Внезапно сундук сам собой распахнулся — до рези в глазах всматривавшийся в пляску огня Коннахар мог поклясться, что старый рабириец так и не прикоснулся к фигурной рукояти на горбатой крышке сундука. Цвет пламени сменился со зловеще-багряного на оранжевый, успокаивающий, вроде того, что уютно полыхает вечером в камине. Конни решил, что сейчас из сундука наконец-то извлекут таинственный Анум Недиль, и почти не ошибся — вот только вещица появилась сама, словно вытягиваемая Лайвелом на невидимой нити. Она походила… да ни на что она не походила! Шарообразный сгусток медового цвета размером с малое ядро для катапульты, в ореоле переменчивого розового и золотого мерцания без видимой опоры повис, чуть покачиваясь, в воздухе между разведенных в стороны рук Хранителя. Непроницаемый огненный купол, накрывший место ритуала, внезапно уменьшился, языки пламени приплясывали теперь где-то на уровне двух локтей от земли, выстреливая вверх красными искрами.
Удерживать сияющий шарик было не так просто — пару раз старый рабириец едва не уронил его на песок, но в последний миг находил еще немного сил и возвращал беглеца на положенное место. Медовые и розовые отсветы сменились прохладными зеленоватыми тонами, по Вместилищу побежали расширяющиеся трещинки, словно по расколотому ядрышку ореха, однако на кусочки он не развалился — просто открылся узкими лепестками, выпустив наружу облачко серебристой пыли. Похоже, Лайвел обратился к этому облачку с каким-то вопросом: оно задрожало, расплываясь и вновь собираясь всецело. Хранитель настаивал, Конни даже разглядел, как напряженно шевелятся узкие губы. Серебристый туман поупрямился еще немного и сдался, растянувшись в тончайшее полотнище.
На колдовской ткани начали возникать углубления и возвышенности, приобретавшие то зеленый, то коричневый, то голубой оттенок. Чей-то пораженный голос за плечом у Коннахара выдохнул слово «карта», с предельной точностью дав название висевшему в воздухе наваждению. Туманная картинка явно изображала Рабирийские холмы, какими они открываются парящим в небесах птицам. Лайвел размашисто кивнул в знак того, что опознал увиденное. Над изображением немедля возникла синяя искорка, повисела мгновение и нырнула вниз, устремившись к той части призрачной карты, которую Конни для себя счел «полуночной».
По сотканным из серебряной пыли Забытым Лесам пробежали частые волны, уничтожающие прежний рисунок и создающие новый. Незримая птица устремилась к земле, отдельные детали пейзажа становились четче, складываясь в образ некоей местности. Большое озеро в обрамлении лесистых холмов, дом на берегу, еще какие-то строения, укрытые среди деревьев… Новый кивок — старый Хранитель признал и эту область своего родного края. Коннахар догадался, что им было показано место, где пребывает новый правитель Рабиров. Озеро… дом на берегу… Здесь, в магической школе?! Невероятно… Но вот как посланцы смогут его узнать? Или Анум Недиль обладает способностью создавать образы не только местности, но и изображения лиц?
Озерное побережье свернулось внутрь себя, превратившись в искрящийся туманный клубок и заодно втянув внутрь мечущуюся сапфировую искру. Невидимые руки безжалостно комкали облачко тумана, лепя из него нечто узнаваемое. Ага, полупрозрачная человеческая фигурка ростом где-то с локоть, словно вырезанная из куска горного хрусталя. Плавные очертания, несомненно, принадлежат существу женского пола. Выходит, на смену Драго придет некая Княгиня Лесов? У неизвестной женщины не было лица — только парящий тонкий силуэт, окруженный вихрями серебристой пыли. Еще один толчок сердца — и фигурка рассыпалась в горстку праха. Песчинки дождем осыпались вниз, облепляя незримую поверхность, на глазах у пораженных зрителей создавая абрис чьей-то головы, лица, шеи, падающих на плечи волос…
Вскоре отлитая из матового серебра статуя, изображавшая голову и плечи молодой женщины, была закончена — знаком этого стал призрачный Венец Лесов, украшенный трепещущей синей искрой и опустившийся на голову будущей правительницы. Закрытые до того веки вдруг приподнялись, явив вполне разумные глаза, с легкой насмешкой оглядевшие собравшихся. На долгое мгновение сотканная из тумана статуя приобрела облик и краски живого человека, чтобы тут же разлететься облаком серебристого пепла — но синяя звездочка не пропала, оставшись плавать в вечернем воздухе.
Анум Недиль счел свое предназначение полностью выполненным. Лепестки срослись воедино, таинственный шар потемнел и камнем рухнул в недра бронзового сундучка. Упавшая крышка захлопнулась с громким стуком, как дверь за торопливо уходящим гостем. Огненное кольцо погасло, оставив на песке черный круг золы и еле теплящихся углей.
Рывком взвившаяся на ноги Иллирет еле успела подхватить оседающего набок Лайвела.
— Уберите от меня это! — от раздавшегося над ухом пронзительного взвизга Коннахар невольно вздрогнул и обернулся. Визжала баронетта Монброн, обеими руками, как от надоедливой осы, отмахиваясь от неторопливо кружившей над ее головой голубой искорки. Разок она даже умудрилась попасть ладонью по назойливому огоньку — скорее по случайности, чем намеренно. Непохоже, чтобы магической искре ее жест как-то повредил: с тем же успехом Айлэ могла отмахиваться от солнечного зайчика. — Конни, что это? Зачем?..
Ответить молодой человек не успел, вернее, не сумел: увлекшийся зрелищем творимого ритуала разум внезапно расставил все по своим местам. Серебристый призрак неведомой женщины сразу показался Коннахару смутно знакомым, и только сейчас он сообразил — почему.
Туманная головка и лицо принадлежали Айлэ, дочери Райана Монброна и Меланталь Фриерры.
Синий огонек, воспользовавшись подходящим мгновением, мерцающим светляком пристроился на локонах Айлэ.
— О нет, — должно быть, баронетта Монброн тоже вспомнила, как выглядит ее собственное отражение в зеркалах. — Только не это… — она подняла руки ладонями перед собой, точно отталкивая нечто невидимое: — Учтите, я не согласна! Никто — слышите, никто! — не заставит меня на это пойти! Я не желаю! В конце концов, я просто не смогу! Я отрекаюсь — сразу же и немедленно!..
— Будь добра, заткнись, — в возникшей сумятице молодые люди совершенно упустили из виду появление короля Аквилонии — умевшего, впрочем, в случае необходимости двигаться совершенно бесшумно и весьма быстро.
От неожиданности и резкости обращения баронетта послушно замолчала.
— Я правильно понимаю, корона переходит к ней? — этот вопрос Конана был уже обращен к Лайвелу. Рабириец, почтительно поддерживаемый Иллирет ль’Хеллуаной, молча наклонил голову — очевидно, сил говорить у него пока не было. — Это окончательно, законно, никем не оспариваемо? Все, что она отныне скажет и сделает, будет считаться решением королевы?
— Пока нет. Лишь с того момента, когда она примет Венец, а Венец примет ее, — Лайвел произнес это настолько тихо, что Иллирет пришлось повторять его слова в полный голос. — Но она избрана, это вне всякого сомнения. Ты прав: отныне эта девочка — Княгиня Лесов, хотя она еще не прошла положенных испытаний.
— Это не коронация! Это балаган с дешевыми фокусами, скверное трюкачество! — воскликнул Эрманд ди Норонья, багровея лицом. Железная выдержка в этот момент изменила графу, тщательно скрываемое беспокойство прорвалось наружу возмущенным воплем — глава тайной службы разве что ногами не топал: — Девчонка же явно подставная, она из вашей свиты! Напустили зеленых огней, подвесили девице какого-то светляка и хотите убедить нас, что она и есть новая королева Рабиров?! Чистой воды надувательство! Вы все давно решили и сговорились, чтобы…
Привлеченные криками, к дотлевающему в закатном свете костру стягивались люди и рабирийцы. Подошли зингарский тысячник и советник Астарак, за их спинами виднелись фигуры гвардейцев эскорта, с другой стороны выстроились лесные стрелки Йестига. Те и другие были вооружены. Напряжение росло, Норонья продолжал разоряться:
— Неужели вы полагали, что я поверю во всю эту чушь с короной, которая сама выбирает себе короля?!
— Довольно! — прогремел Конан, нависая над конфидентом. — Не ищи себе и своим людям бесполезной смерти, зингарец! Здесь никто никого не обманывает, я клянусь в том всеми богами, короной и честью! А если тебе недостаточно королевского слова, то я не знаю, какие еще доказательства тебя устроят — огненные письмена в небе? Спарра, прикажи своим воинам убрать оружие, и ты, Йестиг, тоже! На этой земле и без того пролито достаточно крови!
— Король Конан все правильно объяснил. Кто не понял, сожгу лично, — мрачно добавил Хасти, появляясь рядом с кострищем — на пальцах его правой руки, вытянутой так, чтобы видно было каждому, плясал трескучий синий огонь. — Мечи в ножны, живо!
Рабирийские стрелки и гвардейцы Спарры нехотя закинули за спину луки и отняли пальцы от рукоятей мечей.
— Так каких тебе еще доказательств, Норонья? — спокойнее, но все еще раздраженно повторил киммериец. — Ритуал, насколько я вижу, проведен, новый претендент на княжение определился, свидетелей тому полно. Желаешь, чтобы ее принародно увенчали короной? Тогда тебе придется подождать здесь, в Забытых Лесах, седмицу-другую. Это, сам понимаешь, не тот вопрос, который решается на ходу. Что еще?
Норонья с силой провел ладонью по лицу, потряс головой, будто отгоняя злое наваждение.
— Что ж… Я даже не спрашиваю, каково будет решение… нового правителя… — последние слова зингарца сочились ядовитейшим сарказмом, но то уже явно была просто попытка «сохранить лицо» напоследок. Попытка, надо сказать, неудачная — не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить, насколько подавлен и расстроен зингарский конфидент. Взяв себя в руки после вспышки неуправляемого гнева, Норонья вновь обрел некое подобие спокойного достоинства, но показное спокойствие стоило ему великих усилий. — Тогда… по крайней мере… хотелось бы знать имя, э-э, новой княгини Забытых Лесов. Ведь у нее же есть имя, не правда ли?