временем, может, и квартира, не говоря уже о премиях и прочем, - и не облагодетельствована?). Просто не умела отказывать. Характер характером, а тут - слабина. К тому же благодетельницу свою не жаловала, как и Анна Ивановна, - догадывалась, шестым чувством чуяла, что все равно для той - лимита, девчонка из провинции, грех не поездить.
Стойкая она была, Инна, с бледно-голубыми, удивительными глазами, словно только что умытыми. Два озерца. Но иногда хотелось почему-то пожалеть ее, даже приласкать, то ли отцовское, то ли братское. Одна ведь, никого больше в городе. Особенно когда задумывалась - личико детским становилось, грустное, нижняя губа смешно оттопыривалась. Девчонка.
Такого рода чувства, лучше было держать при себе, не выказывать, - Инна сразу напрягалась, суровела: чего это вдруг? Она не давала повода. Не надо, все у нее в полном порядке, жизнь удалась, а на разную ерунду она внимания не обращает и никому не советует. Если научиться, не жизнь будет, а сплошной праздник. И вообще, не хватало еще, чтобы студент ее жалел, похоже, он сам на ее взгляд был достоин жалости.
Вдруг выяснилось, что Инна его тоже жалела или что-то в этом роде, вдруг взялась подкармливать, вслед за Лукиничной и Анной Ивановной: то котлеты принесет, то копченой колбаски... Откуда у нее? Только этого ему не хватало, что он, троглодит что ли? Нет-нет, категорически! Пусть пацана своего лучше кормит, а Нифонтову вполне достаточно. Или сама питается, ей тоже не помешает. А он худой потому, что в нем быстро сгорает. Да и конституция такая. Короче, пресек, даже слушать ничего не захотел. Почти Рахметов, разве что на гвоздях не спал. Аскет!
А однажды вечером, когда уже пора было запирать главный вход, вдруг заметил в конце коридора явно незнакомую фигуру, лица издалека не различить, но и без того ясно, что чужой. "Вам кого?" - громко и строго спросил, решительно направляясь к незнакомцу. Тот тоже двинулся навстречу, все четче обозначаясь: штормовка, свитер, голова кудлатая: "Тебя, наверно, - не менее сурово, даже отчасти угрожающе. - Ты - Сева?" - "Ну, положим, а дальше что?" - Нифонтов преисполнился ответственности. "Да вот хотел посмотреть на тебя, какой ты есть, что Инка в тебе нашла?" - "Не понял..." - сказал Нифонтов, сразу же догадавшись. "Инка, говорю, про тебя рассказывала, вот я и решил посмотреть. Может поговорим?" - "Давай поговорим", - как можно тверже произнес Нифонтов, мысленно прикидывая расклад сил: парень раза в два был крупнее его.
Несколько минут они молча стояли друг против друга, потом тот неожиданно спросил: "Присесть-то у тебя есть где?" И тут же, словно вспомнив: "Да, на всякий случай, меня, значит, Саней кличут, Александр, так что имей в виду" - и сунул Нифонтову большую широкую ладонь, крепкую, но вроде доброжелательную. "Угу", - не очень вежливо буркнул Нифонтов, плохо представляя, о чем они сейчас будут говорить, но тем не менее провожая Саню в спортивный зал. "Ай да Инна!" вяло и невнятно подумал, с оттенком неприязни, вдруг возникшей. "А как у нас со стаканами?" - повернулся к нему Саня, вытягивая из одного кармана бутылку водки, из другого - завернутое в плотную желтую бумагу. Колбасу.
Пришлось идти за стаканами.
Нифонтов шел на кухню и соображал, здесь ли сегодня Инна, он ее не видел и не мог вспомнить, ее ли смена, подниматься же на второй этаж не хотелось, да и Саню этого оставлять надолго одного тоже - мало ли что? Инна-Инна, вот тебе и Инна, голубоглазая...
К его возвращению Саня уже вольно расположился на гимнастической скамейке, штормовка была брошена рядом, а сам он восседал в черном глухом свитере, сразу несколько преобразившись. Бутылка раскупорена, колбаса нарезана толстыми аппетитными кусками. "Ну, молодец, хлебца черненького принес, совсем уже по-свойски одобрил он Нифонтова. - Самое то. Ну, давай! Со знакомством!" - придвинул стакан к нифонтовскому и быстро влил в себя, запрокинув голову и несколько раз дрогнув кадыком.
Последовал за ним и Нифонтов.
Закусывал Саня неторопливо, основательно, тщательно укладывая колбасу на хлеб и плотно прижимая пальцем. Нифонтов уже вполне созрел для "по новой", а тот все продолжал жевать, двигая сильными челюстями. Происходило это в полном молчании и сосредоточенности, свет студент не включал - для конспирации, да и вполне достаточно было фонарей снаружи - не промахнешься.
Так они и сидели, в сумраке, как две тени, пока на бумаге не осталось лишь большое темное пятно, а бутылка не опустела окончательно и бесповоротно. Отужинав, Саня вытер руки носовым платком, с некоторым даже педантизмом, так, как будто сделал очень важное дело, к которому долго готовился, и наконец вымолвил: "Инка-то что, втюрилась в тебя, что ли?"
После столь серьезного сидения вопрос показался почти легкомысленным. Нифонтов пожал плечами. Он-то откуда знает? Это у нее самой спрашивать надо. Только он, Нифонтов, сомневается, просто она человек такой, все ей интересно. Саня неожиданно согласился: это точно, человек она что надо, не как другие бабы. С такой не пропадешь. И с чувством, даже и нескрываемым, добавил: он бы на ней женился, правда, только она почему-то не хочет, учиться, говорит, будет.
Тут Нифонтов озадачился: разве Саня - не муж, не бывший? Теперь была Санина очередь с недоумением смотреть на студента: муж? Причем тут муж? Муж ее прежний - Колька, из их СМУ, он его знает, неплохой парень, но не Инкиного разбора. Ветер в голове. И до женского пола слаб, есть грех. Саня у них даже на свадьбе был, тогда еще почувствовал, что не надолго у них. С ней обращение нужно. Уважение. А для Кольки все бабы фуфло, избалованный.
Саня задумался. Нет, точно бы он ее взял, даже и с ребенком, что такого? Все равно ее Митьке отец нужен, так он считает, - заглядывал в лицо Нифонтову, словно желая знать его мнение. И ей бы легче, учиться и вообще, зарабатывает он неплохо, а может и больше, если нужно, квартиру там кому отремонтировать, еще что... Он все может. Ему еще мать говорила: мужик должен все уметь. И потом, он бы ее притеснять не стал, он свое место знает.
Саня посмотрел на свои ладони.
Нифонтов спросил: так он что, испугался, что отобьют? Саня искоса взглянул, настороженно, но как бы и добродушно. А кто тебя знает? - вдруг улыбнулся застенчиво. Вообще-то нет, не то что бы. Просто решил посмотреть, потолковать, чтоб не обидели. Она доверчивая, обмануть легко. Чтоб знали, что не одна, есть кому заступиться, понятно? Еще бы непонятно! Это он, Саня, молодец, теперь уже одобрил Нифонтов, вполне искренне, радуясь, что ни сном ни духом, безгрешный, так хорошо и тепло, что и еще бы водки, да не было.
Так они т о л к о в а л и, о том-о сем, о жизни, короче, как старые приятели, а где-то возле одиннадцати или чуть позже дверь отворилась (Нифонтов еще думал, запирать или нет, засечет кто ненароком, с бутылкой-то), и - голова Инны сначала, потом она вся, как тень, лица в сумерках не разглядеть. Тоже, ступив шаг, всматривалась: кто это с ним? как будто узнавала. Пусть отгадает, игриво предлолжил студент.
Инна еще шагнула.
"Ты что ли, Шура? - спросила и, убедившись, строго: - Ты что тут делаешь?" - "Да вот, видишь, сидим, разговариваем", - несколько смутившись, отвечал Саня. "Выпиваете, что ли? - Инна принюхалась, вытянула шею. - Ну да, конечно. Вином пахнет. Как вам не стыдно, в детском саду!" Она, похоже, растерялась и не знала, что делать. "Ты постой, погоди воспитывать, - уже решительней высказался Саня. - Мы тут совсем по чуть-чуть - это раз, а во-вторых, все нормально, сидим тихо, не буяним, нет что ли?" Он повернулся к студенту за поддержкой. "Ну, бормотнул Нифонтов, - абсолютно!" - и развел руками.
Ладно, ему пора, поднялся Саня, уже снова в штормовке, куда предусмотрительно была определена и пустая бутылка. Руку протянул Нифонтову: бывай! И напоследок, обернувшись от дверей, провожаемый (или выпроваживаемый) Инной, наказал: если что, пусть найдет его, Саню, а где Инка знает. И чтоб охранял получше.
Инна вышла вместе с Саней, в коридоре зазвучали их негромкие голоса, потом хлопнуло. Студент сидел, откинувшись спиной на шведскую стенку, и непонятно о чем думал. Может, и совсем не думал, а просто сидел, заторможенный. Он слышал, как Инна заперла на засов входную дверь, ее шаги, легкие, по коридору, на секунду замедлившиеся возле спортзала (или показалось?), и дальше - удаляющиеся.
x x x
Студент бредет по территории объекта, осматривает со всех сторон. Чтобы было лучше видно, на крыше включены несколько прожекторов, так что вблизи здания совсем светло, зато чуть дальше все теряется во мраке, особенно непроглядном после яркого света. Сейчас студент почему-то кажется себе пожилым человеком, каким-нибудь пенсионером вроде сменщика-деда. Он и идет, пошаркивая ногами об асфальт, подслеповато щурясь. Он смотрит на освещенные окна отдалившихся в темноте окружающих домов, задернутые или не задернутые занавесками, на мелькающие кое-где тени. Окон много, и ему нравится, что там еще светло, что там люди. Свет гаснет, вспыхивает, снова гаснет, снова вспыхивает. Как будто кто-то сигналит ему, подает знак. Так хотелось бы заглянуть туда, дальше, внутрь, увидеть, как люди сидят за столом на кухне или в комнате, или смотрят телевизор, или читают газету, или разговаривают, или даже, может, любят друг друга, - свет в окнах теплый, красный, желтый, зеленоватый, разный, но почти всегда уютный. Нравится ему и то, что он может так ходить и смотреть, окна успокаивают его, потому что быть одному в детском саду иногда тоскливо, особенно когда не хочется больше читать и вообще. Обычно это приходит, когда он дежурит в выходные дни - словно его выключили из жизни. У всех, можно сказать, праздник, а у него - дежурство. Если не обидно, то во всяком случае немного грустно. Чем он хуже других? Ему хочется туда, в тепло окон, которые висят в темноте как елочные гирлянды, как иллюминация. Он сходит с асфальта и ступает в темноту, на детскую площадку. Здесь он забирается, низко пригнувшись, в избушку на курьих ножках, маленький крепкий срубчик, на совесть сработанный, присаживается на узеньк