сейчас я терпеть эту сладкую пытку был не готов. Поэтому, под нашими с Мари ногами быстро сформировалась платформа из твёрдой воды и приподнялась над землёй, заставив девушку чуть пошатнуться и ухватиться за мой локоть сильнее. Но, к её чести сказать, она не ойкнула, не взвизгнула, не издала каких-то других звуков — не уронила своего достоинства. Постаралась сохранить максимально равнодушный и независимый вид. У неё даже получилось. Вот только, прижалась она ко мне заметно сильнее, чем, пожалуй, требовали правила приличия. Или позволяли?