В синагоге продолжали стрелять. Только теперь грохота не было, не пришедший в себя слух бойца с трудом улавливал частые всхлипы придушенных глушителем выстрелов. И, что самое отвратительное, судя по взлетающим то тут, то там фонтанчикам известковой крошки, выбиваемой из стен пулями, стреляли в него.
Микмак выставил перед собой автомат и нажал на спуск. Оружие изрыгнуло сноп огня, до ушей донеслась приглушенная барабанная дробь. В ответ несколько пуль вгрызлись в балку, на которой лежали ноги Микмака, одна зацепила подошву ботинка, но нога не пострадала.
Микмак несколько раз дернулся, попытавшись подняться или хотя бы просто изменить позу, но ничего не получилось: застрял он прочно. Похоже, тот, кто засел внутри синагоги, этого не понял, иначе его давно бы расстреляли в упор – сложно оказывать сопротивление будучи зажатым между рухнувшими с потолка балками и имея всего полтора метра простреливаемого пространства прямо перед собой.
И всё же справа что-то продолжало двигаться. Что-то бесформенное и темное ползло по шуршащим камням. От пуль ползущего закрывали колонны, однако рисковал он сильно – между колоннами случаются промежутки.
Микмак попытался подать сигнал этому человеку. Ведь ясно же, парень не в себе. Наверняка один из тех туристов, которых они пришли спасать, тряхнуло во время взрыва, не соображает теперь ничего. Жест Микмака не заметили, только автомат чуть не выронил.
Микмак постарался сконцентрироваться на бое. У него есть оружие, он жив и вполне боеспособен. Его прислали защитить мирных граждан.
Какой бой, какие граждане? Ты же противника даже не видел ни разу. Или, может, знаешь, сколько здесь засело «сепаратистов»?
Он попытался крикнуть человеку, продолжавшему ползти к нему. Именно попытался – горло перехватило, пыль и дым, наполнившие внутреннее пространство синагоги до отказа, забивали нос и рот, не позволяя даже сделать глубокий вдох. Но тот, как будто, услышал Микмака. Куча тряпья, копошащаяся на камнях, замерла на мгновение, а потом что-то поднялось оттуда – секунду спустя Микмак понял, что это была голова, – и на бойца внутренних войск уставились два непроницаемо черных, немигающих глаза. На голове этого человека было что-то намотано, не то полотенце, не то простыня, из-под балахона на лицо падали две длинные пряди волос. Его лицо украшала большая курчавая борода, сквозь покрывавший её слой пыли с трудом угадывался рыжий цвет.
Мужчина был еврей. Ортодокс. Скорее всего раввин этой злосчастной синагоги. Несколько секунд он пристально смотрел в глаза Микмаку, который пытался знаками показать ему, чтобы не высовывался и опустил голову, а потом подобрался и продолжил путь с прежним упорством.
Перед тем как всхлипы глушителей сменились перекрестным автоматным огнем, Микмак успел подумать, что не заметил в глазах раввина признаков безумия или дезориентации. Он делал то, что делал, совершенно осознанно. А в следующий момент времени на мысли не осталось – грохот и сыплющаяся прямо в лицо известковая крошка заставили Микмака зажмуриться и заорать, что есть мочи. Он бы не смог объяснить, зачем орет, скорее всего, от страха. Но руки знали свое дело – указательный палец правой исправно давил на спусковой крючок, пока левая мотала цевье автомата из стороны в сторону.
Боли не было, она появится позже, когда вернется свет. Болеть должна голова – именно по ней Микмак получил короткий хлесткий удар. Если, конечно, его не станут бить после того, как он свалится на землю.
Перед тем как погасла последняя звезда, в голове, не понимающей что вокруг – Прага или Марсель-нуво, – промелькнула неоформленная и размытая мысль: а для чего Хармс так тщательно вытаскивал катер на берег? Зачастую правильные мысли появляются слишком поздно. Иногда настолько поздно, что уже не хватает времени их додумать.
Темнота окончательно лишилась звезд, и Микмак рухнул в прохладную траву.
14
Прямо перед глазами, не исчезая ни на секунду, мерцала широченная белая стрелка. Она указывала путь. И страшно раздражала. Лёшка с большим трудом подавлял иррациональное желание смахнуть доставший по самое «не могу» ориентир – толку в этом никакого, стрелка была нарисованной.
Его разбудили ранним утром. За окном была темень, солнце еще и не думало подниматься, а Лёшку заставили. Нагло взломали «балалайку» и разбудили, активировав личный Лёшкин будильник.
Когда он окончательно проснулся, умывшись и выпив прямо из-под крана несколько больших глотков холодной, отдающей тиной и химией воды, уведомили, что нужно идти к Медной Гадюке. К той, что осталась от бесследно исчезнувшего вместе с конем медного же Петра. Куда топать конкретно и к кому подойти на огромном, самоорганизовавшемся в самом центре столицы рынке, сообщат дополнительно.
Вот теперь и сообщали. В максимально доступной форме – просто вывесили на наноэкраны указатель в виде стрелки. Иногда стрелка поворачивала, Лёшка следовал за указателем. Ничего сложного, очень похоже на обычную навигационную программу. Только маршрут задавал кто-то извне и, не спросив разрешения, рисовал его поверх Лёшкиных глаз. И стрелку зачем-то сделали непрозрачной. Наверное, чтобы не отвлекался на красоты центра – облезлые стены, исписанные уродливыми закорючками граффити, благоухающие и влажные углы в подворотнях, превращенные в бесплатные общественные туалеты, обилие вывесок, наклеек, объявлений и красочной, но явно самодельной рекламы. Его вели по каким-то задворкам, в которых Лёшка никогда не бывал раньше. Потому что в обычной ситуации в эти места просто побоялся бы заходить.
Он, надо сказать, и теперь боялся. Но шел. Не знал, зачем и куда, но шёл. Потому что после встречи, которая должна была состояться у Гадюки, обещали добавить аванс. А этого уже хватит на первичный курс лечения для бабушки.
Лёшка ловко лавировал между снующими вокруг Гадюки людьми, почти не замечая их. Стрелка выписывала кренделя, попадая острием аккурат в пустое место. Лёшка не задумывался, как это работало. Но постарались те, кто его вел, на славу – точность движений стрелки впечатляла.
Дернувшись в последний раз, указатель повернулся вниз и уперся в чьи-то ноги. Лёшка медленно поднял глаза, словно боялся обнаружить перед собой какого-нибудь диковинного монстра. Но монстра не оказалось, здесь стоял явный забулдыга, перетаптывался с ноги на ногу и шмыгал носом. Сегодня не было холодно, время от времени даже выглядывало солнце, но красноносый обладатель стоптанных на сгибах до дыр серо-коричневых сапог на искусственном меху, помятого и местами изорванного ватника и тщательно завязанной под подбородком шапки-ушанки, похоже, мёрз основательно. Может, его просто знобило. От простуды или еще от чего. Причина дискомфорта этого субъекта у Лёшки особого интереса не вызывала.
– Чё смотришь? – прошепелявил забулдыга. Нескольких передних зубов у него не хватало, а оставшиеся, покрытые желтым налетом, торчали в разные стороны.
– Да ничего, – глядя исподлобья снизу вверх, ответил Лёшка.
Природа не наградила Лёшку большим ростом, поэтому большинство людей смотрели на него свысока. Просто из-за разницы в росте, но это накладывало отпечаток и на отношение.
– А чё пришел?
Забулдыга снова поёжился, его глаза начали странно дергаться из стороны в сторону – будто искали кого-то в толпе, но слишком быстро, чтобы что-то увидеть, а по телу пробежала дрожь. Потом асоциальный элемент вздрогнул и разразился отрывистым сухим кашлем.
Странный тип. Лёшка поискал глазами стрелку, но она исчезла. Не может же такого быть, чтобы его вели к этому… к этому бродяге. Тогда, куда?
– Чё молчишь? – снова подал голос бомж.
Он явно не собирался никуда уходить. Видимо, он тут чем-то торговал. Скорее всего чем-то совершенно незаконным. Например, наркотой. Вряд ли высокого качества.
Губы Лёшки непроизвольно скривились в гримасе отвращения. После детального осмотра и появления соответствующих выводов забулдыга стал казаться еще отвратительней, чем прежде.
– Да пошел ты!
Лёшка вытянул руку, чтобы оттолкнуть бомжа с дороги, но в последний момент отдернул ее. Стало противно. А может… Да, он побоялся, что бомж начнет сопротивляться, что он окажется сильнее.
Стараясь придать лицу максимально независимое выражение, Лёшка обошел дрожащего и пританцовывающего забулдыгу. Он хотел найти какой-нибудь знак, что могли оставить здесь для него неведомые наниматели. Те, кто вывесил на его глазные нано-экраны стрелку. Но ничего, что могло бы привлечь Лёшкино внимание, не обнаружилось. Метрах в пятнадцати за спиной бродяги возвышался каменный постамент с извивающимся змеем и сиротливо торчащими из-за него копытами – всё, что осталось от всадника. На постаменте кто-то сидел, на Лёшку тот тип внимания не обращал. Даже смотрел совершенно в другую сторону.
А вот оборванный забулдыга, наоборот, внимательно следил за действиями молодого человека. Какого рожна ему надо?
– Так ты чё ищешь-то? – поинтересовался тот и снова шмыгнул носом. Громко, с присвистом.
– Ничего. Тебе-то какое дело?
В поле зрения Лёшки попали руки бродяги – пальцы длинные, с узловатыми суставами, скрюченные, словно лапы заморенного паука. Пальцы эти заметно дрожали. Так и есть, ему явно не хватало на дозу.
– Денег нет, – не глядя на бомжа, отрезал Лёшка.
– Понятно, – прогнусавил бродяга. – Так ты же не за покупками пришел.
Конечно, не за покупками. Он по стрелке шел. Только пока непонятно, куда пришел.
Секундочку, а откуда этому известно, зачем сюда пришел Лёшка? Молодой человек еще раз окинул бродягу полным пренебрежения и брезгливости взглядом. Тот стоял, пританцовывая, и улыбался во весь свой беззубый рот. Это, что ли, с ним и должен был встретиться Лёшка? Странные у него заказчики, очень странные.
Хотя, какими они должны быть, эти самые заказчики, Лёшка не знал. Никто и никогда ему ничего не заказывал раньше. Так, в Сети кто-то из подобных ему энтузиастов, считавших себя ломщиками, иногда предлагал поучаствовать «в деле». Но Лёшка всякий раз отказывался, чувствуя в предложении подставу. Да и принципам это претило – ломать удел слабых, а Лёшка намеревался стать сильным.